Придорожная трава. Роман

XIV

Кэндзо собрался было встать. Но у жены оставались ещё вопросы.

– И он спокойно ушёл, тот мужчина? Как-то странно.

– Но если ему отказали, ничего не поделаешь. Не до драки же ему было.

– Но ведь он придёт снова. Ушёл так смиренно.

– Пусть приходит, какая разница.

– Но это неприятно, надоедает, как муха.

Кэндзо догадался, что жена подслушала весь предыдущий разговор из соседней комнаты.

– Ты же подслушивала, всё до последнего слова.

Жена не подтвердила слов мужа, но и не стала отрицать.

– Ну и что же, разве не хорошо?

Произнеся это, Кэндзо снова собрался идти в кабинет. Он был своевольным человеком. Но верил, что с самого начала не было необходимости объяснять жене что-то дальше. Супруга тоже была той, кто признавала права мужа в этом отношении. Однако, признавая права супруга внешне, в душе она всегда была недовольна. Поведение мужа, проявлявшего свой авторитет в каждом деле, отнюдь не было для неё приятным. Постоянно в глубине души у неё возникало чувство: почему он не может быть немного попроще? И при этом она совершенно не замечала того факта, что сама не обладает в достаточной мере ни дарованием, ни умением расположить мужа к откровенности.

– Кажется, вы согласились, что можно поддерживать отношения с Симадой?

– Ага.

Кэндзо сделал вид, будто не понимает, к чему та клонит. Для жены было обычным делом замолкать, дойдя до этого места. По её натуре, когда муж ведёт себя подобным образом, у неё внезапно пропадает всякое желание, и дальше она не может сделать ни шагу вперёд. Эта нелюбезность, в свою очередь, отражалась на характере супруга, склоняя его к ещё большей властности.

– Раз это не касается тебя или твоей семьи, какое тебе дело, если я решил сам?

– Мне-то до этого действительно нет дела. Даже если бы я и хотела, чтобы вы считались со мной, вы всё равно не стали бы…

Для уха учёного Кэндзо слова жены были совершенно не к месту. И эта неуместность казалась ему не чем иным, как доказательством её глупости. В душе у него шевельнулось: «Опять началось». Однако супруга тут же вернулась к сути вопроса и высказала нечто, что должно было привлечь его внимание.

– Но это же будет неправильно по отношению к вашему отцу. Если вы теперь станете общаться с тем человеком.

– К отцу? К моему отцу?

– Разумеется, к вашему отцу.

– Но мой отец давно умер, разве нет?

– Но разве не говорили, что перед смертью он сказал, чтобы вы порвали с Симадой и более не имели с ним никаких отношений?

Кэндзо хорошо помнил ту сцену, когда его отец поссорился с Симадой и разорвал с ним отношения. Однако у него не было особо тёплых воспоминаний, полных привязанности к собственному отцу. Более того, он не помнил, чтобы ему было сказано что-либо столь строгое о разрыве отношений.

– Кто тебе такое сказал? Не помню, чтобы я рассказывал.

– Не вы. Я слышала от вашего брата.

Ответ жены не показался Кэндзо ни странным, ни удивительным. В то же время ни воля отца, ни слова брата не оказывали на него особого влияния.

– Отец – это отец, брат – это брат, а я – это я, ничего не поделаешь. С моей точки зрения, нет достаточных оснований для отказа от общения.

Сказав это твёрдо, Кэндзо осознал в душе тот факт, что ему ужасно не хочется этого общения. Однако это его внутреннее состояние вовсе не отразилось в сердце жены. Она лишь думала, что её супруг снова по своему обычному упрямству действует наперекор мнению других.

XV

Кэндзо в прошлом ходил гулять, ведомый за руку тем человеком. Тот сшил для Кэндзо маленький европейский костюм. Поскольку дело было в старые времена, когда даже взрослые мало были знакомы с западной одеждой, портной совершенно не заботился о фасоне для ребёнка. На его пиджаке в районе талии были пришиты пуговицы, а грудь оставалась открытой. Костюм был жёстким и грубым на ощупь. В особенности брюки, те были из светло-коричневого вельвета с рубчиками, какие носили разве что берейторы. Однако в то время он, гордый, ходил в них, ведомый за руку.

