Дела давно минувших дней

Вот и Краков. Карета ясновельможного пана Мнишека останавливается перед скромным особняком. Юный светский коадъютор встречает пана, помогает выйти из кареты.

Красавец!…, хорошо Маринка не видит, а то точно влюбилась бы, дура! – да он уж наверняка имение своё ордену отписал…

А вот и Рангони – в чёрном плаще, чёрном кафтане и в чёрной шляпе с загнутыми полями. Иезуитская мода – все они ходят так, скромненько… а орден богат и сами не бедствуют… Умный, настороженно-вопросительный взгляд иезуита доброжелательно ласков. Они раскланиваются как давние знакомцы, а пан Мнишек даже чуть фамильярно похлопывает Рангони по плечу. Иезуит проводит гостя в небольшой, со вкусом обставленный кабинет. Они усаживаются, перед уютно потрескивающим огоньком камина, в удобные кресла. Юный красавец коадъютор приносит на большом серебренном подносе закуски, горячие блюда, вино, фрукты, сладости и тихо выходит, плотно закрыв массивную дверь. Пан Мнишек жадно набрасывается на еду, Рангони чуть пощипывает виноград. … Зачем прибыл…? Не поесть же его занесло …? Наконец пан Юрий вытирает салфеткой губы и произносит: "У меня в Самборе ныне гостит русский царевич Димитрий."

– Какой царевич?

– Сын царя русского Ивана Васильевича.

Не тот ли это Димитрий, что погиб в 1591 году? – спокойно уточняет Рангони.

– Он самый.

– И как же это возможно?

Ах, друг мой – вздыхает пан Мнишек – это Московия… там всё возможно…

– Я слышал, царевича Димитрия, как невинно убиенного царём Борисом, хотели причислить к лику святых. Значит уже причислили и он воскрес. Хвала всесильному Господу.

Это не совсем так – пыхтит, несколько озадаченный, пан Юрий – даже совсем не так.

– А как? Поведайте, друг мой.

– Гм… хм… царевич Димитрий рассказывает, что тогда, в Угличе, вместо него убит был сын попа, сиротка, а его спрятали в дальнем монастыре. Когда же он повзрослел, то оказался в доме знатного боярина Фёдора Никитича Романова, которого царь Борис сильно невзлюбил и по злобе своей лишил имения и отправил в ссылку, в Антониев-Сийский монастырь.

– И он там монашествует?

– Да. Боярина насильно постригли в монахи!

– Немыслимо. Монашество дело добровольное.

Это Московия… там всякое мыслимо – пан Мнишек, недовольно засопев, замолчал.

Рангони, чуть пригубив вина, положил в рот крупную виноградину – задумался.

Царевич Димитрий, как многие опальные бояре, сбежал в Польшу – спокойно-утвердительно произносит Рангони.

Послышался осторожный стук в дверь, появился юный коадъютор.

– Господа, не угодно ли зажечь свечи?

Окажи любезность, дитя моё – приятно ласково просит Рангони.

Юный красавец ловко зажигает несколько высоких ароматных свечей, свет которых вдруг подчеркнул прежнюю полутьму.

Чего хочет ваш знатный гость? – спрашивает Рангони, после того, как юный прислужник вышел, плотно закрыв тяжёлую дверь.

– Царевич Димитрий просит военной помощи, дабы занять родительский трон. Он уверяет, что боярство поддерживает его, а народ ждёт законного царя Димитрия.

Благодарю, пан Юрий, за оказанное мне доверие. Через некоторое время мы с вами встретимся и продолжим обсуждение сих значимых событий – Рангони поднялся с кресла, давая этим понять, что аудиенция закончена. Пан Мнишек поклонился иезуиту.

– Через посыльного я извещу Вас о следующей встрече. Ждите. Если всё сложится благоприятно, буду рад познакомиться с царевичем Димитрием.

