Геометрия утрат

– Я не могу, Полли, – признаюсь я. – Я не смогу, я знаю, что не смогу. Я ужасный трус.

Она пытается найти мою руку; задевает меня локтем; касается мизинцем моего мизинца.

– Ты гораздо более смелый человек, чем позволяешь себе поверить, – возражает она. – Ты самый смелый из всех нас.

В паузах она оставляет то, что можно не произносить вслух.

– Ты можешь оставить всё это, – говорю я, мизинцем цепляясь за её мизинец, словно силясь её удержать. Не дать ей оступиться. Не дать ей упасть.

– Не сейчас.

– Однажды? – предлагаю я.

– Однажды, – соглашается она сквозь собственное неверие.

Какое «однажды» предугадывает Берти, когда позволяет ей встать между нами? Знал ли он правду еще до того, как она стала настоящей – вещественной – осуществимой? До того, как она стала нашей правдой?

– Однажды, – повторяет она. – Однажды, Юджин.

– Это обещание?

– Это обещание, если ты его примешь.

– Только если ты примешь моё, – предлагаю я, уже понимая, что она не сможет от него отказаться.

* * *

На самом деле Полли не умерла. Она пропала без вести.

Каждые 90 секунд в Великобритании объявляют в розыск человека. Всего за год исчезают около 180 тысяч – если верить официальной статистике, разумеется, неосознанно заниженной, потому что не о каждом пропавшем сообщают в полицию.

77 процентов обычно находят в первые сутки. Из оставшихся почти 90 процентов вернут домой в течение следующих двух дней. Лишь 4 процента будут в розыске дольше, чем неделю. Официально пропавшим без вести считается тот, кого не могут найти на протяжении 28 дней. Полли присвоили этот статус гораздо раньше.

Когда Саския, узнав о случившемся, позвонила мне, она спросила «нам приехать?», но не добавила «на похороны». Саския знала меня достаточно, чтобы понимать: при невыясненных обстоятельствах я никогда не соглашусь закапывать пустой гроб.

– У нас нет средств, чтобы доставать её тело со дна залива, – без обиняков объявили мне в Отделе кадров неделю спустя, в день, когда выяснилось, что по завещанию Полли мне предстояло распоряжаться её судьбой (и её скромным имуществом) после смерти.

А когда я предложил им использовать мои личные средства, им пришлось совершить то, чего всю эту неделю они так старательно избегали. То единственное, что могло заставить меня переменить решение.

Они позвонили моей матери.

Мы похоронили Полли рядом с отцом. Берти как-то так всё обставил, что никто и не подумал ему возразить. Было у него такое умение, вытренированное бесчисленными заседаниями в парламенте. Берти умел включать главу семьи. Тринадцатого графа Рэнсома. В конце концов, у нас единственных был наследуемый дворянский титул. С этим всё ещё принято было считаться.

В общем, Берти решил всё с семьей и решил с бумагами и решил с похоронами, и с приглашениями, и с поминками, – всем занимался Берти, и надпись на могильной плите выбрал тоже он, потому что в состоянии пассивно-агрессивного одиночества я не мог за что-то подобное отвечать, а Лу не верила в Бога.

Евангелие от Матфея. Глава 11, стих 28.

Просто, банально, до невыносимости точно.

Берти такое хорошо удавалось.

В середине XX века Каролина Феррарс, лишившаяся на двух войнах двух братьев, высадила по дальнему краю семейного кладбища камелии. На постоянно обдуваемой морскими ветрами пустоши они неожиданно хорошо прижились – и больше здесь больше ничего не росло. На похоронах Полли деревья уже отцвели, и земля была усеяна темно-розовыми, надломленными бутонами. Их сбрасывали на гроб вперемешку с землей, оттого смотреть на это было вдвойне невыносимым.

– Знаешь, почему Бенетами обычно становятся сироты? – спрашивает Саския, когда мы остались у могилы вдвоем.

– Их не оплакивают.

– Верно, – соглашается она. – Их не станут оплакивать. Они ни у кого не вызывают жалости. Бросовый товар. Всегда заменимы. На этих островах достаточно никому не нужных детей.

Я не отвечаю, что даже среди нас было достаточно никому не нужных детей – чьи родители до сих пор были живы.

– Нельзя было допускать, – продолжает она, – чтобы твоя сестра становилась одной из них.

