Сердце Птицы

Глава 1. Птица Счастья

Из самых тёмных времен, когда мир был юным, пришла к нам эта легенда. Раз в году на летний Солнцеворот, в ночь, когда жгут костры и водят хороводы, тот, кому дан дар видеть невидимое, идёт без всякого страха по таинственному зову сердца в глубину леса. И открывается ему Великое Древо Жизни, связующее миры. Корни Древа уходят в глубокие холодные воды подземных рек, где обитают призраки ночи. Ствол служит опорой миру живущих – зверей и людей. Крона возносится к звездам, и листья купаются в струях Млечной реки. На ветвях Древа Жизни живут чудесные Птицы Павы – Ангелы Света.

Лишь однажды в году, в Купальскую ночь, роняет Птица Пава к подножию Древа Жизни Счастливое Перо, которое исполняет сокровенное желание. Редким избранникам судьбы суждено его найти – всего лишь одну ночь пребывает Перо в мире людей. Но еще реже этот дар попадает в руки человека, рожденного с Сердцем Птицы – непреодолимым желанием разорвать оковы человеческого бытия и подняться до истинной Любви и Божьей Правды, во славу всей Земли Русской. Такому человеку Перо Птицы Павы открывает дорогу в Бессмертие.

Орловская губерния, Малоархангельский уезд, начало XIX века

– Отец! Я был на людской кухне, мать плачет – говорит, продали нас…, – худенький светловолосый мальчик лет десяти от роду нашел отца в парке усадьбы, где тот подрезал кусты разросшейся сирени. Мужчина обернулся, и в его глазах отразилась тяжелая, безысходная тоска.

– Всех или ..?

– Всех семерых, – ответил мальчик и увидел, как глубокая складка на лбу отца немного разгладилась.

– Слава тебе, Господи, – выдохнул отец и положил широкий крест и земной поклон. – Слава тебе, заступница наша Пресвятая Богородица, что не разлучила нас!

Барыня Наталья Михайловна Мацнева не была ни злой, ни доброй – как большинство помещиков в округе. Иногда крестьян пороли, иногда продавали. Но, по правде сказать, бывали господа и гораздо хуже – губерния слухами полнилась о злоключениях простого люда. И хотя любить хозяйку было особо не за что, а все же знакомое зло лучше неведомого. Что-то ждет их у нового барина? Оставалось только молиться.

Прощание с родными местами было недолгим. Уже на следующий день приказчик помещика из соседней губернии прибыл в усадьбу, чтобы сопроводить двенадцать душ проданных крепостных с их нехитрыми пожитками в имение Моховое, лежавшее в Тульских землях.

Идти до нового места было неблизко, а потому после целого дня пути по жаркой пыльной дороге приказчик велел сделать привал на ночлег. Место выбрали на большой поляне, мужики тут же отправились за валежником, женщины занялись приготовлением простого ужина. Солнце еще не скрылось за кромку поля, а все уже спали крепким сном – сказывалась усталость, томила изнурительная жара макушки лета.

Тихая, теплая, полная звезд ночь опустилась на землю. Если бы не барыня и ее воля, праздновали бы крестьяне сейчас Купалу – лучший праздник лета. И время совпало дивно – Солнцеворот пришелся как раз на полнолуние. Эх, крестьянская доля…

Лесные звуки, чужие запахи, комары и мошка – проспав пару часов, мальчик проснулся и долго лежал, глядя на Млечный Путь.

«Куда ты течёшь, Божья дорога, Лебединая дорога? Реченькой – от края до края по всему своду небесному, и ангелы святые плавают в тебе, как серебряные рыбки… Отрастить бы крылья и улететь… далеко-далеко. Туда, где никто не сможет продать или купить душу человеческую…»

Спросил бы кто – откуда такие помыслы, и мальчик не смог бы ответить: будто шептал ему кто-то неведомый.

Зазвенели степные колокольчики, а, может, невидимое перышко коснулось самого сердца? Мальчик медленно поднялся на ноги. Луна светила ярко, было видно, как днем. Спал приказчик в своих дрожках, тихо щипали траву кони. Спали уставшие за день родные. Никто не услышал, как мальчик вошел в залитый серебром света лес.

Вошел и замер: лес преобразился, стал другим, все вокруг казалось причудливо-невероятным. Страшно ничуть не было – сердце билось так, как бьётся от великой нежданной радости. Невыразимое мерцание остановило мальчика – его взгляду открылось небольшое озеро, посреди которого поднималось к самому небу исполинское дерево. Кора его светилась тонкими нитями, листья словно шептались. Под деревом стоял и спокойно смотрел на пришельца благородный олень.

