Тайна хозяйки

Он с тоской посмотрел на аккуратный, выметенный двор, на идеально прямые грядки. «А дед… Дед, я тебе удивляюсь. Везде чистота, порядок, пахнет хлебом и сушеными травами, а сам – в запой. Прячется. От чего? От себя? От прошлого? Все здесь странное: и дед, и девушка, и эта дорога-призрак, и сама деревня, то мертвая, то живая. И я сам становлюсь таким же странным, затерявшимся в этом лабиринте из бревен и тишины».

Мысль о Раде снова вспыхнула, настойчивая и жгучая. «Надо еще раз сходить к ней. Обязательно. Что бы дед ни говорил, чтобы ни шептала мне логика. Она – ключ. Я это чувствую. Но как подступиться? Она же меня на порог не пустит… Нужен предлог. Ситуация. Дождь, например. Ливень, гроза, град… чтобы она, скажем, спряталась под моим плащом? Смешно. Или… влюбить ее в себя? Я ведь, похоже, единственный молодой парень в этой деревне-призраке. Хотя… в ней что-то не так. Она знает про часы. Я чую кожей – знает. И боится чего-то. Или кого-то».

Темнело стремительно. Сумерки сгущались, наползая из леса сизыми, холодными тенями. Слава, с наслаждением чувствуя приятную усталость в натруженных мышцах, зашел в дом. В горнице, за столом, под лампой с абажуром из цветного стекла, сидел Иван Кузьмич. Голова его лежала на скрещенных руках, из полуоткрытого рта вырывался ровный, тяжелый храп. Рядом с локтем стояла пустая стеклянная бутылка, а чуть в стороне – одна полная стопка, налитая аккуратно, будто ждала гостя. Слава подошел, поднял ее. Резкий, сивушный запах ударил в нос, заставив сморщиться.

– Гадость редкая, – прошептал он с отвращением. – Как он только это пьет?

Он вылил жидкость в раковину с таким видом, будто травил ядовитого змея. Звук плескающейся влаги показался ему на удивление громким в вечерней тишине.

Потом его взгляд упал на тяжелую, окованную железом дверь в погреб. Решение созрело мгновенно. Он распахнул ее, щелкнул выключателем, и вниз, в темноту, упал желтый свет лампочки. Спустившись по скрипучим, истертым ступеням, он очутился в прохладном, земляном подвале. Воздух здесь пах влажной глиной, квашеными овощами и… все тем же крепким, самогонным перегаром. В углу, на полке, стояла та самая десятилитровая стеклянная бутыль, наполненная мутной, желтоватой жидкостью. Слава с усилием поднял ее, ощутив тяжесть греха и отчаяния, которое она в себе таила.

С трудом выволок он бутыль во двор, поставил на землю и, не раздумывая больше, опрокинул. Поток вонючей жидкости с шипением разлился по сухой, растрескавшейся земле, впитываясь в нее темным, маслянистым пятном.

– Все, – громко сказал Слава, обращаясь к пустоте. – Хватит. Сам виноват.

– Эй, а ты что это делаешь? – раздался сзади тихий, насмешливый голос.

Слава вздрогнул и резко обернулся. На краю дороги, словно материализовавшись из сгущающихся сумерек, стояла Рада. Она была в темном платье, и ее бледное лицо казалось парящим в темноте неземным мазком.

– Извини, не заметил тебя, – смущенно пробормотал он, отступая от лужицы. – Ты… ко мне?

– Да, – она сделала несколько бесшумных шагов вперед. Ее глаза блестели в полумраке, как у ночного зверя. – Ну, как тебе в моей деревне?

– Твоей? – Слава невольно улыбнулся. – Хорошо. Спокойно. Природа… Одним словом, благодать. А что, ко мне-то по какому поводу? Понравился, что ли?

Она фыркнула, и в этом звуке не было ничего, кроме холодного презрения.

–Ты? Мне? Ну уж нет, ты мне совсем не нравишься. Пришла просто спросить, не хочешь ли ты уехать отсюда? Пока не поздно.

– Нет, – его голос прозвучал тверже, чем он ожидал. – Уехать не хочу. Я тебе еще утром все сказал.

– Я думала, вдруг ты уже передумал. Одумался.

– Нет. Не передумал.

– А зря, – ее шепот был похож на шелест сухих листьев. – Смотри. А если я тебе скажу, что дед твой – не тот, за кого себя выдает? Что он – не человек.

Слава почувствовал, как по спине пробежал ледяной мурашек, но сдаваться не собирался.

–Я тебе не поверю. Ни единому слову.

– А ведь я тебе правду говорю, – она приблизилась еще на шаг, и он почувствовал исходящий от нее холод. – Не человек он. Вурдалак. Слышал о таких? Пить-то он начал, как с тобой познакомился. До тебя – ни-ни. Это он специально, чтобы… не выдать себя в неподходящий момент. Понравился ты ему, видно. Сильный ты, здоровый. Ладно, – она вдруг резко сменила тему, и ее голос снова стал светским и насмешливым. – Угостишь яблочком?

Слава, ошеломленный этим вихрем слов, молча кивнул, зашел в ограду и, на автомате, сорвал с ближайшей ветки самое румяное, налитое яблоко. Но когда он обернулся, чтобы протянуть его, на дороге никого не было. Только темное пятно вылитого самогона да первые, робкие звезды на потемневшем небе.

«Странная девушка… Очень странная, – медленно пошел он к дому, сжимая в руке бесполезный плод. – И яблоко только зря сорвал. Так бы и сказала, что пошла, а то «угостишь яблочком» … Ведьма. Ха, ведьма. Сам теперь так подумал».

Ночь окончательно вступила в свои права. Она была удивительно красивой – безлунной, но безумно звездной. Млечный Путь раскинулся через все небо, словно дорога из алмазной пыли, ведущая в никуда. Слава зашел в дом, тщательно закрыл за собой тяжелую дверь, задвинул щеколду. Он погасил свет в сенях и прошел в свою комнату, где его ждала простая железная кровать. Раздевшись, он упал на прохладное, грубое полотно простыни.

План. Нужен был план. Он лежал в темноте, уставившись в потолок, где узоры из теней плясали под мерный храп деда из соседней комнаты. Вурдалак… Часы… Ведьма… Музей… Обещание. Все это кружилось в его голове, смешиваясь в один огромный, неразрешимый клубок. Но одно он знал точно: назад пути нет. Он должен докопаться до сути. Во что бы то ни стало.