Нунций Рангони конечно понял всю важность происшедших событий. Какой шанс для католицизма! Появилась возможность утвердиться в России! О… мы завоюем весь мир! Недаром католическая церковь – значит вселенская. Мы – католики, будем над всеми господствовать! Уже папой разосланы миссионеры в Японию, Китай, Индию. В Новом Свете успехи колоссальны! Россия, что яблоко спелое, сама в руки падает! После неудачной миссии Поссевино – такой пассаж! Сюрприз бланманже!

(Сноска: папский легат Антонио Поссевино в 1582 году посетил Москву с предложением унии. На что получил решительный отказ царя Ивана Васильевича Грозного, который сказал: "Мы верим Христу, а не грекам. Мы получили веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат апостола Петра, приходил в эти страны, чтобы пройти в Рим… и содержим её ненарушимо… Веру отцов менять не будем.")

Да что ж это я? Не в моей компетенции решать столь важное дело. Срочно донесение Аквавиве составлять надобно. Рангони садится к столу и пишет донесение генералу Ордена иезуитов Клаудио Аквавиве. Уж время за полночь. Иезуит скрипит пером, переписывая два донесения – одно обычной латынью, другое тайным шифром. В случае непредвиденной оказии – латынь уничтожить, а тайный шифр доставить адресату всенепременно, любой ценой, жизни не щадя! К вящей Славе Божией!

Глубокой ночью тайно выезжает посланник Рангони из Кракова в Рим. В благоприятном ответе Клаудио Рангони уверен. Однако без благословения папы предпринимать ничего нельзя. Он ждёт, продумывая свои будущие шаги.

Хорошо в Самборе! Лучше, кажется, и не живал никогда… может пращур Неледзевский с этих земель в Московию прибыл… (сноска: Род Отрепьевых восходит к польскому дворянину Владиславу Неледзевскому, приехавшему на Русь при Дмитрии Донском и оставшемуся ему служить. Владислав участвовал в Куликовском сражении, принял Православие с именем Владимир и родовой фамилией Нелидов. От князя Дмитрия он получил село Николаевское с деревнями под Суздалем. В пятом поколении от Владислава-Владимира было двое Нелидовых. Старший, Давид Борисович, от Ивана III получил прозвание Отрепьев за то, как гласит предание, что предстал перед Великим князем в обтрёпанной одежде. От него-то и пошли Отрепьевы.)

Особняк, столетней постройки, уж несколько обветшал; старомодное убранство свидетельствует о былом богатстве. Даже сравнить нельзя с роскошным великолепием палат Романовых, многолюдством, хозяйственной суетой их усадьбы.

Отчего ж так хорошо здесь? Да свой он здесь, свой! Словно к родне приехал… ровня… вот это и хорошо. Как славно вечерами танцевать с юной Мариной под нежные звуки лютни, на которой искусно играет пани Ядвига.

Царевич Димитрий – прекрасно, замечательно! – говорит раскрасневшаяся Марина и, мило улыбаясь, приседает в изящном реверансе.

С такой очаровательной наставницей иначе невозможно – приложив руку к сердцу, галантно кланяется Дмитрий.

Дети мои, на балу вы будете прекрасной парой – благосклонно, певучим голосом говорит пани Ядвига и, обращаясь к вошедшему супругу, спрашивает: "Друг мой, не ожидается ли нынче бал при дворе Его Величества короля?"

Не знаю, дорогая, пока не слышал – пан Юрий вздыхает, он явно чем-то встревожен. – Спой нам что-нибудь, детка.

Марина берёт лютню у матери, задумывается, перебирая тонкими пальчиками струны. Вздохнула и запела старинную балладу о короле Артуре.

Отчего нет вестей от Рангони? Уж больше месяца прошло… неужели папа не поддержал?… – пан Юрий, закрыв глаза, покачивает головой – не может быть… а если… … а ежели не поддержит, то и затеваться нечего – он хмурится и недобро взглядывает на Дмитрия – а этого… бродягу… в шею гнать…

На следующий день вдруг предстал пред ним юный красавец коадъютор, почтительно склонился, приложив руку к сердцу, сказал: "Пан Мнишек, господин Рангони, ожидает Вас вместе с русским знатным гостем" Наконец-то! Слава тебе Господи! – возликовала душа …

– Юный друг, отобедайте с нами.