Но не это поразило мальчика. Мягкий свет зайчиком прыгал с ветки на ветку, пока не добрался до самой нижней. И та вдруг приблизилась, выросла, протянулась тонкой древесной рукой. Прямо перед собой паренёк увидел дивную птицу с лицом прекрасной женщины – оперение ее сияло серебром, огромные синие глаза смотрели с непередаваемой добротой и любовью.

Никогда бы он не сказал, что птица похожа на тех, что вышивали на рушниках женщины в родной деревне – от старых бабок до только приноравливавшихся к игле девчонок, но сердце говорило – это она. Птица Пава, Птица Счастья. Сидит и смотрит на него с Древа Жизни.

– Ты знаешь, кто я. Не бойся – скажи мне желание твоего сердца.

Мальчик замер: сказать то, что действительно хочется, или то, что должен? Просить осязаемого или чудесного? Свободы для семьи? Крыльев для себя?

– Скажи, чего хочешь ты сам! – Птица словно читала в его сердце.

– Я хочу стать птицей и улететь – далеко-далеко. Навсегда! Жить вольно, счастливо. Вот только…, – мальчик запнулся.

– Только что?

– Жалко мамку и тятю, и всех наших. Кабы мы могли стать птицами и улететь всей стаей… Прости меня – люди говорят, надо просить счастья. Да только какое оно у крестьянина? Мы хорошие работники, ничего плохого барыне не сделали. А нас продали и гонят теперь, кто знает куда. Как ветер гонит пыль по дороге…

Пава задумчиво смотрела на него. Лицо ее было по-прежнему добрым, но грустным.

– Что у тебя в руке? – вдруг спросила она. И мальчик внезапно почувствовал, что сжимает в правой руке кусок мягкой глины. Откуда он взялся, понять было невозможно. Больше всего на свете мальчик любил лепить – он делал это в любую свободную от дворовой работы минуту. И все дети барской дворни играли его фигурками из глины – свистульками-барашками, птичками, рыбками.

– Вот твой путь к небу. Ты проложишь его сам и обретешь крылья. Возьми мое перо. Рожденному летать оно принесет бессмертие. Послужи для славы и чести Земли Русской!

Птица Пава посмотрела на него еще раз и добавила тихо, но так, что было ясно – именно это главные слова:

– Но помни: перелётные птицы всегда возвращаются в родное гнездо. Родное гнездо – всегда в Сердце Птицы, иначе птице незачем жить.

Мальчик стоял, боясь отвести взгляд – не сон ли все происходящее? Что это значит – Сердце Птицы, слава и честь Земли Русской? Бессмертие? При чём тут он – крепостной крестьянский сын?

– Запомни меня. Пройдет много лет, и мы еще встретимся. Не так, как сегодня, но непременно, – сказала Птица Пава.

Порыв ночного ветра качнул ветку, крыло коснулось щеки мальчика – в этот же миг в левой руке словно выросло сияюще-серебристое перо. Оно сверкало так ярко, что мальчик зажмурился.

Когда он открыл глаза, брезжило ранее утро, одежда стала влажной от росы. Мать сидела, прислонясь к дереву, и кормила грудью младшую сестренку. С трудом разжал пальцы – тонкая, почти невидимая звездно-серебристая ниточка пробежала по линии руки и растаяла. А через мгновение как ничего и не было. Неужели приснилось?

Глава 2. Усадьба новых господ

Моховое – усадьба новых господ – встретило мальчика длинной аллеей кудрявых лип. Красивый дом, пышный ухоженный сад, каретный сарай, конюшня, сушильня – все выглядело намного солиднее, чем у старой барыни. Дворовые люди тоже производили впечатление: жилось им явно неплохо.

– Аааа, вот они, орловские-то! Прибыли, смотри-ка! – крикнул какой-то мальчишка, только что выскочивший из конюшни. – Ох и запылилися!

На голос мальчика вышел высокий жилистый конюх и поспешно принял вожжи у кучера приказчика. Тот медленно вылез из дрожек и потянулся, разминая уставшие плечи и ноги.

– Тимофей, распрягай. Васька, кликни Микитовну – пусть принимает пополнение, накормит, напоит, устроит. Что барин? Дома ли? – приказчик споро отдавал распоряжения дворовым, голос был бодрый и уверенный. Люди слушали и спешили выполнять, но чувствовалось, что не боятся они приказчика, а как ни дивно – уважают.

