Пилот в отключке

Пилот в отключке. Надин Здани

Глава 1: Квалификация

Воздух над трассой был раскаленным и густым, словно его можно было резать ножом. Он дрожал и звенел от немыслимого рева, который был не просто звуком – это был физический удар в грудину, заставляющий сердце сжиматься в такт завывающим моторам. Я вжалась в жесткое пластиковое сиденье трибуны, бессознательно сжимая в потной ладони флаер. На глянцевой обложке улыбался он – Матвей Орлов. «Восходящая звезда российской «Формулы-4», – гласила надпись.

Внизу, по раскаленному асфальту, метались разноцветные болиды, сверкающие под майским солнцем. Но мой взгляд цеплялся только за один – с номером «13»

и синей молнией по борту. Он шел вторым, вплотную прижавшись к красному автомобилю лидера. Казалось, еще сантиметр, и они сцепятся колесами, устроят адское крушение. Но Матвей держал дистанцию с ювелирной точностью, его машина была не просто куском металла, она была продолжением его воли, послушным зверем на поводке.

– Орлов готовится к атаке! – неслось из динамиков, заглушаемое ревом. – Смотрим на шестой поворот! Это его коронка!

Я не дышала. Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. Я видела, как его машина чуть прижалась к земле, набирая скорость на прямой, как он начал смещаться влево, подбираясь к сопернику. Это был танец на грани жизни и смерти, где партнерами были сталь, асфальт и бешеная скорость.

И он пошел на обгон. Чисто, жестко, без тени сомнения. Невероятным усилием воли и мастерства он втиснулся в узкий зазор, вынырнув вперед на выходе из поворота. Трибуны взорвались оглушительным гулом. Его отец, Игорь Викторович, вскочил с места рядом со мной, сжав кулаки в немом триумфе.

А я не могла издать ни звука. Я видела, как его болид, уже лидирующий, чуть дёрнулся на неровности, как он поймал эту срывную траекторию и выровнял ее одним точным, выверенным движением руля. Это длилось микросекунды,

но для меня – вечность. В этой микроскопической борьбе с машиной, с трассой,

с физикой было больше подлинности, чем во всей показушной позе на подиуме.

Он пересек финишную черту первым. Гул стал оглушительным. Люди вокруг кричали, обнимались, свистели. А я сидела, обмякнув, и чувствовала, как дрожат мои руки и подкашиваются ноги. Я провела ладонью по лицу, оно было мокрым

от слез, которых я даже не заметила.

Он выиграл. Он был лучшим. И где-то там, внизу, в кокпите, залитом адреналином и потом, он был совсем один со своей победой. И со своей ценой, которую за нее заплатил. Ценой, которую пока не видел никто, кроме меня.

Поздравительные крики и гул толпы сливались в один оглушительный шум, бивший по ушам. Я стояла у ограждения пит-лейн, вжавшись в холодный металл,

и пыталась отдышаться. В груди все еще колотилось бешено, будто это я сама мчалась по трассе на грани срыва. Ладони были влажными, и я снова и снова вытирала их о джинсы, чувствуя, как дрожь от адреналина медленно отступает, оставляя после себя странную, восторженную пустоту.

Он появился из-за угла ангара, и толпа вокруг взорвалась новыми возгласами.

Его несли на руках. Буквально. Механики его команды, потные, уставшие, сияющие, подхватили его и качали под восторженный рев. Матвей закинул голову назад,

и из его горла вырвался счастливый, хриплый смех – чистый, неконтролируемый, настоящий. В этот миг он не был «Железным Орловым». Он был просто мальчишкой, которому удалось невозможное.

Я смотрела на него, и сердце сжималось от странной смеси восторга и щемящей боли. Он был так прекрасен в этой своей искренней, дикой радости.

И так бесконечно далек.

Его отец, Игорь Викторович, уже был тут как тут. С видеокамерой в одной руке

и диктофоном в другой. Его лицо, обычно каменное, сейчас светилось холодным, сдержанным удовлетворением скульптора, любующегося удавшейся работой.

– Молодец, сынок, – его голос прозвучал громко, перекрывая шум. Он похлопал Матвея по плечу, и тот вздрогнул, будто от удара током, мгновенно сменив беззаботный смех на подобранную, внимательную улыбку. – Хорошо поработал на третьем секторе. Но на выходе из десятого поворота потерял три сотых.