Его шляпа тоже была в новинку для него в те времена. Фетровая, формой напоминавшая неглубокое дно кастрюли, она надевалась прямо на его бритую голову, словно капюшон, и доставляла ему огромное удовольствие. Как-то раз, ведомый за руку тем человеком, он пошёл смотреть фокусы в балаганчик, и фокусник взял у него шляпу, просунул палец насквозь с изнанки тульи дорогого чёрного раша и показал всем, и он, удивляясь и беспокоясь, несколько раз погладил вернувшуюся к нему шляпу.

Тот человек купил ему также нескольких золотых рыбок с длинными хвостами. Воинские картины, парчовые цветные картинки нисики-э, картины на двух или трёх соединённых листах – он покупал ему всё, что тот просил. У него даже были доспехи, подходящие ему по размеру, – латы, сплетённые из алых шёлковых шнуров, и шлем с головой дракона. Раз в день он облачался в эти доспехи и размахивал сделанным из позолоченной бумаги командирским жезлом.

У него был также короткий, подходящий для ребёнка, меч. Украшение на его рукояти было сделано в виде резной фигурки мыши, тащившей красный стручковый перец. Он дорожил этой серебряной мышью и этим коралловым перцем как своими сокровищами. Ему часто хотелось вытащить этот меч из ножен. И он много раз пытался это сделать. Но меч никак не поддавался. Это украшение феодальной эпохи также попало в руки маленького Кэндзо по доброй воле того человека.

Он часто брал его с собой кататься на лодке. Там всегда был лодочник в соломенной набедренной накидке, закидывавший сеть. Вид саргана или кефали, подплывавших к самой кромке воды и выпрыгивавших, казался его детским глазам серебристым сиянием. Лодочник иногда уходил на вёслах на милю-другую в море и ловил даже каких-то морских птиц. В таких случаях накатывали высокие волны, раскачивая лодку, и у него сразу же тяжелела голова. И часто он засыпал прямо в лодке. Больше всего ему нравилось, когда в сети попадалась рыба фугу. Он стучал палочками из кедра по брюху фугу, как по барабану, и радовался, глядя, как оно раздувается, словно от злости.

После встречи с Ёсидой в груди Кэндзо вдруг стали одно за другим всплывать эти детские воспоминания. Все они, несмотря на свою отрывочность, отражались в его сознании ярко и отчётливо. И, хотя они были отрывочны, все они неизменно были связаны с тем человеком. Когда ему казалось, что, сколько ни собирай эти разрозненные факты, зёрна воспоминаний неисчерпаемы, и когда он обнаруживал, что в каждом из этих неисчерпаемых зёрен неизменно вплетён образ мужчины без шляпы, то страдал.

«Почему же, хотя я так хорошо помню эти сцены, я не могу вспомнить свои чувства в то время?»

Это стало для Кэндзо большим вопросом. В самом деле, он совершенно забыл свои детские чувства к человеку, который так о нём заботился.

«Но ведь невозможно забыть такое, возможно, с самого начала у меня не было должной благодарности к нему».

Кэндзо думал и так. Более того, он склонялся к тому, что, вероятно, это так и есть.

Он не рассказал жене о своих детских воспоминаниях, вызванных этим происшествием. Хотя он думал, что, поскольку женщины чувствительны, это, возможно, смягчило бы её неприятие, он не сделал этого.

XVI

Ожидаемый день вскоре настал. Ёсида и Симада однажды днём явились вместе к входу в дом Кэндзо.

Последний не знал, какими словами и как следует обращаться к этому человеку из прошлого. У него совершенно отсутствовал естественный импульс, который без раздумий подсказал бы ему, как поступить. Сидя лицом к лицу с тем, кого не видел более двадцати лет, он не испытывал особой ностальгии и, напротив, лишь обменивался холодными фразами.