С черного хода барской кухни появилась невысокая и круглая, как колобок, пожилая женщина с добрым лицом и подслеповато прищуренными глазами. Агафья Микитовна была экономкой и ключницей – ведала всеми делами дворовых людей.

– Ох, батюшки-светы! Пыльные, исхудалые, боженьки мои! Давайте-ка вот сюда в мыльню, от стирки утренней осталась вода хорошая, мойтеся, наводите чистоту. Одёжа есть свежая? Вот и хорошо. А ребеночка-то, ребеночка совсем заморили дорогой! Эй, Мархутка! Чего копаешься, непутевая девка, собирай в людской на стол, орловские пришли – еле ноги донесли, – Агафья Микитовна могла говорить и говорила без умолку, при этом, однако, не переставая переделывать тысячу полезных дел.

Отец с мужиками взялся разгружать телегу. Микитовна подошла к матери. Внимательно вглядываясь в фигурки жавшихся к юбке малышей и младенца на её руках, тепло погладила по плечу:

– Не рви душу, устроитесь. У нас барин добрый, крестьян не продает. Идите, идите со мной, вот сюда, сюда. Тебя как звать?

«Неужели мы тут ко двору придемся?», – мальчик во все глаза глядел на новый мир.

Паренёк из конюшни, встречавший новичков, стоял подбоченясь у стены сарая и смотрел с вызовом, но беззлобно – скорее с задоринкой.

«Подружимся!», – почему-то сразу почувствовал мальчик, и на душе стало как-то спокойно и даже радостно.

****

В жаркий полдень в конюшне было тихо и уютно. Лошади в денниках спокойно похрупывали свежескошенной травой, отгоняли хвостами слепней, пофыркивали бархатными носами. Кони у моховского барина были отменные – гладкие, статные, с крутыми шеями и стройными ногами. И все ухоженные, лоснящиеся, справные.

– Я больше всего лошадей люблю. Веришь – каждый день с ними, и никогда не надоедает. Дружба у меня с Вербой – это вон та, вороная кобыла. Она все понимает, страсть какая умная. Любимая лошадь барина Николая Василича. А меня любит! Только я ее чищу, и пою, и ест из моих рук, – Васька лежал на сене и грыз сухую соломинку. – А ты чего умеешь?

Бориска помолчал, думая – стоит ли говорить. Всё же решился.

– Я умею из глины лепить – корчаги, крынки, горшки. Меня дядька Матвей учил – это сродственник наш, у него своих ребят не было с теткой Груней, так он мной занимался – думал, я его промысел унаследую. А барыня вон как придумала нам устроить жизнь, – мальчик вздохнул и потряс головой, будто отгоняя дурной сон. – Но пуще всего люблю лепить зверюшек, свистульки – свист отгоняет нечистого. Кого хочешь слепить могу – хоть пташку, хоть конька, барашка, котейку. И свистеть будет!

Пока Бориска рассказывал, понял, как за эти две недели на новом месте соскучился по мягкой, податливой глине, из которой мог сотворить что угодно. Васька посмотрел на друга с любопытством, но спрашивать ничего не стал, а вот сообщил новость важную.

– У нас тут село есть – на той стороне Раковки, там тоже гончары живут и бабы лепят игрушки. Только они лепят куколок – кормилок, молодцов, девиц, всадников. И расписывают синим и красным – пестрядью, как кукушку. Их на ярмарке продают по осени, и даже много зарабатывают.

– Где это село, Вася? Никогда я не видел у нас таких игрушек!

– Хочешь посмотреть? Так давай хоть сейчас побежим – работу уже поделали. Там живет дядя Степан с тёткой Авдотьей, материной сестрой, и малыми своими, они посуду делают и игрушки тоже. Побежали? Хочешь?

Ещё бы не хотеть! С того момента, как уехали они из родных мест, Бориска в глаза глину не видел. Было много других дел – шутка ли обустроиться. Но сейчас, когда зашел разговор, лепить захотелось так, что аж руки зачесались.

Мальчики выбрались из конюшни, прошмыгнули крайней аллеей господского парка и скатились по крутому берегу к речке. Раковка делала похожий на подкову изгиб, на её высоком красивом берегу стоял барский дом, раскинулся парк, аккуратные и крепкие хозяйственные постройки, хаты дворовой челяди. А напротив, на пологом лугу, рассыпав домики по зеленой низине, лежала деревня. Там, где вброд ее переезжали телеги и повозки, где переходило на ту сторону стадо, речка была совсем неглубокой. Ничего не стоило, подкатав порты и разогнав нежившихся на мелководье гусей, перейти ее и оказаться в деревне.