Надо разбирать.

Восторг в глазах Матвея померк, сменившись мгновенной концентрацией.

Он кивнул, уже мысленно прокручивая тот самый роковой момент.

– Да, я знаю. Переднее антикрыло немного не дотянуло, почувствовал вибрацию.

– Почувствовал? – отец приподнял бровь. – Надо не чувствовать, а знать. Данные с телеметрии – вот твои чувства. Все остальное – лирика.

Матвей сглотнул и снова кивнул, уже без радости. Три сотые секунды. Микроскопическая ошибка, которую заметил только он, его отец и сверхточные компьютеры, но для них она была величиной с гору.

Игорь Викторович уже отвернулся, чтобы пожать руку какому-то важному человеку в идеально сидящем костюме. Матвей остался стоять один посреди всеобщего ликования, вдруг странно сгорбившись, словно невидимая тяжесть давила ему на плечи. Его взгляд блуждал по толпе, ничего не видя, и наконец нашел меня.

И произошло что-то удивительное. Маска «восходящей звезды» на его лице дала трещину. Не исчезла совсем – нет, он никогда не позволял себе этого на людях. Но в уголках его глаз появилась такая знакомая мне усталость, а в глубине взгляда – тихий, немой вопрос: «Ты видела? Ты же видела, как это было?».

Я сделала маленький шаг вперед, и он тут же двинулся навстречу, словно его вытолкнула из круга команды невидимая сила.

– Лер, – он выдохнул мое имя, и оно прозвучало как спасательный круг.

Его пальцы, холодные и липкие от энергетического напитка, схватили мою руку

и сжали с такой силой, что кости неприятно хрустнули. – Ты видела? Я его…

я его в шестом…

– Видела, – перебила я его, чувствуя, как его дрожь передается мне через пальцы. – Это было нереально. Ты был нереален.

Он засмеялся, коротко и нервно.

– Отец прав. Три сотые. Я мог бы быть чище.

– Перестань, – я сжала его руку в ответ, пытаясь передать хоть каплю уверенности. – Ты выиграл. Смотри вокруг.

Он на мгновение оторвал от меня взгляд, окинул взглядом ликующих людей, сияющие лица механиков, счастливую ухмылку своего штурмана.

И снова посмотрел на меня, и в его глазах появилась растерянность.

– Да. Выиграл. – Он произнес это будто вопросительно, как будто сам

не до конца верил в этот факт.

– Матвей! – снова прогремел голос отца. – Иди сюда! Николай Сергеевич хочет тебя поздравить! Ты же не хочешь, чтобы он подумал, что ты неблагодарный выскочка?

Его пальцы разжались. Его лицо снова затянулось привычной маской вежливой, собранной уверенности. Он кивнул мне, быстрым, почти невидимым движением,

и бросил на ходу:

– Жди. Пять минут.

И он ушел. Растворился в толпе важных людей, снова став тем, кем должен был быть – проектом, инвестицией, «восходящей звездой».

А я осталась стоять у ограждения, все еще чувствуя на своей руке след его цепкой, дрожащей хватки и холод его пальцев. Я смотрела, как он легко и непринужденно беседует с людьми вдвое старше его, и думала о том, что его самая сложная гонка начиналась не на трассе. Она начиналась сразу после финиша.

И я боялась, что однажды он может проиграть именно ее.

Шум праздника остался где-то позади, за тяжелой металлической дверью, ведущей на трибуны. Матвей буквально втянул меня за собой в полумрак заброшенной служебной лестницы, где пахло пылью, старым бетоном и тишиной. Контраст был оглушающим. Словно мы вырвались из эпицентра урагана в абсолютный, безвоздушный вакуум.

Он прислонился спиной к прохладной, шершавой стене, закинул голову и закрыл глаза. Его грудь тяжело вздымалась, вбирая воздух с таким усилием, будто он только что всплыл с огромной глубины. Я стояла рядом, не решаясь пошевелиться, боясь спугнуть эту хрупкую, незнакомую тишину.

– Все еще трясет, – его голос прозвучал глухо, сорванно, будто сквозь спазм.

Он не открывал глаз. – Внутри. Смотри.

Он схватил мою руку – его пальцы были ледяными, несмотря на жару, и прижал ее сначала к своей груди. Под тонкой тканью мокрой футболки бешено, неровно колотилось его сердце, выбивая какую-то сумасшедшую, нестройную дробь.