Симада имел репутацию высокомерного субъекта. Даже один только этот факт заставлял брата и сестру Кэндзо ненавидеть его. На самом деле, и сам Кэндзо в душе опасался этого. Нынешний он оценивал себя как слишком вознесшегося, чтобы быть задетым в своём самолюбии даже просто словами такого человека.

Однако Симада оказался куда более почтительным, чем ожидалось. Казалось, он намеренно старался не пренебрегать вниманием к окончаниям слов, используя уважительные частицы, какими обычно пользуются при первом знакомстве. Кэндзо вспомнил своё детство, когда тот человек называл его Кэмбо. Всплыли в памяти и те времена, уже после разрыва отношений, когда при встречах тот неизменно обращался к нему «Кэмбо», и это ему было неприятно.

«Но, пожалуй, с таким тоном всё в порядке».

Кэндзо изо всех сил старался не показывать им своего недовольства. Похоже, и они намеревались уйти по-хорошему, не сказав ничего, что могло бы расстроить Кэндзо. Из-за этого даже разговоры о прошлом, которые естественно должны были стать темой между ними, почти не возникали. Потому беседа то и дело прерывалась.

Кэндзо вдруг вспомнил о происшествии в то дождливое утро.

– На днях я встретил вас на дороге дважды. Вы часто проходите там?

– Вообще-то, старшая дочь Такахаси живёт совсем рядом, вот и всё.

Кэндзо совершенно не понимал, о ком идёт речь.

– А…

– Да вы же знаете. Та, из Сибы.

Кэндзо смутно припоминал, что слышал в детстве, будто родственники второй жены Симады живут в Сибе, и что в том доме, кажется, был либо синтоистский священник, либо буддийский монах. Однако он встречался с тем родственником, неким Ёсана, который был примерно его возраста, всего два-три раза и совершенно не помнил, чтобы видел кого-либо ещё.

– Если речь о Сибе, то, кажется, это то место, куда вышла замуж сестра госпожи Офудзи?

– Нет, это старшая сестра. Не младшая.

– А…

– Ёдзо умер, но остальные сёстры все хорошо устроились, вот счастье. Старшая, наверное, вы знаете, – вышла за…

Имя… действительно было знакомо Кэндзо. Но тот человек умер уже довольно давно.

– После него остались лишь женщины и дети, и им трудно, так что по разным поводам меня зовут «дядюшка, дядюшка» и ценят. К тому же, в последнее время мне нужно присматривать за ремонтом в доме, так что я прохожу здесь почти каждый день.

Кэндзо невольно вспомнил, как этот человек водил его в книжную лавку у пруда и покупал ему прописи. Он, никогда не покупавший ничего, не сбив цены хотя бы на один-два сэна, и тогда, присев у прилавка, упрямо не двигался с места, требуя сдачи всего в пять рин. Для Кэндзо, стоявшего рядом с образцом каллиграфии Дун Цичана в руках, такое поведение было крайне неприятным и неловким.

«Плотники и каменщики, которых контролирует такой человек, наверняка злятся».

Думая так, Кэндзо взглянул на лицо Симады и горько усмехнулся. Однако Симада, похоже, совершенно этого не заметил.

XVII

– Но, слава Богу, он оставил после себя книги, так что даже после его смерти родственники кое-как справляются и живут.

Симада произнес это таким тоном, словно каждый на свете обязан знать книги, написанные…. Но, к несчастью, Кэндзо не знал названия его трудов. Он предполагал, что это был словарь или учебник, но не испытывал желания спрашивать.

– Книги – это действительно замечательно: напишешь одну, и она продаётся вечно.

Кэндзо молчал. Ничего не поделаешь, Ёсида вступил в разговор и стал говорить что-то вроде того, что для заработка нет ничего лучше книг.

– Похороны прошли, – но после его смерти остались только женщины, так что я договорился с издателем. И установил, чтобы они платили определённую сумму ежегодно.

– Да уж, это серьёзно. Конечно, когда занимаешься учёбой, требуются и средства, и кажется, что это убыточно, но, в конце концов, оказывается, что это выгодное вложение, так что неучам с этим не тягаться.

– В итоге это прибыльно.