Мазаный и белёный, дом дяди Степана стоял в конце одной из улиц. Поодаль (оборони, Боже, искра хату подпалит) под навесом расположился горн – печка для обжига глиняной посуды, игрушек – всего того, что делают умелые руки гончара на радость деревенским хозяйкам и ребятишкам. В соседнем саду тоже дымилась печь – в деревне и вправду было много гончаров. Красная вязкая глина добывалась прямо за околицей в овраге.

– Здоров будь, дядька Степан! А я к тебе помощника привел, – Васька поклонился сидевшему под навесом и крутившему гончарный круг мужику средних лет. Бориска поклонился тоже.

Темные прямые волосы Степана были подвязаны чистой тряпицей, чёрная с проседью борода аккуратно подстрижена, карие глаза под прямыми густыми бровями будто смеялись. Одет он был в домотканую рубаху, занавешенную широким передником, который берег ее от глины, и крашенные крапивой порты. Босой ногой Степан крутил гончарный круг, и на глазах у ребят под его умелыми руками вырастала пузатая корчага.

– Здорово, Васька! Здоров будь и ты, сынок. Как тебя звать-то?

– Бориска я, орловский, – ответил мальчик, с интересом рассматривая стоявшую на лавке под навесом посуду и, главное – фигурки-куколки. Их было великое множество, самых разных, удивительных.

– А что делать-то умеешь, орловский? Круг крутил когда-нибудь?

– Крутил круг, дядя учил меня. Делал горшки, крынки, лепил свистульки…

– Свистульки у нас бабы да девки лепят, вон Дашутка моя мастерица, – рассмеялся дядя Степан и кивнул в сторону плетня, отделявшего сад от ворка. – Гляди, Дашутка, к нам мастер лепить свистульки пожаловал!

Только тут Бориска заметил невесть откуда взявшуюся невысокую русоволосую девочку примерно своих лет. В длинной рубахе с плетеным пояском и тоже в фартуке, как и отец. Густая пушистая коса лежала на плече, и было видно, какая она тяжелая. Синие глаза внимательно смотрели на пришедших, а в руках девочка держала … свежеслепленную игрушку! Да какую! Барыню «руки в боки» в высоком головном уборе – то, что это барыня, Бориска сразу понял. И то, что лепит эта Дашутка не хуже него, – тоже.

– Видал наших? А ты так можешь? – Васька перехватил взгляд друга и не упустил случая немножко подцепить. Бориска решил, что лучше промолчать, не связываться.

Девочка стрельнула глазами в Ваську, улыбнулась, и на щеках заиграли ямочки. Тихо ступая босыми ногами по недавно скошенной траве, она подошла к лавке и поставила барыню среди других фигурок.

– Это все игрушки, мелочь. Садись за круг, Бориска. Покажи, что можешь, – дядя Степан снял готовую корчагу и перенес ее на лавку.

Дважды просить себя Бориска не заставил. Взял кусок замешанной массы из прикрытой влажной тряпицей бадьи, не торопясь, тщательно размял его и положил на круг. Руки сами легли на ком, а нога сама нажала на педаль.

Дядя Степан придирчиво, но с заметным одобрением смотрел на мальчика.

У Степана и его жены Авдотьи росли три дочери – Дашутка, Феня и Арина – и маленький шустрый пострел Тишка, которому прошлым Великим постом исполнилось всего два года. Подмастерьев у Степана не было, а с девками много ли наработаешь?

Игрушки и жена, и дочки лепили славно, ничего не скажешь. Но крутить круг и делать посуду – мужское ремесло, тут бабы ни к чему. А сынишка пока еще пешком под стол ходил, и за ним был нужен глаз да глаз – больше ломал и бил, чем помогал.

– О, смотри-ка! И правда может! – Васька скакал вокруг Бориски, который постепенно вытянул из комка глины небольшую аккуратную махотку.

Дашутка стояла тут же и смотрела то на круг, то на отца, и вдруг рассмеялась.

– А махотку-то не по-нашему вылепил, гляди. Это у вас так делают?

Дядя Степан ухмыльнулся, а Бориска удивился – ладно уж, что губернии разные, и люди тут одеты немножко иначе, и говор чуть-чуть другой, но что горшки тут на особицу – вот это новость!