– Благодарю, ясновельможный пан. Дел много. К вящей Славе Божией. Лицо посланника бледно и бесстрастно, взор отстранён. Он почтительно кланяется, приложив руку к сердцу, и быстро уходит неслышными шагами.

Пан Юрий подходит к окну – ни коня, ни кибитки… и самого не видать… словно дух исчез.

Вот Димитрий с паном Мнишеком едут в Краков. Лихо мчат холёные кони роскошно вызолоченный экипаж.

Мощна в России боярская сила… ещё при Иване Васильевиче заговоры плели. Не люба боярам власть царская, сами править хотят – поглядывая на дремлющего Димитрия, размышляет пан Юрий. – Воля нужна им, как в Польше, где сейм всё решает.

Цокают глухо копыта, поля за окном пробегают.

Мёртв давно Димитрий царевич… не случайно поведал о том купец Флетчер.

(сноска: в начале 1591 года в Лондоне вышла книга "О Государстве Русском" английского негоцианта Джильса Флетчера, где он писал: "Царский род скоро пресечётся со смертью особ ныне живущих, и произойдёт переворот в Русском царстве.")

А уж куда тайно Англия встрянет, всё по лекалам своим расставит. Царь Годунов ныне правит достойно… мощна, велика держава его. Да… ловко задумали… чрез Самозванца свалить Годунова… не вышло… Романовы ныне в жестокой опале… а он здесь, соколик… Ох, … только б счастье не проворонить… Помоги Господи Боже!

Граф Клавдий Рангони с нетерпением ожидает гостей из Самбора. Господи! Генерал ордена иезуитов Клаудио Аквавива требует поддержать русского царевича! Конечно, а как же иначе?! Папа желает иметь письменное обещание будущего царя Димитрия, что Русь придёт в лоно святой католической церкви. К вящей Славе Божией! Рангони уже успел пообщаться с королём Сигизмундом и убедил его, ревностного католика и тайного иезуита, как важно Русь избавить от ереси и схизмы и привести её к истинной вере католической под скипетр наместника Бога на земле святейшего папы Климента VIII. Сие есть несомненно Воля Божия, святое богоугодное дело. К тому же это выгодно Польше. Доставив Димитрию корону, возможно будет силами Московской державы обуздать турков, хана и шведов, взять Эстонию и всю Ливонию, открыть путь для своей торговли в Персию и в Индию…

Сигизмунд сомневается – панство не поддержит… опасно одновременно воевать с Швецией и Россией… нет… он не может пойти на это… … нарушить двадцатилетнее перемирие… … Но зачем воевать открыто, можно действовать тайно… усилиями некоторых магнатов создать рать из вольницы и негласно поддерживать сие начинание…

Наконец-то! – прибыли. Нунций Рангони спешит встречать долгожданных гостей. К несказанному своему удивлению, пан Юрий оказывается в братских объятиях, обычно сдержанного, графа Клавдия.

Рад, душевно рад, видеть тебя, друг мой – говорит Рангони. Пан Мнишек представляет ему царевича

Сын мой! Само Небо устроило нам эту встречу – Рангони заключает в отцовские объятия растерявшегося Дмитрия и, нежно приобняв его за плечи, уводит в свой кабинет. Они долго беседуют наедине… … ласковой настойчивости иезуита противиться невозможно. Да, конечно, Дмитрий перейдёт в католичество… тайно… дабы не возбуждать против себя соотечественников. Они вместе сочиняют письмо папе, где Дмитрий обещает привести Россию в лоно святой католической церкви, а также составляют письменный договор, где Лжедмитрий обязывается за себя и за Россию пристать к латинской церкви, а Рангони быть его ходатаем не только в Польше и Риме, но и во всей Европе.

15 марта 1604 года.

