Сердце Птицы

– Антипыча спросить надо, что тут думать, – Егорка был парень непоседливый и быстрый, и решения принимал тоже быстро. – Антипыч везде был – и в Сам-Петербурхе даже. Знает, какие мастера бывают. Подскажет чего, точно говорю.

Но Антипыч почему-то рассердился и велел Егорке не лезть не в свое дело – Борис ученик Степана, и нечего воду мутить. Коли Степан решит, так и сам Бориску направит, а переманивать чужих подмастерьев – такого Антипыч никогда себе не позволит, не на такого напали!

Так прошел еще год. Антипыч с Егоркой по осени ушли из Мохового куда-то в мценские края, а Бориска продолжал работать у Степана, набирать силу и мастерство, резать в свободное время по дереву, дружить с Васькой. Оба они сильно выросли за этот год, Ваське удалось почти дотянуть до своего отца-конюха. Бориска тоже не отставал, да к тому же сильно раздался в плечах на постоянной работе с глиной и гончарным кругом.

Жизнь шла своим чередом. Коляда, Святки, Масленица, Великий пост, Пасха. Гуляния на Троицу – разодетые в пух и прах девки и парни в новых рубахах выходили водить хороводы, завивать березку. Всю ночь молодежь праздновала. Борис любил эти праздники. А перед Купалой всегда сердце наполнялось особым чувством, но в лес не ходил и приключений себе не искал. Чувствовал, что незачем – придет его час.

*********

В тот день он возвращался от Степана, как всегда, через речку Раковку. Но пошел не к броду, а выше по течению – там было их с Васькой любимое место – глубокая прозрачная вода и нависающие над ней ракиты на том берегу.

Хотел искупаться перед гуляниями, смыть глину, пот и пыль.

Солнце лениво сползало со светлого небосвода, клонилось к западу, словно круглый бутон купальницы. А небо еще пылало летним жаром, и от земли поднималось марево, воздух немного дрожал, меняя очертания дальних предметов. Глядя на речку и высокий зеленый берег, Борис замедлил шаги, остановился, потом вовсе сел на траву. Над рекой резали воздух острыми крыльями стрижи, стремительно бросаясь с высоты к самой глади воды и снова взмывая в небо. Полет птиц всегда его завораживал, но сейчас он думал о другом.

Из головы не шла статуя, привезенная из Петербурга. Вчера её с великими осторожностями установили в господском парке у грота. Девушка-нимфа из белого, нежного, как шелк, камня. Камень тот мрамором назывался, и не водился в наших местах. Неизвестный мастер сделал что-то невероятное: камень лился, плавился, светился изнутри, застывал в движении.

Чудесная дева в странной, словно из одного куска ткани, одежде, обливавшей тело мягкими складками, поднимала руки к мокрым волосам и в этот момент бросала взгляд через обнаженное плечо на зрителя. Взгляд, полный жизни и лукавства. Губы, чуть изогнутые в улыбке, высокая стройная шея, чуть запрокинутая голова, естественный и изящный изгиб талии. Борис смотрел и не находил слов, чтобы выразить чувства, которые рождал в нем этот образ.

Как? Как такое можно было сделать? Неужели человеческие руки способны на подобное? Ведь это не глина и не холодный камень в руках мастера ожили, это чья-то душа засветилась и выпорхнула из его ладоней, как вольная птица.

Движение у реки вернуло Бориску в реальность. Внизу он увидел Дашутку, хотел окликнуть, но почему-то замер. И так остался сидеть – не таясь, но и не выдавая себя ничем. Боясь вздохнуть.

Дашутка сняла фартук-завеску, развязала пояс, но рубаху снимать не стала. Завертела в тяжелый узел тугую длинную косу и вошла в воду. Постояла, привыкая к прохладе. Борис знал, что Дашутка не будет долго ждать. Она была «девка-огонь», как говорил Степан. Все у нее в руках спорилось, любую работу по дому делала, а снежком зимой на Святках могла залепить так, что глаз не протрешь. Да и язык был подвешен – Борис сначала не успевал за ней, потом понял, что и не надо, только тихо посмеивался над их с Васькой перепалками. Его самого Дашутка редко цепляла – тоже поняла давно, что бесполезно.

Три шага вперед, руки развели гладь летней воды, легкое, но сильное движение, и серебряной рыбкой она ушла в глубину. А когда вынырнула, по тихой прозрачной поверхности потянулась за ней освободившаяся от державшего ее прутика длинная русая коса. В три маха Дашутка добралась до противоположного берега и поднялась из воды. Медленно и плавно, словно лебедушка, преодолевая сопротивление течения, пошла к протянувшей над водой толстую ветку старой раките. Белая рубашка струилась по её телу: охватила, обрисовала округлые плечи, талию, бедра… Дашутка подняла руки к голове и вечным женским движением стала отжимать волосы.