Потом он провел мою ладонь к своему виску, где под кожей мелко и часто,

как у загнанного зверя, пульсировал нерв.

– Видишь? – прошептал он, и в его шепоте слышалась паника. – Я не могу это остановить. Не могу.

Он открыл глаза. В их темной глубине не было и следа недавнего триумфа.

Только голый, животный ужас. Отражение той бездны, в которую он только

что заглянул на бешеной скорости.

– Я каждый раз думаю, что не выберусь, – слова понеслись из него, срываясь, наскакивая друг на друга. – Вот этот поворот… я чувствую, как заднюю ось начинает нести… руль становится пустым… и эта мысль: «Все. Сейчас».

И ты не понимаешь, что происходит, ты просто действуешь, мышцы помнят,

но внутри… внутри просто вопль. Немой. И потом ты уже выезжаешь, а этот вопль…

он никуда не девается. Он вот здесь.

Он с силой ткнул себя кулаком в солнечное сплетение, и по его лицу пробежала судорога.

Я не знала, что сказать. Все слова казались плоскими, ненужными, оскорбительно глупыми перед этой исповедью. Я прижалась к нему, обвила руками его шею, чувствуя, как вся его спина напряжена в тугой, дрожащий канат. Он вздрогнул

от прикосновения, а потом обмяк, уткнувшись лицом в мое плечо. Его дыхание было горячим и прерывистым.

– Просто дыши, – прошептала я ему в ухо, гладя его по мокрым волосам.

– Я здесь. Все хорошо. Ты в порядке.

– Я не в порядке, – его голос прозвучал приглушенно, из складок моей футболки. – Я… я боюсь, Лер. Каждый раз. До тошноты. А потом выхожу к ним… и улыбаюсь. И делаю вид, что обожаю этот ад.

Он замолчал, и только его плечи продолжали мелко, жалко вздрагивать. В этой тесной, пыльной клетке лестничного пролета не было чемпиона. Был мальчик, заложник собственного таланта и чудовищных амбиций отца, мальчик, который платил за каждую свою победу кусочком своей нервной системы.

Я держала его, качала, как маленького, и чувствовала, как по моей спине бегут мурашки. Не от страха. От осознания чудовищного несоответствия. Там – ликование, вспышки камер, отец, считающий сотые секунды. Здесь – сломленный, испуганный ребенок, который только что увернулся от смерти и теперь не мог справиться с последствиями.

Он был самым сильным человеком из всех, кого я знала. И самым уязвимым.

И это противоречие разрывало мне сердце на части.

Тишина в нашем укрытии стала гуще, насыщенней. Она впитывала в себя отголоски далекого праздника, его приглушенные взрывы смеха и музыки, превращая их в белый шум, в фон для нашей личной, крошечной вселенной. Дрожь в его теле потихоньку утихала, сменяясь тяжелой, почти осязаемой усталостью. Он все еще держался за меня, но уже не так отчаянно, не цепко, а скорее ища опору, точку, чтобы не упасть.

– Извини, – он наконец выдохнул слово, которое висело между нами все это время. Его голос был хриплым, простуженным от сдерживаемых эмоций.

Он отстранился, отвернулся, проводя рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль и следы стыда.

– Это… это непрофессионально. Так нельзя. Не должна ты этого видеть.

Я взяла его лицо в ладони, заставив посмотреть на себя. Его кожа была горячей, веки – припухшими. В глазах плавали осколки паники, смешанные с облегчением.

– Перестань, – сказала я тихо, но так, чтобы каждое слово отпечаталось в нем. – Ты должен. Потому что это – ты. И тот, кто с кубком, – тоже ты. Я хочу видеть всего. Не только блестящую обложку, но и все скомканные, исписанные черновики внутри. Понимаешь?

Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я сказала что-то на неизвестном языке. Его взгляд скользнул по моим глазам, губам, снова остановился на глазах, выискивая хоть каплю неискренности, жалости, отвращения. Не найдя, он облегченно выдохнул, и его плечи наконец полностью расслабились.

– При всем уважении к отцу, – он попытался пошутить, но голос все еще подводил его, – его «телеметрия» никогда не покажет… вот этого. – Он ткнул пальцем себе в грудь. – А ты… ты почему-то всегда это видишь, даже когда я сам еще не понимаю, что во мне творится.