Угостившись прекрасным обедом, Димитрий с Рангони мчатся во дворец. О, как чудно Судьба вершится! Уж не для того ли шляхтич Владислав в Московию прибыл, дабы потомок его царём русским стал… вот она, родная кровь… земля предков как привечает…

И вот Димитрий в кабинете короля целует, унизанную перстнями, благоухающую руку Сигизмунда, который стоит и, благосклонно улыбаясь, выслушивает изумительную историю спасения русского царевича.

Государь! Вспомни, что ты сам, родился в узах и спасён единственно провидением. Державный изгнанник требует от тебя сожаления и помощи – взволнованно заканчивает свою речь Дмитрий и склоняется в русском земном поклоне. Король с весёлым видом, приподняв шляпу, ответствует: "Да поможет вам Бог, московский князь Димитрий!, а мы, выслушав и рассмотрев все ваши свидетельства, несомненно видим в вас Иоаннова сына, и в доказательство нашего искреннего благоволения определяем вам ежегодно сорок тысяч злотых на содержание и всякие издержки. Сверх того, вы, как истинный друг республики, вольны сноситься с нашими панами и пользоваться их усердным вспоможением." Дмитрий в восхищении безмолвствует, сердце учащённо бьётся. Рангони кланяется и благодарит короля. Уже в экипаже граф Клавдий обнимает царевича … как удачно, прекрасно всё совершилось … Друг мой – шепчет в самое ухо Рангони – пора действовать… должно отнять державу у Годунова и навеки утвердить в России веру католическую с иезуитами. К вящей Славе Божией!

17 апреля 1604 года. Краков.

В сгущающихся сумерках, узенькой улочкой, поспешно идут воевода Кракова пан Миколай Зебжидовский и русский царевич Дмитрий. Тучный пан укутан в длинный чёрный плащ, чёрная шляпа с широкими загнутыми полями закрывает лицо. Дмитрий, в нищем убогом рубище, с непокрытой головой, понуро идёт, закрываясь руками (чтоб не узнал никто, а может от стыда).

Ох, как не хочется перекрещиваться в латинство!… душа не лежит… понятно… надо… куда ж без этого таперича… … А в храмах-то православных… бла-го-да-ать…! А сладостно-т как было хвалы святым Петру, Алексию, Ионе слагать… Э-эх… … Да пропади оно всё пропадом! Вот сбегу счас в соседний проулок и поминай как звали… ага… в Грецию, на Афон сбегу, да тамотко и схоронюсь…

Поспешать надо, царевич Димитрий – говорит пан Зебжидовский – ко времени прийти следует.

Дмитрий ускоряет шаг… вдруг его осеняет – reservatio mentalis! Ха…! – вот как я перекрещусь!

(сноска: "reservatio mentalis" – иезуитское правило, которым разрешено лгать, но при этом правду держать в уме или думать о чём-либо постороннем, или же суживать смысл даваемого обещания и приносимой присяги и ставить их исполнение в зависимость от умалчиваемых условий.)

Рангони как говорил? Ради Божьей славы, ради высшей цели, ради успеха, пользы – обманывать можно – то дела земные… а с Богом в уме, договор по чести держать… в такой лжи греха нет. Сие есть – к вящей Славе Божией!

Юшко открыл лицо – тьма непроглядная… – перекрестился. Слава тебе Господи! В православии остаюсь!

Эх, Юшко, Юшко… забыл ты деда Замятню, слово его: "Никогда не лги Юрий. Ибо отец лжи – дьявол!"

Вот Лжедмитрий в доме краковских иезуитов исповедуется своему духовнику иезуиту Константину Савицкому. Устами отрекается от православия, а душой и сердцем клянётся Богу пребывать в отчей вере. Наконец, накрепко запутавшийся во лжи греховной, Лжедмитрий принимает тело Христово с миропомазанием от римского нунция. Тайное перекрещивание в латинскую веру состоялось. Вскоре Лжедмитрий, следуя наставлениям Рангони, пишет латинское письмо папе Клименту VIII, где просит его о покровительстве. Папа не замедлил уверить русского царевича Димитрия в своей готовности помогать ему всею духовною властью апостольского наместника.