Их разговор не вызывал у Кэндзо никакого интереса. Более того, он всё больше уходил в странное русло, где было трудно даже поддакивать. Не зная, куда девать руки, он, ничего не поделаешь, поглядывал то на лица собеседников, то во двор.

Тот двор тоже был неприглядным и запущенным. Кроме одной сосны с тёмно-зелёной хвоей, густо росшей у забора и, казалось, задыхавшейся, – никто и не помнил, когда её последний раз подстригали, – других деревьев почти не было. Земля, не знавшая метлы, была неровной, усыпанной мелкими камешками.

– А вы, господин, не хотите ли тоже подзаработать?

Ёсида внезапно повернулся к Кэндзо. Тому ничего не оставалось, как горько усмехнуться. Ничего не поделаешь, он поддакнул:

– Да, хотелось бы подзаработать.

– Да нет проблем. Если съездите за границу.

Это были слова старика. И они прозвучали так, словно это он сам оплатил обучение Кэндзо и отправил его за границу, и тому стало неприятно. Однако старик, похоже, совершенно не замечал этого. Он сохранял невозмутимый вид, хотя Кэндзо явно был смущён. Наконец Ёсида, заткнув за пояс свой табачный набор, предложил: «Ну что ж, на сегодня, пожалуй, попрощаемся?» – и тот, похоже, наконец собрался уходить.

Проводив их и ненадолго вернувшись в комнату, Кэндзо снова уселся на подушку для сидения, скрестил руки и задумался.

– Зачем они вообще приходили? Это то же самое, что прийти, чтобы досадить человеку. Неужели им это приятно?

Перед ним лежали принесённые Симадой гостинцы. Он рассеянно смотрел на простую коробку со сладостями.

Жена, молча принявшаяся убирать чашки и пепельницу, наконец остановилась перед ним.

– Вы всё ещё сидите здесь?

– Нет, уже можно вставать.

Кэндзо тут же собрался подняться.

– А эти люди явятся снова?

– Может, и придут.

Сказав это, он снова удалился в кабинет. Донесся звук подметания комнаты метлой. Когда это закончилось, послышались детские голоса, спорящие из-за коробки со сладостями. Когда наконец всё стихло, с сумеречного неба снова пошёл дождь. Кэндзо вспомнил о пальто овершот, которое всё собирался купить, но так и не приобрел.

XVIII

Дождливые дни продолжались несколько суток. Когда наконец погода прояснилась, землю озарил свет. Жена, ежедневно томившаяся скукой и занимавшаяся лишь шитьём, вышла на веранду и подняла глаза к этому синему небу. Затем вдруг открыла ящик комода.

Когда она, переодевшись, заглянула к мужу, Кэндзо, подперев щёку рукой, рассеянно смотрел на грязный двор.

– О чём вы думаете?

Кэндзо слегка обернулся и взглянул на выходную одежду своей супруги. В тот миг его утомлённые глаза неожиданно обнаружили нечто новое в собственной жене.

– Ты куда-то идёшь?

– Да.

Ответ супруги был для него слишком краток. Он снова вернулся к своему унылому одиночеству.

– А дети?

– Детей тоже возьму. Если оставить их, они будут шуметь и надоедать вам.

То воскресное послеобеденное время Кэндзо провёл в тишине и одиночестве.

Жена вернулась уже после того, как он поужинал и удалился в кабинет, так что прошёл час-другой после того, как зажгли свет.

– Я дома.

Её нелюбезность – она не сказала ни «извините за опоздание», ни чего-либо подобного, – ему не понравилась. Он лишь слегка обернулся и не промолвил ни слова. Это, в свою очередь, стало причиной, бросившей тень на сердце жены. Та тоже молча вышла и направилась в столовую.

С этого момента возможность поговорить между ними прервалась. Они не были той близкой супружеской парой, у которой при виде друг друга естественным образом возникало желание о чём-то побеседовать. Да и для проявления такой близости они были друг для друга слишком банальны.

Спустя два-три дня супруга за обедом наконец завела разговор о том своём выходе.

– На днях я заходила домой и встретила дядюшку из Модзи. Я так удивилась. Думала, он ещё на Формозе, а он, оказывается, уже вернулся.