Солнце проглянуло на миг сквозь зелень и ударило из-под ее локтя, озарив с головы до ног золотисто-розовым светом. Полотняные рукава превратились в крылья лебедя!

Сердце замерло и пропустило удар: она обернулась. Обернулась и посмотрела на него – и это была уже не та Дашутка, которую он видел три года почти каждый день. Это была не девочка, а девушка. И даже не девушка, а неведомая нимфа – та самая, из барского сада. И Бориска в тот момент был уже не тот, что раньше. Он УВИДЕЛ!

Увидел все и сразу – Дарью, которая стала нимфой, птицей-лебедушкой, себя, который не может оторвать от нее глаз и хочет изо всех сил закричать: «Замри, остановись, не исчезай!». И силу, которая тянет его, тащит и крутит, как листок, подхваченный течением на быстрине. Или как перо, попавшее в поток ветра. Перо…Птица Пава!

– Дарья! Я слеплю тебя! – словно подброшенный пружиной, Борис вскочил и замахал ей рукой. Та засмеялась, засияли синие глаза, на щеках заиграли ямочки. Он не мог этого разглядеть, но знал, видел прямо перед собой ее улыбку.

*********

На ранней службе на Медовый Спас в церкви было полно народу. Сам барин Николай Васильевич с барыней и сыновьями, с дворней стоял впереди всех, крестясь, клал земные поклоны.

Борис любил бывать на праздники в храме – у Шатиловых служил дьяк с великолепным густым басом, а из молодых девок был составлен настоящий церковный хор. «Поют, как ангелы небесные», – говорил отец Ефрем.

Сегодня и его семья, и Степан Иванович со своими, и Васька, и Антипыч с Егором – все были тут. Но Борис, почти не отрываясь, всю службу смотрел на Дарью. Она стояла с женской стороны, слева, немного впереди. В праздничном наряде, в красной рубахе, зеленых бусах, с витым ярким пояском. Из-под узорного платка спускалась ниже пояса густая коса. Дарья выделялась среди девушек особой статью – когда она стала такой? А ведь Борис знал ее уже почти три года и отлично помнил день их знакомства, «не нашу» махотку, все ее шутки и приключения с Васькой. Походы за глиной, работу с кругом, Дарьины удивительные игрушки.

Лепила она и расписывала очень хорошо, но никогда не выходила за положенные от века заповеди мастериц – не лепить лица, не приближаться к реальности, всегда оставаться в пространстве сказки. Борису казалось, что Дарья переняла от матери и от поколений женщин своей семьи не только умение, но вместе с ним – всю глубину народного понимания этого ремесла. Его же вело волшебное Перо Птицы Павы, крылья росли, и становилось тесно, как птенцу в родном гнезде. Хотелось большего, необычайного, истинного.

Потому и в мастерской у Степана, и дома, в своем углу людской избы, он лепил и резал своё, другое. А в последние недели – заветное: девушку-лебедя, нимфу, Дарью.

Служба тянулась долго, открывались царские врата, весь храм опускался на колени, крестились, ставили свечи. Батюшка святил мёд. После причастия народ выплеснулся за ограду, но женщины останавливались поболтать друг с другом, мужики отходили к лежащим горой бревнам, садились, раскуривали трубочки, разговаривая о своем.

Борис вышел из храма вслед за своими и хотел побыстрее выбраться из толпы, догнать Ваську, как вдруг услышал разговор:

– Завидная девка, на выданье уж, Степанова-то старшая! А жениха-то присматривают? Не слыхала? Семья хорошая и приданое справное. Моему бы Кольке посватать, – две бабы у церковной ограды смотрели вслед уходящему Степану с семьей. Кого они имели в виду – и соображать нечего. Ведь и вправду Дарья – на выданье, как он этого не понял сам! Про приданое Борис знал лучше других – работал со Степаном три года, но думать про это никогда не думал. А теперь что? Как она хороша – слепому видно. И запросто посватают ее за Кольку, Ваньку – за кого угодно. Любой в деревне будет рад взять такую жену!

Сердце билось, как колокол, голову охватил жар. Перед глазами каруселью закрутились картины, и все пришло к ужасному: Дарья в невестином наряде в церкви с другим. И другой ведет ее за руку к венцу. Не может того быть! Не может быть и не будет!