Со всей Польши нищие голодные оборванцы-бродяги вдруг устремились в Галицию. Близ Львова и Самбора толпится шляхта и чернь. Срам, а не войско! Ясновельможные паны негодуют.

Как можно потворствовать эдакой авантюре?! Сие есть легкомыслие, безрассудство! – возмущается канцлер и гетман старец Замойский – Античная комедия! Плавтом аль Теренцием писана?!

Это немыслимо! Начинать войну с Московией со столь малыми силами! – басит пан Жолкевский.

Лжец он, обманщик, царевич этот! Нельзя нам ныне воевать с Россией! – шумит пан Збаражский.

Нарушить перемирие с царём Борисом никак не возможно – убеждает короля князь Острожский – Единовременно воевать с Швецией и Россией убийственно!

Сигизмунд, терпеливо выслушав знатных панов, ответствует: "Милостивые государи, мы не Московия. Вольница у нас, господа. Мнишеку и Вишневецкому не уполномочен я головы рубить – король с усмешкой взглянул на потупившихся сановников – К тому же, чем плохо, ежели нищие бродяги погибнут в России? Этаким образом благословенная Польша от бандитов очистится".

Тем временем пан Мнишек деятельно увлечённо занимается военными приготовлениями, не забывая и о собственных интересах. 25 мая 1604 года он пишет следующий договор:

"Мы, Димитрий Иванович, божьею милостию царевич великой России, Углицкий, Дмитровский и проч…, князь от колена предков своих, и всех государств Московских государь и наследник, по уставу небесному и примеру монархов христианских избрали себе достойную супругу, вельможную панну Марину, дочь ясновельможного пана Юрия Мнишека, коего считаем отцом своим, испытав его честность и любовь к нам, но отложили бракосочетание до нашего воцарения: тогда – в чем клянёмся именем св. троицы и прямым словом царским – женюся на панне Марине, обязываясь 1) выдать немедленно миллион злотых на уплату его долгов и на её путешествие до Москвы, сверх драгоценностей, которые пришлём ей из нашей казны московской; 2) торжественным посольством известить о сем деле короля Сигизмунда и просить его благосклонного согласия на оное; 3) будущей супруге нашей уступить два великие государства, Новгород и Псков, со всеми уездами и пригородами, с людьми думными, дворянами, детьми боярскими и с духовенством, так, чтобы она могла судить и рядить в них самовластно, определять наместников, раздавать вотчины и поместья своим людям служивым, заводить школы, строить монастыри и церкви латинской веры, свободно исповедуя сию веру, которую и мы сами приняли с твердым намерением ввести оную во всём государстве Московском. Если же – от чего боже сохрани – Россия воспротивится нашим мыслям и мы не исполним своего обязательства в течении года, то панна Марина вольна развестися со мною или взять терпение ещё на год."

Лжедмитрий этот договор подписал, к тому же, 12 июня 1604 года другою грамотою отдал Мнишеку в наследственное владение княжества Смоленское и Северское, кроме некоторых уездов, назначенных им в дар королю Сигизмунду и республике в залог вечного, ненарушимого мира между ею и Московскою державою.

Из летописей. Лето 7112 от Сотворения мира. (1604 год от Рождества Христова).

"Нередко восходили две или три луны, два или три солнца вместе; столпы огненные ночью пылая на тверди в своих быстрых движениях представляли битву воинств и красным цветом озаряли землю, от бурь и вихрей падали колокольни и башни; рыбы во глубине вод и дичь в лесах исчезали или, поедаемые, не имели вкуса; алчные псы и волки, везде бегая, стаями, пожирали людей и друг друга; звери и птицы невиданные явились; орлы парили над Москвой; в улицах, у самого дворца, ловили руками лисиц чёрных; летом в светлый полдень воссияла на небе комета, и мудрый старец, за несколько лет до этого вызванный Борисом из Германии, объявил дьяку государственному (Власьеву), что царству угрожает великая опасность".

