С высоты небесной
Я знаю, мне предстоит родиться по адресу: галактика Млечный Путь, рукав Ориона, Солнечная система, на третьей от Солнца планете Земля, одной из самых, наверное, красивых и противоречивых во Вселенной.
Таких Земля красот небывалых, что глядишь – и дух захватывает от восторга! С высоты небесной она как на ладони.
А пёстрое, многоликое человечество вижу во всех подробностях.
Там в одно и то же время одни счастливы и радуются жизни, а другие мучаются в бесконечных несчастьях и проклинают существование своё.
Там – кто-то, зажравшись, бесится с жиру и не знает, чего бы ещё такого экзотического поглотить и чем бы себя ещё подивить, а кто-то подыхает, без средств, от болезней и голода.
Там спокон веков люди намеренно плюют на людей, но ещё больше плюют на себя.
Боже мой, какая до ужаса банальная, обыденная, беспросветная жизнь!
И подавляющее большинство, плодясь, размножаясь, живёт по инерции, слепо – без цели, без смысла. Время – не ценит, но жизнь – коротка. Каждый год десятки миллионов людей уходят в могилу.
Мне жутко становится оттого, что я появлюсь на свет в этом весьма противоречивом и опасном или, вернее, безумном мире, в котором никогда не прекращаются войны, убийства, преступления – а всё из-за презрения, жадности, зависти, жестокости… Беспрерывно, каждую минуту на земле погибают люди.
И где оказалось бы человечество и во что превратился мир, если бы Злу не противостояло Добро?
Не знаю, в какой стране я буду рождён и каким стану не по своей воле – порядочным, добрым иль злым и скотиной.
Родителей и среду обитания не выбирают. Кому как повезёт.
Дай-то Бог родиться в благополучной стране, в культурной и обеспеченной семье или пусть даже в не богатой, но честной и скромной семье простых людей, которые живут в любви и согласии.
Но не приведи Господи появиться на свет в семье законченных паразитов, шикарно поживающих за счёт обездоленных.
И упаси Господи родиться дистрофиком, или уродцем, или ещё с каким мучительным недугом в нищей стране, в лачуге с земляным полом, прикрытом едва циновкой. Помощи там ждать – неоткуда; остаётся одно – подыхать.
И чёрт бы побрал родиться в семье преступников: где папа зарабатывает на жизнь ножом и пистолетом. А мама, пока папа грабит и режет честных людей, занимается проституцией и воровством.
В конце концов они закончат плохо. Или папа по пьянке прирежет маму, или, наоборот, мама, после очередных семейных разборок, разъярённая, задушит уснувшего папу.
Но, может, они всё же успеют дожить до спасительного дня, – и справедливый судья упрячет обоих за решётку. Кто знает?
А отпрыск, оставшись без отца и матери и наскитавшись по притонам и приютам, повторит ужасную, преступную их судьбу. И на протяжении всей жизни, его будут судить, презирать, ненавидеть и бояться благопристойные граждане, из которых многие, родись в той же среде, что и он, были бы ничем не лучше, то есть были бы всё теми же проститутками, ворами, грабителями, убийцами.
И рано или поздно либо его убьют в бандитских разборках, либо он сгинет в тюрьме.
С высоты небесной Земля у меня как на ладони. Вижу и понимаю всю её многоцветную, разноречивую жизнь.
Я не спешу появиться на свет, а если честно, мне страшно, я боюсь: боюсь земных страданий, боюсь быть уничтоженным. Но знаю, точно знаю, ведь мне открыты – пока я в высоте небесной! – тайны вселенского бытия: у человечества всё вечное и прекрасное – впереди! Всё – впереди!
Что – жизнь?
Напился крови комар.
Летит и пищит, звенит – песни свои поёт.
Бац – и нет комара. Отлетал своё, отгулял, отпел.
Кто будет помнить этого комара лет этак через сто или двести?
Смешно? Ну конечно, смешно, обхохочешься! Кто ж его, комара, бляха-муха, будет помнить, да ещё через столько лет!
Посмейтесь, посмейтесь, только в меру. И не переборщите, а то лопните.
Участь такая комариная.
Ну а вот человек, венец творения, сей мыслящий тростник!