Если бы тот же вопрос задали Элоизе, она бы ответила: потому что сироты попадают в Академию раньше нас. Потому что их начинают готовить раньше нас. Потому что они обучены лучше нас.

Она бы добавила – я тоже могу быть лучшей. Лучше всех – и никак иначе.

Теперь вы понимаете, почему мы все считали, что она единственной из нас была похожа на мать.

Я знаю, что Саския ещё не закончила. Я жду, пока она выговорится. Я умею ждать.

– Я не верю в пустые гробы, Юджин. Как и в не раскрытые убийства.

– В неё стреляли, – повторяю я то, что сказали мне в Отделе кадров. – Она оступилась и упала с моста.

Я представлял себе это так часто, что первый месяц почти не спал. Пуля. Удар об воду. Всё происходит так быстро, что нет возможности среагировать. Раз за разом я оказывался рядом и не успевал её спасти.

– Я здесь не для того, чтобы теряться в догадках, могла она выжить или нет. Но всякий раз, когда твоя сестра будет говорить тебе «увидимся», думай о том, что – и по чьей вине – с ней может произойти.

Во время службы я видел, как Саския вышла из церкви. Видел, как Пьер вышел за ней. Они не разговаривали по приезду – но взялись за руки, когда процессия двинулась к кладбищу.

Я бы тоже хотел уйти – но не мог. Я должен был оставаться с Полли до самого конца.

– За Элоизой присмотрят, – напоминаю я. – Она одна из нас.

– Нет никаких нас, – возражает Саския, кажется, удовлетворенная неуверенностью в моем голосе. Она пришла сюда, чтобы у меня появились сомнения. Она пришла сюда, зная, что сомнения в итоге подтолкнут меня к необходимым действиям. – Не для этих людей.

– Эти люди – моя семья.

– Мы тоже твоя семья, – упорствует Саския. – Как давно ты был у бабушки?

Мы, конечно, навещали её – Элоиза чрезвычайно редко, Берти довольно часто. По сути, от этого не было никакого толку, кроме как успокоения или растревоживания собственной совести. Камилла Феррарс, в девичестве Черчилль, уже много лет не могла узнать никого из своих близких в лицо. С тех пор, как бабушке диагностировали болезнь Альцгеймера (спустя шесть лет после гибели мужа и за шесть лет до гибели сына), все заботы о ней взяла на себя её сестра-близнец – Дама Патриция Черчилль, бабушка Саскии.

Тогда я не услышал того, что Саския пыталась мне сказать. Сославшись на потерю очертаний реальности, я смог проигнорировать организацию похорон – но от организации свадьбы меня никто не собирался освобождать.

3.

На самом деле, никто официально не поручал мне заниматься этой свадьбой. Не собирался семейный совет, не выдвигались кандидатуры, не проводилось голосование; в молчаливом единодушии, каждый по отдельности и все одновременно пришли к выводу, что совершенно естественным будет возложить эти обязанности на меня, ведь я

1. способен выбрать недурную картину, а значит, мне и торт с букетом можно будет доверить; и

2. обладаю достаточным количеством свободного времени, в отличие от всех остальных.

Ну и не будем забывать про то, что

3. именно я познакомил Джиджи с её будущим мужем.

Полтора года – срок, казалось бы, достаточный, но в целом не такой уж внушительный, если речь идет о промежутке между вечером встречи и утром бракосочетания. Не забудем, что о помолвке было объявлено заблаговременно, – а это значит, нашей девочке хватило года, чтобы всё для себя решить.

Конечно, для Кроуфордов это событие возникло вообще из ниоткуда. Джиджи была единственной красавицей на всю нашу типично британскую семью; у неё не было недостатка в поклонниках, ухажерах, верных рыцарях и преданных фанатах; цветы на столе, визитки на тумбочке, приглашения на приглашениях – такова была её повседневная реальность, принимаемая всеми нами как должное; и как должное в этой реальности всегда присутствовал Джонатан Вудхауз.

Наши с ним отцы были троюродными братьями. Мы с детства вращались на одной околосемейной орбите, подтягивая Кроуфордов и Дешвудов – кузенов со стороны мамы, – только Джонатан был старше нас, и не очень-то возился с малышами. Единственной, с кем ему всегда было интересно, оказалась Джиджи. Он принимал её в свои игры, делился с ней секретами. Джонатан не был из числа поклонников или ухажеров, он всегда оставался над схваткой. В глазах окружающих их будущий союз казался вопросом изначально предрешенным.