В его словах была не просто благодарность. Было потрясение. Открытие, что он не один в своей броне, что в его жизни есть кто-то, кто имеет доступ к коду его сейфа, к спрятанному глубоко внутри аварийному люку.

– Может, потому что я не смотрю на тебя как на «проект» или «инвестицию»? – предложила я, не отпуская его лица. – Может, потому что мне важнее не то, сколько сотых ты отыграл, а то, как ты потом дышишь?

Он закрыл глаза, и по его лицу пробежала тень боли.

– Он не плохой, понимаешь? Отец. Он… он верит в меня. Сильнее, чем кто бы то ни было. Иногда мне кажется, что он верит в меня вместо меня самого. И эта вера… она давит. Как скафандр, который на два размера меньше.

– Он верит в чемпиона, – мягко поправила я. – А я верю в тебя. В Матвея, который боится, ошибается, дрожит после гонок и… да, выигрывает, но выигрывает не для него. Для себя.

Он снова посмотрел на меня, и в его взгляде что-то переломилось. Острая, колючая напряженность ушла, сменившись глубокой, почти невыносимой нежностью. Он притянул меня к себе и просто прижал крепко-крепко, молча.

Его дыхание выравнивалось в такт моему, наши сердца успокаивались, находя общий, наконец-то мирный ритм.

В этом объятии не было страсти. Была тихая, яростная благодарность. Признание. Было снятие масок и доспехов. Мы стояли посреди заброшенной лестницы, два испуганных подростка, нашедших друг в друге единственное по-настоящему безопасное место во всем этом безумном мире скорости, амбиций и ожиданий.

Он был прав. Его отец верил в него фанатично, но я любила его. И это, как оказалось, были две совершенно разные вещи.

Он проводил меня до самого подъезда. Мы шли молча, но это молчание было уже иным – не напряженным, а мирным, обжитым, как любимый свитер. Его плечо иногда касалось моего, и от этих легких, случайных прикосновений по коже бежали теплые волны. Казалось, мы только что пережили нечто огромное и теперь неспешно возвращались к привычным берегам, еще не очнувшись до конца.

У двери подъезда он остановился, засунул руки в карманы легкой куртки и улыбнулся. Улыбка была усталой, но настоящей, без остатков маски. В его глазах, наконец, появилось что-то похожее на покой.

– Спасибо, – сказал он снова, но на этот раз это прозвучало иначе. Не как извинение, а как признание. – За сегодня. Если бы не ты… я бы, наверное, до сих пор трясся где-нибудь в углу, изображая из себя нормального.

– Всегда, пожалуйста, – я ответила, чувствуя, как на губы просится какая-то дурацкая, счастливая улыбка. – Ты же мой личный супергерой со сломанной кнопкой «стоп». Кого-то же должен тебя заряжать.

Он тихо рассмеялся, и звук этот был таким теплым, таким домашним, что мне захотелось растянуть этот миг до бесконечности.

– Завтра тренировка в десять, – сказал он, уже возвращаясь к привычным ориентирам. – Придешь?

– Куда я денусь? – вздохнула я с наигранной скорбью. – Кто-то должен следить, чтобы ты не потерял еще три своих драгоценные сотые.

Он кивнул, его взгляд стал серьезным, но уже без прежней тяжести.

– Жди меня. Я буду мчаться к тебе быстрее всех.

Он сделал шаг назад, потом еще один, все еще глядя на меня, словно боясь, что если он обернется, этот хрупкий мир, который мы только что построили, рассыплется. Потом резко развернулся и зашагал прочь, быстро, легко,

по-спортивному. На повороте он обернулся, помахал рукой и скрылся за углом.

Я еще несколько секунд стояла на месте, вдыхая прохладный вечерний воздух, в котором все еще витал едва уловимый запах бензина и его дешевого одеколона.

Поднявшись в свою комнату, я не включала свет. Подошла к окну и смотрела на пустующую улицу, на фонари, зажигающие первые оранжевые круги в сгущающихся сумерках. В горле стоял ком, а внутри все переворачивалось от странной, щемящей боли, смешанной с нежностью.

Я села за стол, открыла потрепанную тетрадь в синей обложке и, почти не глядя, при свете уличного фонаря стала выводить буквы. Слова лились сами, обгоняя мысли, жгучие и честные.

