Тайна хозяйки

Глава 1 Дорога.

Звон был не в ушах. Он исходил извне – высокочастотный, назойливый, как комар в кромешной тьме. Солнце, расплавленное и белое, не жарило – оно выжигало дотла. Воздух над раскалённым асфальтом колыхался маревами, превращая линию горизонта в дрожащий, обманчивый мираж.

Слава стоял посреди этой пыльной адской реки, прижимая к уху мобильник. Пластик был горячим, как уголек.

– Ало… Ало! Это кто? – его голос, хриплый от жажды и пыли, тонул в безмолвии, словно поглощаемый ватным колпаком. – Опять связь пропала, черт возьми!

Последние слова он прокричал уже не в трубку, а в раскаленное, немое безмолвие леса. Лес по обеим сторонам дороги был не просто зеленым массивом. Он был стеной. Густой, темной, неестественно тихой. Ни щебета птиц, ни стрекота кузнечиков – лишь гнетущая, полная тишина.

Он плюнул, и слюна, густая и темная, на мгновение оставила влажное пятно на пыли, прежде чем испариться. Плечи горели под ремнями рюкзака, оставляя влажные полосы на футболке. Слава сбросил его с себя, и тот с глухим стуком рухнул на землю, подняв облако едкой, серой пыли. Дрожащими руками он расстегнул молнию, нащупал прохладное стекло бутылки. Воды осталось меньше половины. Он сделал два жадных, коротких глотка, ощущая, как влага обжигающе-холодным потоком стекает в пустой желудок. Остальное, не раздумывая, вылил себе на голову, на лицо. Вода стала мгновенно горячей, смешалась с потом и грязью, оставив ощущение не прохлады, а липкой, соленой духоты.

– Хоть бы кто проехал… – прошептал он, и это прозвучало как молитва, обращенная к пустоте.

И пустота ответила.

Сначала это был далекий рокот, едва различимый за тем гулом. Потом он нарастал, превращаясь в дребезжащий, знакомый звук старого двигателя. Из марева впереди, словно из ниоткуда, выполз «жигуленок». Странного, выцветшего до молочно-белесого оттенка цвета. Он мчался, не снижая скорости, поднимая за собой шлейф пыли, который оседал обратно неестественно быстро, почти сразу.

Сердце Славы ёкнуло. Он инстинктивно шагнул на середину дороги, подняв руку.

– Стой!

Машина пронеслась мимо, обдав его волной горячего воздуха, пахнущего бензином, озоном и чем-то сладковато-приторным, как увядшие цветы. Он даже успел мельком увидеть лицо водителя – бледное, расплывчатое пятно за заляпанным грязью стеклом.

И тогда случилось невозможное.

Спустя секунду, две, уже после того, как машина должна была скрыться за поворотом, сзади раздался скрип тормозов. Резкий, короткий, будто от неожиданности.

Слава обернулся.

«Жигуленок» стоял на дороге метрах в двадцати позади него. Совершенно неподвижно. Он не катился по инерции, не раскачивался на рессорах. Он просто был. Как будто стоял там всегда. Ни одна дверь не открывалась.

И тишина, на секунду нарушенная ревом мотора, снова сомкнулась, став еще гуще, еще тяжелее. Теперь в ней было ожидание.

Слава медленно, очень медленно повернулся всем телом к машине.

– Что за черт… – выдохнул он, и на спине у него пробежал ледяной мурашек, не имеющий ничего общего с палящим зноем.

Он схватил свой рюкзак, пропитанный пылью и потом, и побежал к машине, его ботинки глухо стучали. Подбежав к пассажирскому окну, он заглянул внутрь. Стекло было чуть приоткрыто, и оттуда пахло старой кожей и той же сладковатой пылью. За рулем сидела девушка. На вид – лет двадцати. Черты лица нежные, но будто подернутые дымкой усталости. Волосы цвета воронова крыла были заплетены в тугую, не по-деревенски сложную косу. Но больше всего его поразили ее глаза – огромные, светло-серые, как мокрый асфальт, и совершенно бездонные. В них не читалось ни страха, ни удивления, лишь спокойное, отстраненное любопытство.

