Мир треснул

Глава 8. Полигон

Полигон Фонда торчал из земли как язва: бетонные стены, купол датчиков, прожекторы. С воздуха – «зона учений», на деле – лаборатория войны.

Внизу – прямоугольный котлован, обшитый металлом. Пол решётчатый – чтобы стекало. По углам гудели насосы и генераторы. Арена для зверей, только звери здесь – не из плоти.

Кротов стоял на смотровой площадке. Под ним копошились техники, катили контейнеры. Рядом Соколова – в халате, с планшетом, глаза сухие, холодные.

– Образец «Прядильщик-21», – доложил оператор.

Контейнер щёлкнул. Изнутри выползла вязкая масса с шипами-щупальцами. Тварь зашипела, обнюхивая воздух.

Соколова велела вынести капсулу с тёмной жидкостью.

– Эмо-приманка, – сухо. – Концентрат страха. Дёшево и работает.

Капсула искрилась. «Прядильщик» рванулся к ней, обвился вокруг, будто нашёл смысл жизни. На планшете линии графика стали ровными, гармоничными.

– Видите? – сказала Соколова. – Он не хаотичен. Ему подай эмоцию – и он пойдёт.

Кротов молчал. Внизу тварь царапала металл, будто молилась своей капсуле.

– Вторая фаза, – приказала Соколова.

В зал вошёл солдат в броне. На шлеме мигала лампа. Он держал пенный излучатель. Сделал шаг – и тварь отвлеклась. Повернулась к нему.

– Пахнет страхом, – тихо сказала Соколова.

Щупальца ударили. Солдат замешкался, и его сбило с ног. Экран загорелся красным: датчик паники зашкалил. «Прядильщик» навалился сверху.

С потолка ударила струя пены. Масса замерла, солдата вытащили. Он дрожал, визор треснул.

– Потеря контроля, – ровно сказала Соколова.

Она повернулась к Кротову:

– Поводок держится, пока нет страха. А человек – всегда боится.

В соседнем отсеке сидел худой мужчина в тюремной робе. На шее – воротник с датчиками.

– «Поводырь», – сказала Соколова. – Его ритм совпадает с рядом сбоев.

Ему вкололи препарат. Кожа покрылась серым осадочным налётом. За стеклом выкроилась тень с насекомьими лапами. Она не нападала. Двигалась рядом, будто ждала.

– Он управляет? – спросил Кротов.

– Не управляет. Совпадает, – ровно сказала Соколова. – Такие нам нужны, чтобы направлять. Риск – константа.

На экране линия кардиограммы пошла вразнос. «Поводырь» закричал. Тень ударила в стекло. Эксперимент прервали огнём. Мужчина обмяк.

Соколова отметила в планшете:

– Срыв. Идеального носителя всё ещё нет.

Поздно ночью Кротов вышел к решётке полигона. Внизу шевелились новые образцы. Чьи-то крики, чьи-то стоны. Вонь пепла. Он выкурил сигарету до фильтра.

Клетка или поводок – всё равно сорвётся.

Он хотел уйти, но заметил Соколову. Она стояла в тени, смотрела вниз, и на её лице впервые мелькнуло нечто похожее на интерес.

– Нашли? – спросил он.

Она кивнула.

– В городе. Один из «видящих». Профиль совпадает чисто.

Кротов замер.

– Кто?

Она повернула к нему планшет. На экране было фото. Чёрные круги под глазами, взгляд потерянный, но в нём горел огонь.

– Он может стать дирижёром, – сказала Соколова. – С ним хор пойдёт по партитуре.

Кротов отвёл глаза. Ему казалось, что воздух вокруг стал гуще.

В подвале Проклятые тоже не спала. Саня возился с «Эхо-скопом». Экран мигнул, и линии сложились в карту. На ней загорелся квадрат за городом.

– Что это? – спросила Лика.

– Сигнал, – ответил Саня. – Огромный. Как будто кто-то включает сеть на всём фронте.

На экране высветилось слово:

«Полигон.»

Марк почувствовал холод.

– Значит, у них уже есть площадка.

Игорь выругался.

– А у нас?

Саня поднял прибор.

– У нас – шанс. Если они нашли своего носителя, нам придётся найти его раньше. Или уничтожить.

На карте город светился десятками точек. И среди них одна, самая яркая, билась ровно, как сердце.

В ситуационном центре Артём Валерьевич глядел на тот же сигнал.

– Полигон готов, – сказал он. – И дирижёр найден.

Кротов стоял рядом, молчал. Он знал лицо на фото. И знал: теперь всё пойдёт к катастрофе.

Артём улыбнулся холодно.

– Первая арка завершена. Следующая начнётся с него.

Утро началось с тревоги. Над полигоном завис дрон с гулким ротором. Сигнал его камер транслировался сразу на десяток экранов ситуационного центра.

На кадрах – Соболев. Он шёл по мосту, лицо в тени, шаги тяжёлые. Вокруг него дрожала ткань, но сбои таяли, как дым.