Запись в дневнике Леры.

Сегодня он выиграл. Все видели его улыбку на подиуме. Видели, как

он поливает всех шампанским, как жмет руку важным людям, как его хлопают по плечу и называют будущим отечественного автоспорта. Все видели железного Орлова.

А я видела, как он плакал.

Нет, не плакал. Он трясся. Мелкой, жуткой дрожью загнанного зверя, который только что чудом унес ноги из капкана. Он был так напуган, так беззащитен, что у меня сердце разрывалось на части. Он говорил, что боится. Каждый раз. Что внутри него остается немой вопль, который не стихает. И этот сильный, красивый, почти что бог с обложки журнала – он оказался маленьким мальчиком, который за свою победу платит такой чудовищной ценой, что дух захватывает.

И я поняла страшную вещь. Меня пугает его сила. Та показная, бронзовая, которую все обожают. Но меня до острой, физической боли притягивает его слабость. Та, которую он показывает только мне. Потому что быть тем, перед кем он разрешает себе распасться на кусочки… это самая большая привилегия и самый тяжелый груз на свете.

Я боюсь за него. Всегда. Но теперь я буду бояться осознанно. Потому что если он разобьется – а он может разбиться, я это ясно вижу, – то я хочу быть тем человеком, который будет помнить не только чемпиона. Но и того мальчика на холодной лестнице, который дрожал от ужаса

и искал спасения в моих объятиях.

Открытие: я, кажется, даже не представляю, как сильно я его люблю.

И как сильно мне теперь будет больно.

Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза. За окном с воем пронеслась машина, и я вздрогнула, судорожно сжав кулаки. Потом выдохнула. Глупо. Это был не он.

Но ощущение его дрожи на своих пальцах, его прерывистое дыхание у меня на плече – все это осталось со мной. Как клеймо. Как обещание. Как самое прекрасное и самое страшное предупреждение в моей жизни.

Глава 2: Слипстрим

Солнце палило немилосердно, превращая салон старенькой «Лады» в подобие парной. Я сидела на месте водителя, сжав в потных ладонях руль, который казался мне чужим и непослушным. Сердце колотилось где-то в горле – глупо, нелепо, ведь мы стояли на заброшенной аэродромной взлетной полосе, и кроме нас тут

не было ни души.

Матвей развалился на пассажирском сиденье, закинув ноги на торпеду.

На нем были простые шорты и растянутая футболка, и в этой обыденности он казался другим – не бронзовым богом с трассы, а просто парнем. Таким же,

как все. Почти.

– Ну что, капитан, готова покорять асфальтовые океаны? – он ухмыльнулся,

его глаза смеялись надо мной, но беззлобно, по-доброму. Он потянулся ко мне, поправил выбившуюся из хвоста прядь волос, и его пальцы на мгновение задержались у моего виска, оставляя на коже легкое, горячее прикосновение.

– Я сейчас покорю этот кривой бордюр, – пробормотала я, с ужасом глядя

на линию обочины, которая казалась мне зловеще близкой.

– Расслабься. Это же не гоночный болид. Это ведро с болтами.

Оно все стерпит. Главное – почувствовать машину. Она – продолжение тебя.

Он говорил это так просто, так естественно, будто объяснял, как дышать.

Для него это и было дыханием. Он не отпускал мои волосы, перебирая их кончики, и от этого простого жеста по спине бежали мурашки.

– Ладно, – я сделала глубокий вдох, пахнущий раскаленным пластиком

и его одеколоном. – Поражаюсь. Ты там на двухсотках летаешь, а тут учишь меня ползать.

Он повернулся ко мне, и смех в его глазах потух, сменившись внезапной серьезностью. Его рука скользнула с моих волос на шею, большой палец провел

по линии челюсти, заставляя меня вздрогнуть.

– Это и есть основа всего, Лер. Если не чувствуешь машину здесь, на двадцати

в час, то там тебя просто разорвет на куски. Скорость не про педаль в пол.

Она про контроль. А контроль начинается с понимания. – Его голос стал тише, интимнее, предназначенным только для меня. – И с доверия. Доверишься

ли ты мне, чтобы я научил тебя?

Он смотрел на меня так жадно, что перехватило дыхание. В его глазах плескалась не только страсть к скорости, но и что-то другое. Что-то, что относилось только

ко мне.