В сонной тиши Москва. В затуманенной тьме лунный лик чуть светится. В покое своём царь Борис не спит, свеча огоньком горит.

Неужели Генрих Лонгау (посол Австрийского императора Рудольфа II) считает, что я ничего не знаю о Самозванце? – Борис в раздражении передёрнул плечами, свой ответ громко вспомнил – этот сброд одним перстом разобью, всей руки не понадобится! Вот так… оборвал эту тему… Генрих глаза опустил, в лице сомненье, печаль, досада… Вспомнилось, каким доверительным тоном, чуть наклонившись, говорил посол: "Государь… должно быть предусмотрительным и осторожным… в Польше объявился некий человек, выдающий себя за сына царя Ивана… у него много приверженцев…" Да из перехваченного письма из Нарвы известно о лжецаревиче и личность его установлена – монах Григорий… … тот самый, что красотой Ксении восхитился… а ведь мелькнула мысль тогда – схватить негодяя!… передо мной стоял, в полной власти моей… а потом исчез, словно бес во тьме… прислушиваться надо к нежданно-странным мыслям, ангелами хранителями посылаемым… Как в воду кануло письмо о самозванце в Польшу, а от имени бояр посланный к Сигизмундовым вельможам дядя самозванца Смирной Отрепьев вернулся ни с чем. Не допустили до встречи с племянником чванливые паны. Нам нет дела до мнимого российского царевича – ответствовали. Лгут подлые паны… дело-то есть… если б было всё равно, то и встретились бы… Дворянина Огарёва к Сигизмунду уже от себя послал дабы усовестить короля, что де недостойно быть союзником обманщика. Велел Огарёву открыто спросить – чего Сигизмунд желает мира или войны с Россией? Король отвечал, что не стоит за Лжедмитрия и перемирие не мыслит нарушить. Это некоторые ляхи самовольно помогают сему бродяге, ушедшему в Галицию, они будут наказаны как мятежники. Посланный к донским казакам дворянин Хрущов переметнулся к Лжедмитрию. На колени пред ним пал, когда казаки его, скованного, привезли к расстриге. Завопил – узнаю сына Ивана Васильевича… вроде видал когда царевича… иуда…

Помрачнел, нахмурился царь Борис. Может посол Генрих знает то, чего я не знаю… уж не измена ли зреет…?… может ядовитые яблочки уж созрели… только дерево потрясти… … Вспомнилась, привезённая из Выксинского монастыря Мария Нагая. Постарела, подурнела царица… монашеское одеяние да горе никого не красят. (сноска: Мария Нагая – последняя жена Ивана Грозного, мать царевича Дмитрия Угличского)

Верно ль, что убит царевич Дмитрий? Аль подменили его? Жив ли он ныне? – вопрошали царь и патриарх.

Не гневайтесь, государи мои… запамятовала… … не помню – тихо отвечала монахиня Марфа, не подымая глаз.

Царица… а ума-т с гулькин нос… и того меньше… вся в обидах своих… о стране, в беды ввергаемую, думать не думает… правду поведать не пожелала… Бог судья тебе, царица опальная… … Елена – юродивая предсказала – 7 лет царём будешь… …

Запечалился, затуманился царь Борис Фёдорович. Что год грядущий мне готовит…? … чужбину… монастырь… смерть… …

Тихий стук в дверь – царевич Фёдор явился.

– Батюшка, только карту доделал, хочу тебе показать.

Фёдор, волнуясь, раскладывает на столе карту государства Российского. Царь Борис с интересом склоняется над картой.

– Изрядно… неужто сам смастерил?

– Мэтр Христофор мне всё объяснил, а делал сам.

– Молодец… слов нет, как хорошо!

Фёдор зарделся от похвалы, глаза сияют.