– У нас так, – Бориска остановил круг. Присев на корточки перед вылепленной посудиной, начал тонко заточенной палочкой рисовать по глине узор: по ободу побежали сердцевидные листочки и завитки веточек. Мальчик знал, что так рисовать умеет не каждый. Да и узор он сам придумал – еще дома, в прошлой жизни. Горшки с этим узором у дяди Матвея хорошо покупали.

– Дядька Степан, а почему гончаров считают немного того… колдунами? – спросил вдруг Васька. Бориска вскинул голову и уставился на товарища – ну и дурак! Правду мать говорит – молчи, за умного сойдешь. Сейчас Степан даст по шее, выгонит и прав будет. Но Степан поймал его взгляд и лишь усмехнулся в бороду:

– Потому, Васька, что владеем мы землей, водой и огнем. Посуда может мастера пережить и долго еще тепло его рук хранить. Поэтому в ученики берем не всякого: сердце должно быть чистым, чтобы для людей работать.

Степан наклонился и внимательно осмотрел махотку со всех сторон:

– Ладно сделано, Бориска! Помощник такой мне пригодился бы. Только сможешь ли работать со мной? Поди у приказчика да отца-матери для тебя своих дел хватит? А?

Бориска не сразу ответил. Дел-то, оно, конечно, всегда найдётся. Но он хотел – больше всего на свете – лепить. Вот и Птица Пава ему сказала об этом тогда, ночью. Было ли это взаправду или просто сон, он не знал. Но в том, что сможет стать отличным гончаром, был совершенно уверен. И знал, что родители согласятся отдать его в учение – ведь дома же они радовались, что он у дяди Матвея глину месил. С приказчиком – тут дело другое. Кто знает, какие виды на него? Но что говорить, когда ничего наперёд неясно.

– Я тятиного благословения попрошу, если ты, Степан Иванович, возьмешь меня в ученики. Я для тебя все делать буду – и глину месить, и заготовки… – только возьми в учение, – он поклонился в ноги мастеру.

Степан внимательно посмотрел на мальчика. Да, было в нем то, что нужно настоящему работнику, – любовь к делу и уважение к старшим. Степан почувствовал какое-то облегчение при мысли, что подмастерье, который действительно был нужен, наконец, нашелся. И, похоже, толк из него выйдет.

– С приказчиком поговорю сам, у нас мастеров привечают. Ныне же пойдем в хату, отобедаем, чем Бог послал. А завтра на заре приходи, скоро ярмарка в Новосиле, надо посуду делать, работы много.

– Спаси Бог, Степан Иванович! Век благодарить буду, – Бориска поклонился еще раз и рассмеялся от радости. Васька, счастливый от того, что удалось хорошее дело, схватил его за руки, и ребята закружились на месте. Дашутка улыбалась, хитро поглядывая то на отца, то на мальчиков.

Впервые после продажи новому барину Бориска почувствовал себя по-настоящему счастливым.

Глава 3. Накануне

Приказчик у барина был умным человеком – под стать самому хозяину. И считал, что чем больше среди крестьян умельцев, тем лучше собирается оброк. А посему всех мальчиков и девочек, кто показывал склонность к какому-либо делу, отправлял учиться мастерству. Усадьба разрасталась, и не было такого, чтобы на какое-нибудь ремесло не нашлось работника.

Степана приказчик внимательно выслушал, посмотрел на свежеобожженную махотку и велел отцу Бориски сына в ученье к гончару отдать. Так и повелось, что большую часть времени стал Бориска у Степана проводить.

Гончарное дело требует силы и тонкости, но справлялся с ним мальчик ловко и за пару лет научился делать посуду так, что любо-дорого глядеть. Только видел Степан, хоть и лепит его ученик горшки, крынки да кувшины с лёгкостью, хоть и выдумывает узоры – за эти рисунки его посуду любили на ярмарках – но душа у мальчика лежит к игрушкам. И даже не к тем, что лепили бабы – барыням да девицам, да молодцам на конях. К своим выдумкам. Собакам, так похожим на настоящих, что удивительно, как не гавкали. Кошкам, что сворачивались калачиком, а то спину выгибали или умывались лапкой, щуря глаза на лучинку. Птиц лепить любил особо – не округлые свистульки, а как живых – гусей, жаворонков, горлинок. И ни на кого не похожих – удивительных, сказочных. Откуда только бралось все это? Откуда приходили к нему эти нездешние образы?