Кротов молчал, но в груди всё сжималось. Это был не эксперимент. Это был человек, который не хотел быть частью игры.

– Подтверждено, – сказал техник. – Носитель стабилен.

Соколова повернулась к Артёму.

– Нам не нужно больше искать. Он уже есть.

Артём кивнул.

– Тогда запускаем «Полигон». Пора тестировать дирижёра.

В подвале Проклятые наблюдали за тем же через искажённый сигнал «Эхо-скопа». На карте за городом горел чёрный квадрат. Внутри него – светилось одно пульсирующее пятно.

– Он там, – сказал Саня. – Этот узел совпадает с человеком.

Лика нахмурилась:

– Значит, ловушка.

Марк кивнул.

– Но если он ключ, то он и наш шанс. Либо мы достанем его раньше Фонда, либо хор поведут они.

Игорь стукнул кулаком по столу.

– Так чего мы ждём?

– Ждём, – ответил Марк. – Спешка убьёт. Готовимся – сейчас.

В ситуационном центре Артём говорил в рацию:

– «Полигон» в рабочем состоянии. Образцы готовы. Цель обозначена.

На экранах загорелась надпись:

«Этап 2. Запуск: 48 часов.»

Кротов смотрел на это и чувствовал, как в груди копится горечь. Он видел Соболева не как «образец», а как человека, который боролся с собой и с пепельной пылью. Но система уже сделала выбор.

Поводок или клетка – всё равно сорвётся,подумал он.

Он закурил прямо в центре, не спрашивая разрешения. Дым лег на экраны.

В подвале Саня положил ладонь на «Эхо-скоп». Прибор дрожал, как живой.

– У нас сорок восемь часов, – сказал он. – Потом город перестанет быть городом. Станет их сценой.

Лика подняла глаза от карты.

– А мы кто? Музыканты?

Марк сжал кулак.

– Нет. Мы те, кто выбьет дирижёра с пульта.

Город спал, но над ним уже поднимались прожектора Полигона.

Первая арка закончилась.

Вторая начиналась в тот момент, когда две линии – Фонд и Проклятые – впервые сошлись на одном человеке.

Они дали сорок восемь часов. Четыре десятка восьми часов – не календарь, не театр, а таймер, который ты слышишь даже во сне, если тебе повезло меньше, чем другим. В него врезалась каждая линия: Фонд – как машина, которая решила, что может форсировать историю; «Проклятые» – как люди с клёпаным миром и шпингалетом, которые никогда не спрашивали дозволения; Соболев – как нежеланный груз, который валится на всех сразу.

Утро в ситуационном центре началось с кофе, который был слишком дешёв, но ни у кого не было настроения жаловаться. Операторы бегали по экранам, как по цехам. На стенах горели значения – «зона покрытия», «дефолт канала», «приоритет на перехват».

Артём Валерьевич вышел в зал как дирижёр на парту. Он не кричал, он не размахивал руками – он давал команду взглядом, и люди под ним начинали действовать, потому что знали: если он ошибётся, то проиграют все.

– «Мономах», – произнёс он тихо, – готовность. Дрон-эскадра – на привязи. Захват «классика»: общество не трогаем, работаем по цели. В поле – минимальный шторм, эфир – под блок. «Кайнозой» в резерве.

Кротов стоял в уголке, держа папку, которую никак не хотелось открывать. Он понимал, как это делается: протоколы, списки, номера. Но он видел и другое – лица, чьи имена в этих папках звучали как приговоры. Он подошёл к Артёму.

– Мы берём его живым? – спросил он простым, сухим голосом.

Артём посмотрел на него как на взрослого, который не хочет, чтобы ребёнок понял весь ужас.

– Да. Но при сопротивлении – огонь приоритетный. Главное – не подпустить «Стаю».

Кротов молчал. Внутри у него шевельнулась мысль, которую он не мог проговорить вслух: «Если мы сломаем его – он станет звукорежиссёром нашей ошибки». Он затянулся сигаретой, выплюнул дым в пустоту и вернулся к докладу.

За первые сутки Фонд подтянул две мобильные группы: «Мономах» – под прикрытием гражданских транспортов, и «Гвард» – инженеры «клеток» и датчиков. Дроны заняли орбиту. По узлам связи пустили «белый шум», нарезали маршруты, выключили камеры на подступах – юридически чисто: временный запрет съёмки и движение по пропускам.

В подвале запахло бензином как вдох. Марк смотрел на карту, на которой Соболев померкал, почти как диагональ. Он мог почувствовать, как это имя теперь весит на нём, как клеймо.

– Слушай, – сказал Игорь, докуривая сигарету как факел. – Если я увижу на мосту блондинку с пушкой, как в фильме, я, блядь, сделаю ей селфи.

– Молчи, – отрезал Марк. – Я считаю маршруты.

– Я считаю дырки, – буркнул Игорь. – Вы прости меня, но дубина мне ближе.