– З-здравствуйте, девушка, – начал он, запыхавшись, вытирая ладонью пот со лба. – Извините за беспокойство, вы не подскажете… – он начал лихорадочно рыться в рюкзаке, откуда пахло старыми книгами и походной горелой кашей. – Сейчас… Вот. – Парень достал книгу. Она была толстой, в кожаном переплете, потрескавшемся от времени, с пожелтевшими, шершавыми страницами. Он бережно, почти с трепетом, открыл ее на середине, где между листов лежал сложенный листок из блокнота. Развернув его, он показал девушке рисунок. – Вот.

На бумаге его рукой были изображены настенные часы. Не простые. Массивный корпус из темного, почти черного дерева, циферблат с причудливыми, не римскими и не арабскими цифрами, и две стрелки – тонкие, как шипы, застывшие в положении, которое он мысленно называл «три минуты до полуночи».

– Где их можно найти, вы не знаете? – в его голосе прозвучала мольба, которую он не мог скрыть.

Девушка не вздрогнула, но ее пальцы, лежащие на руле, чуть заметно сжали потрескавшуюся кожу. Ее серые глаза сузились, вглядываясь то в рисунок, то в его лицо.

– Зачем тебе эти часы? – ее голос был тихим, мелодичным, но в нем проскользнула стальная нотка, и Славе показалось, что в салоне на мгновение стало холоднее.

– Дело в том, что я… я очень долго их ищу, – он попытался говорить увереннее, но слова выходили скомканными. – Они представляют очень большую историческую ценность. Нужны одному… частному музею. Для коллекции.

Девушка медленно покачала головой, ее коса скользнула по потрескавшейся кожаной обивке сиденья.

–Нет. Не знаю.

В ее голосе не было ни капли сомнения. Была окончательность.

Отчаяние сжало его горло. Он сглотнул комок пыли и жажды.

– Тогда… не хочу напрашиваться, но… не довезешь до первого поселения? – он беспомощно махнул рукой в сторону бесконечной дороги. – А то ноги уже совсем не идут, честное слово.

Она смотрела на него своими бездонными глазами, и секунда молчания растянулась на вечность. Казалось, она взвешивает что-то, измеряет его невидимыми весами.

– Ладно, – наконец произнесла она. – Садись. Довезу. Тут недалеко есть деревня. Живет там один дед, с ним и поговоришь. Может, он что знает.

Облегчение волной хлынуло на Славу. Он чуть не рассмеялся, сдерживая дрожь в коленях.

– Спасибочки! Что бы я без тебя делал! – он потянулся к ручке задней двери, но она не поддавалась. Тогда он обошел машину и уселся на пассажирское сиденье. Салон встретил его тем же сладковатым запахом и прохладой, которой тут, под палящим солнцем, быть не должно было. – А как зовут мою спасительницу, если не секрет? Меня Станислав. Станислав Новиков.

Девушка повернула ключ зажигания. Двигатель завелся с первого раза, с тихим, ровным урчанием, совсем не похожим на тот дребезжащий рев, что он слышал с дороги. Она посмотрела на него прямо, и в ее серых глазах на мгновение вспыхнул холодный, отраженный свет.

– Рада. Рада Валл.

Глава 2 Дед.

Первые минуты езды были похожи на плавание под водой. Звуки внешнего мира – шелест листьев, стрекот кузнечиков – умерли, задушенные герметичным салоном. Оставался лишь ровный, приглушенный гул двигателя, больше похожий на отдаленное биение сердца какого-то огромного механического зверя. Слава смотрел в боковое окно, пытаясь зацепиться взглядом за знакомые ориентиры, но пейзаж за стеклом плыл, как масляная размывка, лишенная четких контуров. Цвета были слишком яркими, слишком ядовитыми для этого выжженного мира – хвоя отливала неестественным изумрудным глянцем, кора деревьев казалась синей, а небо затянула мутная, перламутровая плёнка.