Жил себе обыкновенный человек, простого имени, трудился, любил. Где горевал и слёзы горькие лил… а где радовался и счастлив был.
Но не стало человека на свете, умер.
Похоронили, закопали.
Кто будет знать о нём и помнить о его делах лет через тысячу? или тысяч через десять?
Понятно, можно наговорить таких нужных, возвышенных и утешительных слов о вечной памяти. Но по-честному – надолго ли «вечная» она, на какой срок? Сколько уже миллиардов людей – за всю историю существования человечества – исчезло бесследно в прошлом?! Как будто никогда и не жили на свете. Кто их может назвать поимённо?
Да хоть даже память о самых знаменитых и великих! Если душа умирает вместе с человеком, то рассыпавшейся плоти, праху их разве радостно или легче становится от того, что не забыли о них и помнят?
В общем, по сути, нам – сегодня живущим, а завтра в могилу, – не до смеху, это точно! Но если тебе всё равно, или стало скучно, или, наоборот, смешинка в рот попала, то, похоже, у тебя мозги набекрень. Иди и задумайся о себе и об окружающем мире крепко!
Так, может, есть всё же там, за краем Вселенной или в другом измерении, что-то такое великое и прекрасное для человека, для его бессмертной души, а, господа?
Или неужто нас всех, всё человечество, ожидает участь комариная?
Не спускайтесь ниже Достоевского
Господа, невозможно подняться выше глубины мысли Фёдора Михайловича, потому что она упирается в Престол Самого Творца Вселенной. А вот спуститься ниже - очень даже запросто. Но лучше поберечься! Ведь не успеешь оглянуться, как окажешься далеко позади каменного века, в плачевном положении у одноклеточных паразитов. И, под их одобрительное хихиканье, будешь безжалостно растоптан двуногими динозаврами.
Поразительно!
Задрав голову, глядишь далеко в голубое небо, в котором грохочет крохотная серебристая птица - самолёт.
Поразительно! Давно ли человек вышел из звериного царства, а глядь, уже вон куда забрался. И даже космос осваивает!
В начале люди наловчились убивать друг друга камнями, палками, дубинами. Потом выдумали ножи, копья, луки. В дальнейшем потрясающе усовершенствовались в убийствах: изобрели ружья, пушки, атомные бомбы.
Но не стоит удивляться откуда такая злоба, жестокость. Ведь миллионы лет на земле царствовали страшные хищники. Поразительно другое, от каких таких необычных и славных зверюшек людям передались и развились: сострадание, доброта, справедливость, чувство прекрасного.
Где они эти сострадательные, добрые, справедливые, с чувством прекрасного зверюшки? Что-то их не видать. Или, может, их сожрали хищники? Или, может, они вымерли, как мамонты?
Или всё же сущее - по замыслу Всевышнего?
Ой бля-я-я...
Мнение в двух словах о Творце, Космосе, Природе и Жизни на Земле (от доисторических животных и до появления такого крайне противоречивого и потрясающего произведения как человек, с его науками, культурами и религиями, призывающими к человеколюбию, милосердию, справедливости; и с его звериной жестокостью, бесконечными преступлениями и беспощадными войнами):
Возглас изумлённого восхищения: "Ух ты!"
И тяжкий, горестный вздох: "Ой бля-я-я..."
Страсти будничной жизни
Плетётся собака едва волоча ноги. Такая тощая, рёбра торчат... а плоская-то, ой, в толщину ученической тетрадки!
Увидели люди добрые горемычную животину – до слёз жалко стало, решили накормить. Стали подманивать, а она к ним ни в какую, так как окромя зла от людей ничего более не видела. Тогда люди добрые бросились её ловить. А животина – полундра! – собрав последние силёнки, от страха так сиганула, что аж земля, мёрзлая, из-под ног брызгами.
Но люди были умны и чёткими, собранными действиями загнали её в тупик. Схватили, да схватили так, что оторвали напрочь ноги да переломали рёбра, и хотели было уже кормить. Но горемычная крепко держит пасть!
Тут появился инструмент - железный, изогнутый, очень удобный. Пасть-то, конечно, при помощи инструмента вскрыли, но опять же начисто лишили зубов, языка и челюсти.