Дядюшка из Модзи был известен в их семье как ненадёжный человек. Когда Кэндзо ещё жил в провинции, тот вдруг приехал на поезде и, сказав, что у него срочно возникли неотложные дела, попросил одолжить ему немного денег. Кэндзо снял небольшую сумму со своего счета в местном банке и дал ему, а тот потом прислал по почте расписку с наклеенной маркой. В ней даже была приписка: «Что касается процентов…», и Кэндзо даже подумал, что он чересчур щепетилен, но одолженные деньги так и не вернулись.

– И чем же он сейчас занимается?

– Понятия не имею. Он сказал, что создаёт какую-то компанию и непременно хочет заручиться вашим согласием, и что скоро собирается навестить вас.

Кэндзо не было нужды расспрашивать дальше. Ещё когда тот занимал у него деньги, этот дядя уже строил какую-то компанию, и Кэндзо принял это за правду. Отец жены тоже не сомневался в этом. Дядя умело уговорил того отца и увлёк его в Модзи. И показал ему дом, который сконструировал совершенно чужой человек, не имеющий к ним никакого отношения, сказав, что это и есть здание для компании. Именно таким способом он выманил у отца жены несколько тысяч капитала.

Кэндзо не хотелось знать об этом человеке больше ничего. И жене не хотелось говорить. Однако, как обычно, разговор на этом не прервался.

– В тот день была такая хорошая погода, что я зашла и к вашему брату, давно не была.

– Вот как.

Родной дом жены был в Даймати, Коисикава, а дом брата Кэндзо – перед храмом Якуодзи в Итигая, так что визит жены не был большим крюком.

XIX

– Когда я рассказала вашему брату, что приходил Симада, тот очень удивился. Сказал, что тому нет никакого резона заявляться теперь. И что Кэндзо зря связывается с таким типом.

На лице жены отразилось некоторое желание укорить супруга.

– Так ты специально зашла в Итигая, чтобы рассказать ему это?

– Опять вы говорите такие колкости. Почему вы всегда так плохо истолковываете поступки других? Мне было совестно, что я так давно не навещала их, вот я просто зашла на обратном пути.

То, что жена изредка навещала дом его брата, куда он сам почти не ходил, было, в сущности, поддержанием отношений вместо мужа, так что даже Кэндзо не мог жаловаться на это.

– Ваш брат беспокоится о вас. Он говорит, что, если вы будете общаться с таким человеком, нельзя ручаться, что не возникнет каких-нибудь неприятностей.

– Неприятностей? Каких именно?

– Ну, пока не случится, и ваш брат, конечно, не может знать, но он, наверное, думает, что ничего хорошего не выйдет.

Кэндзо тоже не думал, что выйдет что-то путное.

– Но это неблагодарно с моей стороны.

– Но раз вы дали деньги и порвали отношения, разве может быть речь о неблагодарности?

Деньги за разрыв были переданы Симаде из рук отца Кэндзо под видом платы за воспитание. Это было, кажется, весной, когда Кэндзо было двадцать два.

– Более того, ещё за четырнадцать-пятнадцать лет до того, как дали эти деньги, вы уже вернулись в свой дом, не так ли?

Сколько лет, от скольки и до скольки, он вообще воспитывался Симадой, и сам Кэндзо толком не знал.

– Говорят, с трёх до семи. Так сказал ваш брат.

– Неужели?

Кэндзо оглянулся на своё прошлое, исчезнувшее, как сон. В его голове возникало множество картин, словно видимых сквозь очки. Но ни на одной из этих картин не было даты.

– Говорят, в документе это чётко записано, так что, наверное, нет ошибки.

Он никогда не видел документов, касающихся его исключения из семьи.

– Не может быть, чтобы вы не видели. Вы просто забыли.

– Но даже если я и вернулся домой в восемь лет, до восстановления в семье я всё же некоторое время общался с ним, так что ничего не поделаешь. Нельзя сказать, что связи полностью прервались.

Жена замолчала. Почему-то Кэндзо стало грустно.

– Мне и самому, честно говоря, неприятно.