Парень моргнул, пытаясь сбросить наваждение, ощутив легкую тошноту от этого калейдоскопа. Когда он снова открыл глаза, то увидел его.

Между деревьями, в полукилометре от дороги, стоял высокий, до неестественности худой человек в длинном, темном, не по погоде, пальто. Лица не было видно – лишь белое, размытое пятно, будто кто-то стер его с фотографии резинкой. И этот человек медленно, с плавностью маятника, махал ему рукой. Жест был не зовущим, а прощальным. «Счастливого пути», – говорило это взмахивание. Прощальный взмах.

Слава резко дернулся назад, ударившись затылком о жесткий подголовник.

–Что такое? – голос Рады прозвучал как будто из другого конца туннеля, глухо и отстраненно.

–Там… там кто-то есть. В лесу, – Слава с трудом оторвал взгляд от окна, повернувшись к ней. Его пальцы впились в потрепанный кожаный переплет книги.

–Это, наверное, из-за жары, глючит уже, – пробормотал он, пытаясь убедить себя.

Он снова обернулся, чтобы посмотреть через заднее стекло. Фигуры уже не было. Будто ее и не было. Лес стоял стеной – густой, молчаливый и абсолютно пустой.

Они мчались по дороге, и Слава с растущей тревогой отметил про себя самое странное: за все время пути они не встретили ни одной машины. Ни единой. Дорога принадлежала только им и этому звенящему безмолвию.

Без предупреждения Рада резко вывернула руль, и «жигуленок» нырнул в зияющий проем между сосен, на едва заметную колею, больше похожую на звериную тропу. Машину затрясло, подбросило, ее кидало из стороны в сторону. Слава вцепился в ручку двери, чувствуя, как каждый сустав отзывается глухой болью. Казалось, они ехали так вечность, пока сквозь частокол стволов не проступили крыши.

Деревушка, что открылась взгляду, была похожа на кладбище домов. Избы стояли с провалившимися крышами, скособоченные, с пустыми глазницами окон. Древесина была прогнившей, почерневшей от времени и влаги. И лишь один дом, на краю поселения, выглядел обитаемым. Он был аккуратно обмазан желтоватой глиной, окна блестели кристальной чистотой, а на огороде, отгороженном идеальным штакетником, не было ни единой сорной травинки. Слишком чисто. Слишком ухоженно для этого места забвения. Станислав, человек, привыкший подмечать детали, зафиксировал и это в своем внутреннем досье.

Едва они вышли из машины, Рада, не глядя на него, бросила коротко:

–Здесь живет Иван Кузьмич. Все, что тебя интересует, спросишь у него. Все? Вроде все, я поехала.

И, не дожидаясь ответа, она прыгнула в салон, развернула «жигуленок» и умчалась обратно в чащу, оставив Славу одного в звенящей тишине мертвой деревни.

Парень, подавив нарастающую тревогу, толкнул калитку. Она открылась беззвучно, на хорошо смазанных петлях. Дорожка к дому была забетонирована, ровная и серая, как взлетная полоса. По обеим сторонам росли яблони, груши, черемуха, увешанные плодами невероятных размеров и идеальной, почти муляжной формы. Соблазн был непреодолим. Новиков, не удержавшись, сорвал с ближайшей ветки крупное, румяное яблоко. Он уже поднес его ко рту, чувствуя соблазнительный аромат.

– А ну дай сюда! – прохрипел за его спиной старческий, пропитый голос.

Слава вздрогнул и обернулся. На крыльце стоял коренастый дед с густой, седой щетиной и цепкими, бледными глазами.

–Тебя что, мама не учила мыть фрукты перед тем как их есть? А я ведь их потравил. От вредителей. Вот бы ты сейчас яблочко слопал, а потом я виноват, что вот, мол, табличку не повесил «Потравлено». Ну что, молчишь? Чаво пришел-то?