И, дивясь такой небывалой собачьей тупости и умиляясь своей доброте и щедрости, люди торжественно впихнули в животину бревно колбасы да сало кусок с бычью голову. Да ещё кость, в придачу, ростом с руль велосипеда, поднатужившись, затолкали.
"Кажись издыхаю, отмучилась... - думала горемычная. – Ух, живодёры, злодеи!
И отдала Богу душу.
Поражённые внезапной кончине, люди добрые почтили память снятием шапок и минутой молчания и разбрелись по домам, с гордым чувством выполненного долга.
Кладовщик
Профессий на свете - сколько душе угодно, и у каждого своё, выбирай на вкус: стилист, артист, юрист, экономист, финансист, лоббист, капиталист. И ещё: гончар, кочегар, сталевар, санитар, кулинар, пивовар, швейцар и т.д. А у него сложилось в жизни так, что оказался - в кладовщиках. Думал, временно, год-два, но уж сколько лет прошло. И приклеилось к нему (среди приятелей его и знакомых) накрепко, как имя от рождения - Кладовщик.
Так вот, заплутал Кладовщик в незнакомом районе города. Номера домов шли не по порядку, а как попало. И он всё никак не мог найти нужный. Прохожие, к которым он обращался с просьбой подсказать, как пройти, сами толком не знали. Одни - объясняли расплывчато, другие - просто пожимали плечами. В конце концов Кладовщик оказался совсем в другой стороне. Пройдя по двору возле жёлтого неприглядного пятиэтажного здания, посередине которого находилась входная дверь с невысоким крыльцом и с красной вывеской над ней "Общежитие", он свернул за угол... и встал как вкопанный. Впереди, метрах в десяти от него, земля неожиданно обрывалась - дальше идти было нельзя.
"Ага, обрыв, край земли! - с радостью подумал Кладовщик. - Вот и верь после этого, что земля круглая. Только попробуй рискни, шагни за край, и будешь падать миллионы лет в неизвестность".
Вокруг было сумрачно, пасмурно. Большую часть неба закрывали тяжёлые тёмные тучи. А далеко за краем земли в дымчато-синем облаке нестерпимо пылала прогалина золотым огнём и струился из неё солнечный свет на пологий склон изумрудно-зелёной возвышенности. Там, среди холмистых полей, блестя крышами, радостно красовались, как игрушечные, сельские домики с подворьями. Копошились, как сказочные гномики, фигурки людей. Крохотные пёстрые коровки и белоснежные овечки мирно паслись, щипая траву. Всё виделось Кладовщику так ясно и близко, словно он из тёмного зрительного зала смотрел на освещённую сцену. И была в нём странная уверенность, что можно рукою - только её протяни - запросто достать до поля и ласково погладить нежную травку, мягких овечек и гладких коровок, потрогать осторожно домики или, сделав ладонь лодочкой, шутливо накрыть какой-нибудь из них.
В груди защемило: он видел другую землю, иную, чудесную жизнь, где славное время шло неспешно, размеренно, точно повозку бытия везла умудрённая жизнью добрая лошадка. А здесь же, в городе, напротив, время летело стремительно или даже порой бешено, как гоночная машина. И жизнь была суетливая, шумная, быстротечная, и не редко - беспорядочная, нелепая, жёсткая жизнь. И многие горожане (так считал он и относил себя к "многим") целые дни напролёт занимались на своей работе только тем, что толкли воду в ступе или переливали из пустого в порожнее. То есть находились не на своём месте и трудились хоть и старательно, но не по призванию, не по дарованию, а вынужденно, единственно ради денег, на которые можно было существовать: кому-то прилично - был он начальником, кому-то сносно - был он при должности небольшой, кому-то не ахти как - был он рядовым служащим, а кому-то курам на смех - был он в мелком звании какого-нибудь разнорабочего.
Обычно, к ночи, значительное большинство людей, независимо от должности и звания, усталые, проваливались на своих постелях в сон. А с утра со свежими силами снова брались за работу. И опять - кто толок воду в ступе, кто переливал из пустого в порожнее. Или даже крутились как белка в колесе, да толку-то что! - всё на месте одном, на месте одном. А то и бежали как угорелые в сторону пропасти...