Но КАК? Как не будет? Что он может предложить Дарье – жизнь дворовой бабы в людской избе? Участь няньки или кормилицы барских детей? Да Степан ни в жизнь не отдаст ее на такую долю! И у самого Бориса язык не повернется ее об этом просить, он это понимал так же ясно, как и то, что трава – зеленая, а солнце светит.

В этот тяжкий миг, когда Борис, не видя перед собой ничего, добрел до людской и сел на завалинку, кто-то вдруг дернул его за рукав. Он поднял глаза – вертя в руках ленту из косы, стояла перед ним младшая сестренка Дарьи, Аришка:

– Придешь ли на луг на гулянье? Дашка велела сказать тебе – приходи, а мамке – ни словечка. За это ленту, сказала, подарит, – Аришка залилась, как бубенец.

– Приду! Вот, возьми, денежку, да не говори никому, – Борис положил в ладошку девочки копеечку и спешно поднялся на ноги.

Он не понимал, что испытывает в этот момент – два чувства боролись в душе: яркое, как луч солнца, счастье от того, что Дарья позвала его, и черная, как мрак погреба, тоска – потому что понял вдруг всю громаду выросшей перед ним стены. Непреодолимой стены между ними.

А было еще и третье – с тех пор, как начал он вырезать из дерева скульптуру, все сильнее росло ощущение, что он, наконец, встал на свой путь – сделал шаг к своему предназначению. К тому, о котором говорила Птица Пава.

Эта уверенность росла внём с каждым днем. Как его судьба может сбыться, как в этот путь вплетается любовь к Дарье, он еще не знал. Ветер дул в спину, он смотрел в будущее и чувствовал, как душа наполняется решимостью, и движение вот-вот начнется …

*********

– Дааа… Недурно для мальчишки, весьма недурно, – приказчик смотрел на поставленные Иваном Смирновым, садовником, на его стол игрушки и статуэтки. – Правильно сделал, Иван, что принес показать.

– Это не все еще, Александр Федорович. Смотри, что делал он в последние недели – с тех пор, как в парке-то девку каменную поставили – как умом тронулся. Придет от Степана и до полночи режет в своем углу, всю лучину извел. Но ты посмотри, – отец Бориса развернул чистую тряпицу, и перед приказчиком предстала деревянная, не больше локтя скульптура – девушка в длинной рубахе, руки за головой – мастерства явно не хватало, но поза была схвачена очень точно.

– Ах-ты, черт возьми! Вот это хват! Да это куда лучше всех его поделок из глины, Иван. Это… Отнесу барину сегодня же. В Москву его надо – учиться. Знаешь ли, чем стать твой Бориска может с такими задатками? Это же прямая дорога в мраморщики. А мраморщики – это, друг мой, мастера серьезные, – приказчик весело хлопнул себя по коленям.

Иван низко поклонился, достав шапкой пола:

– Благодарю, Александр Федорович, отец родной. Не ждал такой милости! Благослови тебя Господь!

В тот же день все фигурки из глины и дерева оказались пред очами барина, Николая Васильевича Шатилова. Николай Васильевич пристально следил за появлением талантов среди своих крестьян. И, рассматривая вылепленных и вырезанных Борисом животных, птиц, фигурки людей, а пуще всего – девушку-лебедя, вынес решение быстро – отправлять учиться, не мешкая. И так проглядели – почему не заметили задатки этого парнишки два года назад? Уже бы учиться мог давно!

Искусство мраморщиков в то время было в большом почёте, работы – больше, чем могли справиться. Иметь своего мастера почел бы за удачу любой здравомыслящий помещик. А Шатилов был барином с умом и дальними планами. К тому же он отлично понимал, какой доход ему может принести настоящий мраморщик, а если в ваятели выбьется – и вовсе ладно. Об этом Николай Васильевич тоже мог позаботиться, лишь бы мальчишка оказался талантливым и неленивым.

– Когда подводу в Москву отправляем, Александр Федорович? Через неделю, помнится?

– Собирались через неделю, ваше благородие.

– Бориса орловского, Смирнова то бишь – отправить с подводой. Вспомни, кто делал нам для семейного склепа надгробия? Хорошая мастерская итальянская?

– Кампиони, барин, лучшие в Москве. На Кузнецком мосту у них мастерские. Прикажете ходатайствовать? – приказчик слегка поклонился.

– Напишу лично этим Кампиони – отдадим Бориса в ученики. Позаботься об оплате – мраморщик, ежели мальчишка сможет освоить мастерство, нам полезен будет. И вели прийти завтра после полуденного чая. Посмотрю на него, – Николай Васильевич кивнул, и приказчик с поклоном удалился. А барин еще долго рассматривал чудные фигурки, оставленные у него на столе.