– Тогда лучше бы прекратить. Бессмысленно, право, вам теперь связываться с этим человеком. Что вообще у него на уме?

– Этого я совершенно не понимаю. Думаю, и ему, наверное, неловко.

– Брат говорит, что он, несомненно, пришёл снова за деньгами, и что вам нужно быть настороже.

– Но я с самого начала отказал в деньгах, так что ничего.

– Но кто знает, что он ещё придумает в будущем.

В сердце жены с самого начала было это предчувствие. В сознании Кэндзо, всегда полагавшегося на логику и верившего, что он уже пресёк все поползновения, вновь зародилась лёгкая тревога.

XX

Эта тревога в некоторой степени преследовала его в трудах. Однако работа была достаточно напряженной, чтобы похоронить где-то тень этой тревоги. И прежде чем Симада снова появился у входа Кэндзо, месяц быстро подошёл к концу.

Жена предстала перед ним с грязной от карандашных записей бухгалтерской книгой.

Для Кэндзо, обычно отдававшего супруге все заработанные им вне дома деньги, это было неожиданно. До сих пор у него не было случая, чтобы в конце месяца жена предъявляла ему ведомость расходов.

– Ну, как-нибудь справляется.

Он всегда так думал. И когда ему самому были нужны деньги, он без стеснения просил у жены. Только стоимость книг, покупаемых им ежемесячно, составляла немалую сумму. И всё же супруга сохраняла невозмутимый вид. Не сведущий в домоводстве, он порой подозревал её даже в расточительности.

– Ты должна вести счета за каждый месяц как следует и показывать мне.

Жена сделала недовольное лицо. Сама она считала, что нет более добросовестной хозяйки, чем она.

– Хорошо.

На этом её ответ и закончился. И даже с наступлением конца месяца бухгалтерская книга так и не попадала в руки Кэндзо. Тот же, когда был в хорошем настроении, молчаливо с этим мирился. Однако в плохом настроении он упрямо и нарочно требовал показать. Но, даже когда это происходило, всё было так запутано, что он ничего не мог понять. Даже если и понимал, слушая объяснения жены, глядя на страницы книги, то сколько же рыбы они съедали в месяц, или сколько требовалось риса, и был ли он слишком дорог или слишком дёшев, – этого и вовсе не мог прикинуть.

На этот раз он тоже взял книгу из рук жены и лишь бегло просмотрел её.

– Что-то случилось?

– Если вы не поможете…

Жена подробно объяснила мужу своё нынешнее материальное положение.

– Странно. И как же ты умудрялась справляться до сих пор?

– Честно говоря, каждый месяц не хватает.

Кэндзо тоже не думал, что может быть излишек. Он помнил, как в конце прошлого месяца несколько старых друзей собирались куда-то поехать на экскурсию и прислали ему открытку с приглашением, но он отказался от участия лишь потому, что у него не было двух иен на взнос.

– Но, кажется, можно бы сводить концы с концами.

– Хватит или не хватит, но с таким доходом ничего не поделаешь.

С досадой жена рассказала, как заложила своё платье и пояс, хранившиеся в ящике комода.

В прошлом он часто видел, как его сестра и брат заворачивали свою праздничную одежду в платок и украдкой выносили, а потом вносили обратно. Их поведение, обычно полное старания, чтобы другие не узнали, выглядело словно у преступников, скрывающихся от солнца, и оставило в его детской душе грустное впечатление. Эта ассоциация заставляла его чувствовать себя сейчас особенно одиноким.

– Когда закладывала, ты сама ходила в ломбард?

Кэндзо сам никогда не проходил под вывеской ломбарда, и думал, что она, ещё менее знакомая с бедностью, чем он, вряд ли могла запросто заявляться в такое место.

– Нет, я попросила.

– Кого?

– Старушку из дома Ямано. У них есть постоянный ломбард с книгой учёта, это удобно.

Кэндзо не стал расспрашивать дальше. Тот факт, что супруга вынуждена закладывать вещи, привезённые из её дома, чтобы сводить концы с концами, поскольку муж не обеспечил её даже приличным платьем, был, несомненно, позором для него.