Было необычно тихо, Кладовщику никто не мешал. Он долго смотрел, заворожённый. Потом, с сожалением, вспомнив о своих делах, двинулся прочь медленным шагом, с грустью думая об увиденном и о жизни своей. Во дворе, приостановившись и растерянно оглядевшись на пятиэтажные дома, пошёл тем же путём, что и пришёл. Миновав жёлтое неприглядное общежитие и пройдя десятка два шагов, он завернул по дорожке и направился вдоль серого кирпичного дома. Там, возле третьего подъезда на деревянной лавке сидела неподвижно, в задумчивости, седая, желтолицая старуха, и рядом с ней чёрный обшарпанный костыль был косо наклонён на лавку. При виде Кладовщика старуха оживилась и окликнула его грубоватым голосом:
- Молодой человек, огонька не найдётся? - И приподняла руку, показывая ему зажатый между средним и указательным пальцем разноцветный из плексигласа мундштук с сигаретой.
Кладовщик хоть и был некурящим, но "огонёк" с собой всегда носил на всякий случай. Он достал из заднего кармана плоскую зажигалку, поблескивающую хромированным корпусом, подошёл к старухе и поднёс к ней, щёлкнув, синее гудящее пламя.
- Спасибо, - прикурив, сказала она и пустила в сторону клуб сизого дыма. Освобождая место на лавке, она взяла в руку костыль и предложила простосердечно: - Присаживайся, отдохни, мил человек.
- Вроде бы не устал, - сказал Кладовщик. - Ну ладно, что ж... - садясь, улыбнулся понимающе, - отдохну немножко.
Полуобернувшись к нему, старуха задала неожиданный вопрос:
- Ты не знаешь, случаем, куда бежит нынешнее человечество, к какой цели спешит так?
Кладовщик растерялся от такого вопроса, пожал удивлённо ртом и, собираясь с мыслями, издал туманное мычание.
Старуха затянулась и продолжила, подсинивая слова дымком:
- Я так думаю, теперь её нету, настоящей цели, которая бы людей объединяла. Люди завалены, как хламом, вот здесь, - постучала она себя пальцем по лбу, - житейскими трудностями или сложными обстоятельствами жизни, а кто и соблазнами. У большинства деньги, деньги одни на уме.
Опять издав туманное мычание, он спросил:
- Вы говорите, хламом люди завалены?
- Хламом, - подтвердила старуха.
- Хоть и без денег ни куда человеку. Но согласен! Дайте мне вашу руку. - Кладовщик с удовольствием пожал как лучшему другу протянутую ему холодную старческую руку. Блестя глазами, он воодушевлённо произнёс: - Когда все люди освободятся от этого хлама, вот тогда на всех парах рванёт свободное человечество на далёкие звёзды, на другие галактики.
- На далёкие звёзды, на другие галактики... А не далековато ли ты замахнулся?
- Космос бесконечен. Придёт время, - а это время, я уверен, придёт! - и бессмертный человек будущего постигнет все тайны Вселенной и выйдет за её пределы.
- Бессмертный, говоришь, за пределы Вселенной... Может и быть. Ну и размах мыслей у тебя! - помотала она удивлённо головой. - Но вначале, прежде чем рвануть на звёзды, человечество должно прийти к общему знаменателю. А иначе не достичь ему далёких звёзд.
- Почему?
- Потому что так устроена жизнь: чтобы достичь чего-то доброго и великого, надо многое преодолеть, перетерпеть - безрадостного, горького. В народе ещё говорят: от того, что суждено, не скроешься, не избавишься.
- Ну... не всегда. От самого человека много что зависит. Про общий знаменатель ваш я не до конца понял мысль.
- Когда все люди перестанут разделяться, начнут смотреть на мир одинаковыми глазами, в смысле справедливости и добра, и начнут говорить на одном, понятном для всех языке, - вот тебе и общий знаменатель. Вместе люди - огромная сила, всё преодолеем, ничего нам не страшно! А порознь мы - слабаки.
- Правильно, будто вы подсмотрели мои мысли! Сейчас хорошо, повезло нам, мы говорим с вами на одном языке и понимаем друг друга. А то не редко бывает - живут близкие люди, например муж и жена, вместе всю жизнь, детей совместных имеют. Но плохо понимают друг друга, как будто говорят на разных языках. А то и совсем друг друга не понимают.