Лика уткнулась в развернутую картинку – фото мостов, входов, камер. Она тихо сказала:

– Соболев пуглив. Но в нём есть то, что нам нужно. Он не пойдёт в толпу. Значит – северный берег. Там один мост. Мы берём его там.

– Берём? – переспросил Игорь. – Мы ж не полицейские.

– Мы не полицейские, – ответил Марк. – Мы должны его взять и не дать Фонду использовать его против нас. Игорь, твоя дубина – аргумент. Не бей первым; бей последним.

Игорь усмехнулся:

– Хорошо. Я буду последним. А кто первый?

– Тихо, – сказала Лика. – Мы не первые. У них есть дроны. У нас – люди.

Он проснулся с ощущением, что кто-то вытащил нить. В стакане на тумбочке легкое пятно – чай, трёхдневной давности. Телефон в кармане – экран без пропущенных вызовов. Катя не дозвонилась – и это спасение и проклятье одновременно.

Соболев вышел на балкон. Город двигался, как диафильм – люди на местах, машины, кто-то ругается. Он сделал глоток воздуха – и поймал тонкий звук: не тревога, а метка. Кто-то отметил его. Это было не внутреннее знание, а информационный укол – как будто кто-то на другом конце сети поставил на него метку. Сердце вздрогнуло. Он знал: у него мало времени.

Он подумал о дочери. Не о героизме, а о тебе, Катя, которая не должна узнать, как это идёт. Он надел пальто и пошёл – не в полицию, не к друзьям, а туда, где, по его мнению, можно было спрятаться от людей, которые вдруг стали слишком целеустремлёнными: к старому причалу, к тёмной барже, где его никто не будет искать.

Его шаги по мостовой были медленны. Каждый второй был рефлексом. Но в голове не было паники – было чтение схемы. Он видел, как система давит на точки – сигналы, дроны, линии перекрытий. Он думал: «Если они меня подстроят в эту сеть – значит, мне придётся сделать выбор, который не понравится никому».

Первое пересечение – на мосту, где камеры ещё работали. Дрон зафиксировал силуэт человека с курткой и тёмной шапкой. Оператор в «Мономахе» нажал кнопку: «захват операции». На том же сигнале «Эхо-скоп» у Сани вздрогнул экран; прибор указал координату с точностью до шага.

– Блядь, – выругался Игорь. – Они успели первыми.

– Не факт, – сказал Марк. Надежды не было, но расчёт – был. – Мы быстрее на подходах. Заблочим подъезды, а они пусть верят своему дрону. Берём ближнюю коварину.

Саня, держа прибор, стал пультом, чьё дрожание буквально трясло воздух. Он увидел в приборе нашедшуюся трещину – не в стене, а в сети – и понял: кто-то уже ведёт игру не только силой, но и картой. Он почувствовал вкус меди и забрезжил остаток инженерной гордости – «можно сломать и собрать по-другому».

Время поплыло. За двенадцать часов Фонд прочесал квартал, проверяя возможные убежища «Стаи». Их люди были в штатском, точные, как хирург. Марк и Лика вернулись в пустой подвал и стали пересматривать маршруты: как войти, как не дать дрону обнаружить тепловую метку машины, как вывести Соболева без перестрелки.

Игорь занялся добычей – купил старую «Ниву», к которой приварил ложный кузов, сделал «латку» на выхлопную трубу, чтобы датчики шума не среагировали. Он матерился с приятной злостью: «Пусть они придут – я им в морду гексы вставлю».

За шесть часов до «Х» Кротов снова стоял у окна ситуационного центра. На картах мигали точки, маршруты ширились, блоки перемещались. Соколова отвела его в сторону, тихо сказала:

– Если они потеряют его – мы его найдём иначе. Мы поставим «дирижёра» в нужный канал. Это момент силы. Это шаг, когда мир изменяет тон.

Он посмотрел на неё. Её лицо было ровным, как у человека, который может без эмоций играть с судьбами. Он видел в этом что-то любопытное и страшное одновременно.

– Что если он сломается? – спросил он.

– Тогда у нас будут данные, – сказала она. – Научимся делать это лучше.

Ночь была мокрой, тесной. В бункере «Стаи» горели карты. Игорь раздавал последние приказы: кто на вынос, кто пробивает коридоры, кто держит точку. Саша держал «Эхо-скоп» как святыню. Марк просматривал список людей, у которых можно снять тепло – чужую личность на один вечер.

Соболев сидел в заброшенном углу причала и думал о дочери. Он дёрнул сигнал на телефон – ошибка сети. Он понял: вот ты и в игре. Лёгкая дрожь прошла по всему телу, и он сказал вслух, хотя рядом никого не было:

– Кто-то выкинул карту, – сказал он. – Посмотрим, кто умеет играть на этих струнах.

В 01:17 ночи со всех сторон города посыпались точки: дроны, разведки, люди в штатском. На мост вышел силуэт. Счётчик в центре кричал «48:00» – и бегло тиканье перевернулось в действие.