(Сноска: в 1605 году дом Годуновых в Кремле был разграблен и первая карта России, составленная царём Фёдором Борисовичем Годуновым, оказалась у иностранцев. В Амстердаме, в 1613 году она была издана, в 1614 году появилось второе издание).

– Вишь как науки тебе впрок пошли… а я вот намедни с патриархом спорил… хочу русичей наукам учить, а наставников для сего из Европы пригласить… школы, университеты хочу у нас завести да так, чтобы боярские дети обучались, но и купецкого звания и иных сословий, ежели тяга к знаниям есть, ежели башковит зело… пусть всякий русич к наукам доступ имеет. У нас смышлёных много – и в ремесле, и в хлебопашестве и в ином чём.

– Великое, нужное дело задумал батюшка. А казны хватит ли? Голод-то сильно истощил нас.

– Ныне год урожайный, да и дале, Бог даст, всё ладно будет. Выправимся. А патриарх-то мне что говорит? Не гоже, чтобы молодёжь нашу католики да лютеране учили. Они ж не вере будут учить, а наукам – возразил я. Дух свой занесут, языки свои, разномыслие начнётся, единство порушится. Народ наш святой верой православной силён. А я ему – да они ж, также как и мы, Христу поклоняются. Что ж с того, что латиняне?

Фёдор взволнованно заходил по горнице.

– Христиане-то они на словах только, а на деле? Да разве они по заповедям живут? Христос говорил – будьте смиренны. Где ж их смирение, если папа Римский не погрешим? Да что ж он, не человек что ли? Даже Христос говорил – не зови меня преблагий, преблагий лишь Отец Небесный. Наместником Бога на земле папу нарекли, значит Бог он у них. Ересь это! А не убий? Разве эту заповедь соблюдают? В Крестовых походах землю кровью заливали. Гроб господень освобождать ходили! Всегда найдут слова увёртливые дабы прикрыть непотребство своё! Когда в Иерусалим вошли – резали всех: мусульман, христиан, иудеев, по щиколотки в крови ходили. А папа на то их благословил. И это христиане?! А святая инквизиция судит да на кострах людей сжигает! А как же – не судите да не судимы будете? Каким судом судите, таким и вас судить будут! А индульгенции? Заплатил церкви и греши как угодно. Да это глумление над сутью христианского покаяния!

Борис с изумлением глядел на сына. Никогда, ни от кого таких речей он не слышал. Фёдор высказывал сокровенное.

– Тельцу золотому поклоняются! А как же – раздай всё бедным и следуй за мной?! С Нового Света везут и везут себе золото кораблями. Сам знаешь, каковы корыстолюбцы негоцианты ихние, за копейку грызутся… и на костры по корысти отправляют… имущество-то казнённых королю переходит, а доносчик свою долю имеет. Да, мне мэтр Себастьян Иоганн сказывал, что отец его зело богат был и по доносу его сожгли, а сын обнищал, по тому-то здесь, меня учит. А наставник Гвидо Паоли, что римской истории учит, про папу Секста VI (сноска: жил в VII веке) сказывал, как он написал письмо лангобардскому королю от имени апостола Петра и потребовал у него, грозя адом, приглянувшиеся ему владения. Король, поверив, что написал ему сам апостол Пётр, перепугался и отдал папе просимое. И представь себе, Гвидо явно одобрял этакое святотатство! Как ловко обманул святой отец короля! – довольно посмеивался. Когда же я, возмутившись, сказал, что папа Бога не боится, вот что он мне ответил – Вы, русские, слишком серьёзно всё понимаете, и, обращаясь к Пустоте, воображаете себе нечто… словно дети малые. – Как? Вы полагаете, что Бога нет? А кто его видел? Мой прекрасный юный друг – никто, нигде и никогда. Из этого следует логический вывод, что Бога нет. Увы, но это так. Идея Бога нужна лишь для того, чтобы чернь в повиновении держать. Ибо писал апостол Павел – всякая власть от Бога, и всякой власти должно повиноваться. Наши правители давно это поняли – Бог для народа, а просвещённые, высшие сословия живут своим умом и делают что хотят.