– Доверяю, – выдохнула я, и это было правдой.

Он улыбнулся – медленной, счастливой улыбкой, которая заставляла щемить сердце. Потом наклонился ко мне через рычаг ручника, и его губы коснулись моих. Это был не страстный, а нежный, исследующий поцелуй. Поцелуй-обещание. Поцелуй-признание. Он пах летом, скоростью и чем-то неуловимо своим.

– Тогда поехали, – прошептал он, отстраняясь и оставляя мои губы гореть.

– Наш первый совместный заезд.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и снова ухватилась за руль, но теперь уже не так отчаянно. Где-то внутри поселилось теплое, уверенное чувство.

Он был со мной. Он верил в меня. А я… я готова была довериться ему и его миру целиком. Даже если этот мир состоял из страха, скорости и этого старого ведра

с болтами, которое вдруг показалось мне самым надежным транспортным средством на свете.

Я сжала руль так, что мои костяшки побелели. Глубокий вдох. Сцепление… Плавно… Нога предательски дрожала. Машина дернулась, злобно урча, и снова заглохла. Я с силой шлепнула ладонью по рулю, издав звук, средний между стоном и рычанием.

– Черт! Опять!

Матвей не засмеялся. Не вздохнул с раздражением. Он просто смотрел на меня – его взгляд был тяжелым и теплым, как летнее солнце. Он медленно, словно давая мне время отпрянуть, протянул руку и накрыл своей ладонью мою – ту, что все еще сжимала рычаг передач. Его кожа была шершавой от мозолей и прикосновения металла, но невероятно горячей. От этого контраста – его жара

и моей нервной дрожи – по спине пробежали мурашки.

– Эй, тише, – его голос прозвучал низко, почти у меня в ухе. Он сидел так близко, что я чувствовала тепло его тела через тонкую ткань своей майки. – Ты с ней дерешься. А надо… договориться.

Он не убирал руку. Его большой палец начал медленно, почти гипнотически водить по моему запястью, успокаивая бешеный ритм пульса, который бился прямо под кожей. Это было невероятно интимно. Никаких поцелуев, просто палец на самом уязвимом месте, и от этого кружилась голова.

– Она чувствует твой страх, – прошептал он, и его дыхание коснулось моей шеи, заставив меня вздрогнуть. – Расслабься. Дай ей понять, кто тут главный,

но не силой.

Он наклонился еще ближе, его губы почти касались моей кожи, когда он говорил дальше. Каждое слово было легким прикосновением, обещанием, игрой.

– Представь, что это не металл. Это… продолжение тебя. Твоя воля. Твое желание. Хочешь, чтобы она тронулась? Захоти этого. Внутри. Вот здесь. – Его свободная рука легла мне на живот, чуть ниже пупка, ладонью вниз. Плотно, уверенно.

Через тонкую ткань футболки его прикосновение жгло, как раскаленный уголь.

Внутри все сжалось в тугой, сладкий комок.

Я замерла, не в силах пошевелиться и вымолвить ни слова. Весь мир сузился

до треска гравия под колесами, запаха его кожи и этого жгучего пятна на моем животе, от которого по всему телу расходились волны тепла.

– Теперь… пробуй, – его голос прозвучал как приказ, как заклинание.

Я кивнула, не отрывая от него глаз. Сделала глубокий вдох, чувствуя, как его ладонь на моем животе поднимается и опускается в такт дыханию. Первая передача. Сцепление… Плавно… Газ…

Двигатель взревел, но на этот раз ровно и послушно. Машина плавно, почти грациозно тронулась с места и поехала вперед ровной линией.

– Да! – его торжествующий возглас прозвучал как лучший звук на свете.

Он не убрал руку с моего живота, а его другая ладонь все еще сжимала мою

на рычаге. – Видишь! Чувствуешь? Это ты это сделала!

Он повернул мое лицо к себе, и его глаза сияли такой гордостью, таким восхищением, что у меня перехватило дыхание. Он смотрел на меня так, будто

я только что выиграла «Формулу-1», а не проехала двадцать метров по прямой.

– Это ты, – выдохнула я, все еще не в силах поверить.

– Нет, это мы, – поправил он, и его взгляд стал томным, тяжелым. Он медленно приблизил свое лицо, давая мне время отстраниться, но я не сделала этого.