–Кхм… Вы Иван Кузьмич? – выдавил Слава, сжимая в потной ладони яблоко.

–Ну я, я.

–Один живете?

–Внучек, а тебе-то что? Чай, вымогатель какой?

–Нет, нет, что вы! – Слава засуетился. – Просто у вас тут так красиво и чисто, что я подумал…

–А ты, внучек, не думай. Ты заходи, заходи.

Иван Кузьмич развернулся и скрылся в темном проеме двери. Слава, после секундного колебания, последовал за ним.

Внутри дом оказался таким же стерильно-чистым. Пахло сушеными травами, печным теплом и воском. Дед усадил Славу за массивный дубовый стол, покрытый шрамами от времени, и поставил перед ним дымящуюся тарелку пельменей, а рядом – глиняную крынку со сметаной. Мол, кушай, внучек, поправляйся.

Пока Слава, действительно изголодавшийся, ел, дед достал из буфета графин с кристально-чистой жидкостью, звеняще поставил две стопки и плеснул по чуть-чуть в обе.

–Как звать-то тебя?

–Слава.

–Станислав, значит, ну вот и хорошо. Давай за знакомство, да под пельмешки, ух, как пойдет!

–Нет. Спасибо, я не пью.

–Да ты не подумай, не магазинная эта паленка. Сам гнал, на настоичках разных держал. Хороша самогоночка… Ой, хороша. – Иван Кузьмич опрокинул стопку залпом, с наслаждением крякнул и вытер губы рукавом. – Ну, как знаешь. А самогоночка и впрямь хороша.

Новиков не отказался от пищи, он был голоден как волк. А дед пил. Он методично осушил и свою стопку, и ту, что была налита Славе, а потом и весь графинчик, его щеки залил густой румянец, а глаза стали влажными и несфокусированными.

–Слава, а ну давай, в погреб полезай, еще одну бутылочку достанешь. Ой, хороша самогоночка, ой, хороша!

–Нет, Иван Кузьмич. Вам хватит на сегодня.

–Это ты, Станислав, молодец, правильно. Если бы не ты, я бы уже не остановился. – Дед тяжело вздохнул, его взгляд стал тоскливым. – Что ты все меня Иван Кузьмич, да Иван Кузьмич… Ты меня дедом Ваней называй, мне так лучше. Я ж всю жизнь один прожил. С самой войны. И детей у меня не было, не то что внуков. А уж о внуках я и мечтать не мог. Может, ты, Слава, останешься у меня жить? Мне и руки сейчас сильные нужны, дрова колоть, я-то уже не в том возрасте, что раньше, а ты вроде парень крепкий. Вот только невесту ты здесь себе не найдешь.

В его голосе прозвучала такая бездонная, вековая тоска, что Славу передернуло.

–Дед Ваня, – осторожно начал он, быстро начеркивая что-то в книге на предпоследних страницах. – А эта девушка, Рада…

Лицо старика исказилось мгновенной, животной гримасой страха и ненависти.

–Нет, Слава, ты что! Не разговаривай с ней, не подходи к ней, это дьявол, дьявол в юбке! Это не девушка! Из-за нее я не смог себе жену-то найти!

–А почему?

–А потому… – дед бессильно мотнул головой, его веки задрожали. Он не успел ничего сказать, как тяжело рухнул головой на стол и захрапел.

Новиков вздохнул, отнес его на кровать в соседней горнице, прибрал за собой со стола. На улицу уже опускался вечер. Небо полыхало дивным, кроваво-алым закатом, отчего тени от покосившихся изб становились длинными и зловещими. «Какая-то странная деревня, – думал Слава, глядя в окно. – Да и дорога к ней была странная. Дед нес какую-то чепуху про девушку… очень даже приличную. К себе зовет жить. Останусь? Что делать, может, он про часы что знает. А не знает – так помогу деду, хороший вроде человек. Да и деревня странная… что-то в ней есть. А что это за "что-то" – я обязательно узнаю».

Он зашел в дом, тщательно помыл сорванное яблоко под струей ледяной воды из колонки.