В то же время кукол иной раз делал с такими знакомыми лицами, что Степан опасался, как бы соседки не отходили мальчонку крапивой за эти художества. Жена Степана Авдотья даже и перепоясала как-то Бориску вожжами: «Кто ж куклам лица-то делает, такой и растакой ты чумовой! Да ведь это ж тётка Матрюшка, ууууу, негодный!!!» Бориска знал, что куклам лица не делают – но, куда деваться, если тянуло, как магнитным камнем, лепить похоже.

– Ох, и смешная тетка Матрюшка получилась! – хохотала Дашутка, когда они сбежали подальше от материных рук. Даже голос не долетал до песчаной отмели, куда Бориска, Васька и озорная девчонка сбежали от греха подальше. Дашутка ходила по воде, подобрав подол, и высматривала ракушки-перловицы. Всякая девчонка считала за счастье найти жемчужинку себе на бусы, да только в большинстве ракушек, перлов-жемчугов отродясь не бывало.

– Бориска, зачем ты ее слепил? А меня слепить можешь?

– Ага, слепи ее, Бориска, с такой же мордой набекрень, – Васька еле увернулся от мгновенно брошенной ракушки, которую Дашутка нашарила в воде. – Ты чего, сдурела, а?

Васька вскочил на ноги и ринулся в воду, но девочка ловко увернулась. Молниеносно ударив ладонью по воде, окатила двоюродного братца радужными брызгами с ног до головы.

Бориска смеялся, глядя на друзей. С тех пор, как попал в ученье к Степану, он сильно прибавил в умении управляться с глиной. Лепил Бориска теперь постоянно – не было дня, чтобы помимо посуды, не вылепил бы он какую-либо фигурку – зверюшку или человечка. Он был по-настоящему счастлив, хотя неотступно помнил свое желание, высказанное тогда в лесу в купальскую ночь – стать вольной птицей. Желание не исчезло, наоборот окрепло и толкало его искать разные формы для воплощения рождавшихся в сердце образов.

Еще в прошлое лето мальчик подружился с резчиком по дереву Антипычем, который делал иконостас в приходской церкви. Сейчас Антипыч украшал деревянными мудреными завитками новый павильон в барском саду. Павильон барин задумал построить в виде греческого храма с поддерживающими портик колоннами.

Антипыч научил паренька рисовать узор, размечать дерево и резать. Рисование легко давалось Бориске, словно и не осваивал он что-то новое, а вспоминал то, что давно знал. Резать было сложнее, но рука у мальчика была твердая, а глаз верный – быстро научился четко вести резец, выразительно прокладывать линию.

Антипыч только головой качал да руками разводил: «И все-то у тебя спорится, парень! И глина, и дерево, и малевать получается, лучше моего Егорки!»

Егорка был подмастерьем Антипыча, и, услышав это в первый раз, разозлился не на шутку: «Чеши горшки лепить к дядьке Степану! Выискался тут мастер!»

С этого началось, а кончилось дракой. Антипыч бранился сиииильно:

– А пальцы если бы поломали, окаянные!? Хорошо бы было и мне и Степану – как вы на это посмотрите? Мне час подходит беседку заканчивать, и ярмарка скоро – туда посуду везти, работы – с двумя подмастерьями не управиться. А вы бока мять друг другу, уууу, ироды! Скидайте рубахи, крапивой пороть буду!

Крапивой не порол – так ударил пару раз для острастки. Мальчишки после этого долго не разговаривали. Пока однажды Егорка, встретив Бориса около конюшни, не остановил и сам не начал беседу:

– Дерево ты, правда, хорошо режешь, а ведь и не учился почти. Может, шел бы к моему Антипычу в ученики? Чай лучше, чем горшки лепить. И заработки опять же. Мы сейчас докончим терем, а потом Антипыч в твою Орловскую сторону пойдет – там где-то, говорят, новую церкву выстроили – иконостас нужен. Вот и работа, и заработок – во! Оброк за год заплатим, – Егорка показал руками, какой большой заработок будет у них с Антипычем.

– Не знаю, Егорка. Мне всегда лепить хотелось. Только не пойму – тянет лепить людей – тетка Авдотья ругается, говорит нельзя, никто так, мол, не делает. Но где-то же учат такому – видел у нас на усадьбе поверху под крышей идет лента, а на ней – череда людей вылеплена. Как это? Вот так же я хотел бы! – Бориска редко разговаривал с малознакомыми. Да и со своими особо болтливым не был. Но с Егоркой почувствовал что-то родственное и вот рассказал, что думал.