Величайшее благо

Британские молодожёны Гай и Гарриет Пирс оказались в Бухаресте накануне Второй мировой. Не представляя, смогут ли они выбраться из Румынии на родину и какая роль отведена стране в самом страшном событии XX века, пара продолжает посещать светские рауты и проводить вечера в ресторанах в компании представителей разорившейся аристократии, дипломатов и журналистов. Вот-вот от старой Европы не останется даже воспоминаний, но пока война всё ещё не кажется чем-то реальным.Читая «Величайшее благо», одновременно отдаёшь себе отчёт и в старомодности текста, и в его актуальности. Мэннинг фиксирует момент слома эпох, находясь уже в 1960х, однако её роман куда больше похож на прозу Нэнси Митфорд или Ивлина Во, чем на постмодернистские ироничные выверты, появившиеся в послевоенные годы. В сюжете за все 300 страниц не происходит ничего хоть сколько-нибудь значительного или по-настоящему важного. Никто из персонажей не прозревает и не перевоплощается из легкомысленного повесы в рассудительного мыслителя. Но витающее в воздухе ощущение скорой трагедии заставляет вчитываться в каждый small talk и тщательно отслеживать судьбу даже самого неприятного героя.На русском «Балканская трилогия» в 2023 году издаётся впервые, и такое внимание к ней, конечно, вызвано вовсе не наконец-то заполненным пробелом в истории литературы. Попытки жить, как будто ничего не случилось, как будто привычный мир не рушится, не пылает и не истончается до состояния паутинки с каждым днём всё больше и больше, за последний год были у каждого из нас. Теперь, открыв «Величайшее благо», за эти попытки хотя бы несколько часов можно осуждать кого-то другого.

Вообще-то мне нравятся книги, написанные о предвоенной жизни иностранцев в чужой стране, куда бы их не занесло ‒ в Тифлис, Шанхай, Каир или, как здесь, в Бухарест. В Бухарест даже интереснее, поскольку туда заносит реже. В основном меня привлекает атмосфера, психологический хронотоп чужой страны, показанные через призму восприятия лишь слегка вовлеченного в них представителя другой культуры. Обычно мне любопытно читать реконструкции тогдашней повседневности таких разномастных по составу журналистских, творческих или университетских диаспор, объединенных лишь одним ‒ тем, что они чужаки в стране пребывания, не сливающиеся с жизнью и заботами остальных и находящиеся в ней в позиции наблюдателей. Как правило, это довольно закрытые и более или менее интеллигентные сообщества, самоорганизующееся по принципам малой группы, где всякий персонаж достаточно колоритен. Каждый из них тяготеет к философствованию, иронии или саморефлексии, поэтому образует свой самобытный микроцентр повествования. Особого развития сюжета или персонажей такие книги, как правило, не имеют, да и не требуют, поскольку внешняя предвоенная жизнь, в которой происходят драматические события, превращается в отдаленный, глуховатый фон для их переживаний, разговоров и взаимоотношений. В этой книге едят, ходят в гости, ставят спектакль, гуляют по парку, заводят романы, плетут интриги… а что еще можно делать, когда ты, по сути, экскурсант, гастролёр?В анонсе сказано, что молодые супруги Гай и Гарриет постепенно узнают друг друга, но кажется, что они ведут себя как люди, прожившие вместе уже целую жизнь. Может быть, такой эффект возникает потому, что О. Мэннинг уже находилась в зрелом возрасте, когда писала свою балканскую трилогию, вкрапляя в нее биографические воспоминания. Особого узнавания я не увидела: Гай вообще почти никогда не говорит ни с Гарриет, ни с кем-либо – о ней, а она сетует на одно и то же – что он больше интересуется работой, другими людьми, своими проектами, чем ею. Но их личная жизнь в книге не рассказана, все, о чем пишет О. Мэннинг, находится на виду, и отношения здесь сводятся к разговорам, встречам, выпивкам и ужинам в ресторанчиках с таким же, как они, в ожидании, когда все это, наконец, закончится и можно будет уехать в Лондон.Без динамики сюжет тормозит и в конце концов зависает, поскольку вся описываемая публика пребывает «вещью в себе» вне времени и места, а, значит, шум бытия доносится до нее издалека, а сами они относятся к нему слегка индифферентно, сосредоточиваясь в основном на себе. Из-за этого, привыкнув к манерам героев и влившись в их дискурсы, ты скоро начинаешь чувствовать, что они с их мелким экзистенциальным масштабом начинают надоедать, особенно потому, что ни одному из них по-настоящему не удается симпатизировать, никто из них не интересен по сути – ни Гай с его распахнутостью в социальную активность, ни Гарриет с ее буржуазностью, ни Якимов со своим обжорством и пофигизмом, ни Кларенс со своими комплексами, ни уж тем более ни Софи или Белла. В книге много промежуточных героев, которым автор дает колоритные характеристики, но они мелькают, как в хороводе, также составляя фон разговорам главных героев.Прочиталось легко, местами даже не без любопытства, но поскольку это трилогия, возник серьезный вопрос: настолько ли история Гая и Гарриет мне интересна, чтобы осилить еще два тома? И я решила повременить с продолжением. В мире много других книг.

Первая часть трилогии оставляет довольно противоречивое впечатление. Молодожены Гай и Гарриет приезжают из Англии в Бухарест в 1939. Он учитель, а ей в целом заняться нечем и, кажется, она постоянно ходит по ресторанам. Вообще здесь всю книгу персонажи в том или ином составе постоянно что-то едят. Брак героев был скоропалительным, судя по всему, Гарриет всего 22 года, и она еще толком не понимает, чего хочет от мужа, но зато довольно скоро начинает понимать, чего она от него точно не получит – она никогда не будет для него на первом месте.Увы, симпатии испытывать к ним было сложно, к румынам, евреям, русским, практически ко всем англичане относятся свысока, по-снобистски, как к дикарям. Порой казалось, что они не считают местных за людей вовсе. Картина рисуется довольно неприятная. Как ни странно, некую смесь жалости, брезгливости и симпатии вызывал разве что русский князь Якимов. Хотя по сути он, как и все персонажи, оказывается довольно мелким человеком. Все они тут мелковаты, пусты.При этом Мэннинг поразительно создает атмосферу: описание города накануне катастрофы, его мрачность и тоска отчаянья, его лихорадочное веселье, зыбкость мира, когда кажется не хватает только зажженной спички, чтобы все взлетело на воздух. А спектакль ,который ставит Гай, становится своеобразным символом, словно пир во время чумы, он одновременно и чудовищно неуместен, и необходим, как последняя попытка уцепиться за нормальность довоенной эпохи.