«Прям как в анекдоте, – мелькнула у него ироничная мысль. – "Внучек, ты поливал мои яблочки гадостью?" – "Нет". – "А я поливал!"»

Слава горько улыбнулся. Аппетит к яблоку напрочь пропал. Он положил его на чистый, выскобленный стол, где оно лежало теперь, как немой укор – идеальное, румяное и, возможно, смертельное.

– Боже, как я устал, – прошептал он, повалившись на жесткую лавку у печки.

Тело отзывалось глухой болью, веки налились свинцом. Потянувшись, он закрыл глаза и провалился в сон почти мгновенно, как в черную, бездонную воду.

Глава 3 Деревня, которой нет.

Утро в деревне началось не с пения птиц, а с густого, сладковатого смрада, вползшего в дом сквозь щели в оконных рамах. Он висел в воздухе – тяжелый, неподвижный, пахнущий прелыми цветами, старой штукатуркой и чем-то неуловимо лекарственным, как в доме у очень древней, доживающей свой век старухи. Слава, едва открыв глаза, почувствовал, как этот запах обволакивает горло, вызывая легкое подташнивание.

Он вышел на улицу, надеясь глотнуть свежего воздуха, но его не было. Деревня в утренних сумерках была мертва и пуста. Тот же частокол покосившихся изб с заколоченными окнами, та же гнетущая тишина. Ни дымка из труб, ни скрипа калиток. За все время своей прогулки по единственной пыльной улице Слава не встретил ни одной живой души. Только вороны, с мрачным карканьем перелетавшие с одной прогнившей крыши на другую, нарушали это безмолвие.

Парень, чувствуя, как тиски одиночества сжимаются вокруг него все туже, свернул в лес, на ту самую тропу, что вела к дому Рады. Воздух здесь был чуть чище, и он жадно вдыхал его, пробираясь сквозь папоротники и хрустя под ногами сухими ветками.

Не пройдя и полусотни метров, чаща неожиданно расступилась, открыв вид на поляну. И на ней – тот самый особняк. Двухэтажный, с затейливой, но облупившейся лепниной и высокими, словно церковные, стрельчатыми окнами. Он стоял, погруженный в тень вековых елей, и в его облике было что-то надменное и печальное. А возле резного крыльца, поблескивая на утреннем солнце грязным блеском, стоял тот самый «жигуленок».

Из сада, окружавшего дом, доносилось тихое, мелодичное напевание. Слава подошел ближе, раздвинул ветки ракиты и увидел ее. Рада ходила по заросшим бурьяном дорожкам, ее пальцы скользили по пожухлым головкам пионов, и она пела что-то старинное, грустное, на незнакомом языке. Ее голос был чистым колокольчиком в этой давящей тишине.

– Привет, Рада! – окликнул он, выходя из укрытия.

Девушка обернулась. На ее лице не было ни удивления, ни радости. Лишь холодная, отстраненная вежливость.

–Ну, здравствуй, здравствуй.

–Что это ты тут пела? – спросил Слава, чувствуя себя неловко.

–Мне что, петь нельзя? – она подняла бровь, и в ее серых глазах вспыхнула насмешливая искорка.

–Я просто спросил. А это твое? – он кивнул в сторону особняка.

–Мое.

–Пригласишь?

–Нет. – ее голос стал стальным. – Что тебе вообще тут надо? Я не знаю, где твои дурацкие часы! Едь ты домой, к себе в Москву.

В ее словах была такая неприкрытая злость, что Слава отступил на шаг. Но тут же в нем закипело упрямство.

–Подожди. Не поеду я домой. Понравился мне этот старик, как человек. Я решил – останусь у него. У меня родни нет, я детдомовский. Да и поговорить с ним вчера не получилось, напился он. Он уже старый, я ему по хозяйству помогу. Как хорошо совпало – у него внуков никогда не было, а у меня деда. Буду с ним, пока не помрет, а помрет – все равно не уеду. Останусь.

Он выпалил это почти вызывающе, глядя ей прямо в глаза. Рада смерила его долгим, пронизывающим взглядом.

–Как знаешь, Станислав! Как знаешь. – бросила она и, резко развернувшись, зашла в дом, сильно хлопнув тяжелой дубовой дверью. Этот удар прозвучал как приговор: «Проваливай, тебя здесь не ждут».

– Я напрашиваться не буду, – тихо сказал он в пустоту и, сжав кулаки, побрел обратно.

Но то, что он увидел, вернувшись в деревню, заставило его кровь застыть в жилах. Тишина и мертвенность исчезли, словно их и не было. Деревня кипела и пульсировала жизнью. Из труб вился дымок, на лавках возле калиток сидели старики и старухи, оживленно о чем-то беседуя. Двое детей с визгом гоняли по улице мяч. Воздух был наполнен привычными звуками – стуком топора, скрипом ведра у колодца, блеянием козы где-то вдали.

Слава, остолбенев, медленно проходил по улице. Он машинально со всеми здоровался.

–С добрым утром!

–Здорово, Славик! – в ответ кричал ему седой как лунь старик с гармонью.

–Хлебнул утренней росы? – подмигнула ему полная женщина в цветастом платке.

С ним здоровались тепло, по-соседски, как будто знали его по меньшей мере пару лет. И тут Слава вспомнил: когда он утром проснулся, деда дома уже не было. На столе стоял завтрак – кружка молока и ломоть хлеба с салом, но самого Ивана Кузьмича не было видно.

Сердце его учащенно забилось. Он подошел к тому самому седому старику с гармонью.

–Здравствуйте.

–Здорова, Славик! – старик лукаво подмигнул.

«Откуда он знает, как меня зовут?» – пронеслось в голове у Славы.

–А вы не видели Ивана Кузьмича? – вслух спросил он.

Лицо старика мгновенно стало серьезным.

–Да ты что, парень? Он же как месяц назад помер. Отпели, похоронили, на погосте крест поставили.

Мир вокруг Славы поплыл. «Как месяц? Вчера вечером болтали. Как месяц? Только вчера звал жить к себе. Как месяц… Как?» Он хотел еще что-то спросить, переспросить, но, моргнув, обнаружил, что старика на лавке уже нет. Будто его и не было. Слава, с нарастающей паникой, повернулся и побежал к дому деда.

Он влетел в сени, а оттуда – в горницу. И обомлел. За столом, у печи, спиной к нему стоял Иван Кузьмич. Он что-то помешивал в чугунке и нараспев напевал. Родной, улыбающийся, живой.

«Может, ошибся старик? Мало ли Иванов Кузьмичей в деревне?»

– Ну, дед, и деревня у вас!!! Черт ногу сломит, – выдохнул Слава, прислонившись к косяку. – Сейчас один старик сказал, что ты месяц назад как помер!

Дед резко обернулся. Его лицо вытянулось от испуга.

–Какой старик? Какой старик? – он подбежал к окну, отдернул занавеску. На улице снова была мертвенная, утренняя тишина. Ни души. – Славка, да ты что? Я уже давно один во всей деревне живу. Да это та дьяволица! Это ее проделки!

– Постой, дед, как один?! Да я вот только что! Здоровались, и имя мое знали. Будто давно здесь живу.

–Ходил все-таки? – голос деда стал тихим и трагичным. – Ну, скажи, ходил?

–Куда?

–Ну, к этой… дьяволице?

–Ходил, – сдавленно признался Слава.

Иван Кузьмич сокрушенно покачал головой, его глаза наполнились неподдельным страхом.

–Ведьма она, Славка! Ведьма. Ее рук это дело, ее. Брось ты к ней ходить. Дай помереть мне спокойно, а там и сам уезжай, уезжай отсюда.

– Ну, как же, дед? Сам вчера звал жить с собой, а сейчас – уезжай. Не поеду! Я разберусь с вашей деревней.

На лице старика появилось странное выражение – смесь облегчения и безысходной грусти.

–Славка, спасибо тебе! Вот теперь мне хорошо, спокойно. А ты иди, руки-то помой, чай, сейчас обедать будем.

Новиков послушно пошел умываться. Когда он вернулся, стол ломился от еды. Дымящиеся тарелки наваристого борща, отварная картошка в мундире, селедка, посыпанная кольцами лука, свежие помидоры и огурцы, душистый хлеб, яблоки, груши и даже горячая, только что из печи, выпечка – ватрушки с творогом.

– Ну, дед, балуешь ты меня! – Слава сел за стол, пораженный таким пиром.

–Мне для внучка ничего не жалко. Может, слазишь в погреб? Кисленького огурчика принесешь?

– Э-э, дед, подожди, – Слава остановил его. – У меня к тебе вопросы есть. Ты не знаешь, где можно найти эти часы? – он принес книгу и развернул ее на нужной странице.

Дед внимательно, долго смотрел на рисунок, вглядываясь в каждую линию.

–Нет, не видел. Хотя, погодь, погодь, дай еще взгляну. – Он снова склонился над книгой, затем с сожалением вздохнул. – Нет, не видел. Никогда.

– Вчера ты говорил, что эта девушка, Рада, помешала тебе жениться. Каким образом?

–Извини, внучек, не помню, чтобы я такое говорил, – старик потупился, его пальцы нервно забарабанили по столу.

–Ну, ладно. А чем она тебе не угодила? Почему ты ее так называешь?

Лицо Ивана Кузьмича исказилось гримасой ужаса.

–Извини, Славик, не могу сказать. Жить хочу, а скажу – умру. А она тогда и тебя изморит. Ты мне лучше в погреб слазь, все равно больше ничего не скажу. Да и нечего говорить-то.

Слава понял, что выжать из него правду сейчас невозможно. Он встал.

–Ладно. Держи свою бутылку, – он протянул деду бутыль с самогоном, которую взял в сенях. – Да только всё не пей, а то некому мне будет по хозяйству помогать.

–А как это ты? В погребе же? – удивился дед.

–Я еще с утра знал, что ты бутылку попросишь, вот и слазил, пока тебя не было. – Слава горько усмехнулся. – Дед Ваня, может, все-таки передумаешь, а?

–Нет, Слав. Я уже старый. Хочу себя быстрей в могилу загнать. Да вот и дом тебе неплохой останется, да только зачем он тебе в этой-то глуши.

– Ладно. Только не говори такого больше. Ты пей, а потом спать ложись, и вечером меня не жди. Я пошел дрова покалю.

–Спасибо, Славик. А я… это последняя. Все, больше не буду, обещаю.

–Ну, все, я пошел.

Глава 4 Вечерняя встреча.

Последний удар топора отозвался в костяшках пальцев онемением, и очередная чурка с сухим треском разлетелась на две идеальные половинки. Слава выпрямился, смахнул со лба соленые капли пота, смешанные с пылью, и глубоко вдохнул. Воздух, напоенный запахом свежеколотой сосны и вечерней прохлады, наконец перебил тот сладковатый, тленный смрад, что висел над деревней. Внутри все утихло; буря отступила, сменившись усталым, выстраданным спокойствием.

Он прислонил топор к поленнице и, тяжело дыша, опустился на скрипучее бревно. В голове, освобожденной от физического напряжения, снова зазвучали навязчивые мысли, как эхо в пустой пещере.

«Говорили мне, предупреждали старики из музея: «Новиков, не лезь. Эта история – болото. Засосет». А я, упрямый дурак, влез. И ведь уже успел пожалеть… а теперь и рад, что не послушался. Пожалеть-то успел, зато семью новую нашел. Пусть и маленькая – один дед, зато какая душа! Настоящая, не поддельная. И Рада… какая же из нее ведьма? Глаза, правда, колдовские, бездонные, но в них скорее грусть, чем зло. И чертовски красивая. И мне… она определенно нравится. Противно признаваться самому себе, но нравится».