Смутьян

Я осмотрел механизм внимательнее. Деревянные шестерни действительно разбухли от влаги, а места их соединения потемнели от постоянного трения.

– Нужно три вещи, – сказал я, выпрямляясь. – Во-первых, сухое дерево – дуб или лиственницу. Во-вторых, животный жир. И в-третьих… – я сделал паузу, – смолу сосновую.

– А зачем жир-то? – выпалил Фенька – Чтобы мельница сытнее работала?

В толпе послышался сдержанный смешок.

– Нет, – ухмыльнулся я. – Жир смешаем со смолой и промажем шестерни. Тогда вода не будет дерево портить, да и крутиться станет легче.

– Дуб найдём… Вон за околицей сухостойный стоит. А жира у бабы Матрёны в запасе должно быть. – предложил староста

Степан неожиданно шагнул вперёд

– Я смолу достану. У меня брат в смолокурах работает.

Толпа зашевелилась, и в глазах людей я увидел нечто новое – не просто страх или благоговение, а пробуждающийся интерес. Они начали верить, что перемены возможны.

А в это время оно могло привести к плохим результатам… Пока-что.

Я кивнул, и попоросил всё принести. Степан сразу умчался, Фенька пошёл за жиром, а пара мужичков пошли за дубом. Я же попросил помочь с механизмом – нужно снять всё, что разбухло.

Спустя пару часов работа закипела: мужики тесали новый вал и шестерни, пока я с ещё парой человек правили колесо. Вскоре мужики со мной во главе поставили новые шестерни, и я промазал всё дерево. Подшипники тоже вытесали из дерева, чтобы точно надолго хватило.

Толпа замерла, когда колесо мельницы с скрипом тронулось. Потом – еще один оборот. И вот уже весь механизм завращался плавно, почти беззвучно, лишь с легким поскрипыванием свежего дерева.

– Работает! – крикнул Фенька, первым сорвавшись с места. Он прыгал, как заведенный, вокруг мельницы, пока староста не одернул его за рубаху.

Я вытер пот со лба, наблюдая, как вода плавно переливается через лопасти. Это был простейший ремонт, элементарная инженерная мысль – но для них настоящее чудо. В глазах мужиков читалось нечто большее, чем благодарность. Это был восторг открытия, первое пробуждение мысли, что мир можно менять.

Староста подошел ко мне, его руки дрожали

– Батюшка… то есть… святой отец… – он запнулся, не зная, как обратиться. – Как нам отблагодарить-то тебя?

– Ничего не надо. – Я покачал головой – Только одно – слушайте, что скажу, и учитесь.

Степан, стоявший рядом, вдруг опустился на колени и поклонился в землю. За ним – еще несколько мужиков. Даже староста, после мгновения колебаний, склонил голову.

Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Они уже не просто боялись меня – они верили. Слепо, безоговорочно.

Так начался мой первый день в этом мире – день, когда я понял, что назад дороги нет.

Спустя пару дней я научил мужиков ухаживать за мельницей, а также начал помогать здешнему кузнецу. Там-то я и сделал грубую ошибку.

В течение нескольких дней мы с кузнецом Косым – коренастым, молчаливым мужиком с вечно закопченным лицом – не вылезали из его дымной мастерской. Идея нового меха родилась, когда я увидел, как он, обливаясь потом, в одиночку качает огромные кожаные меха, едва успевая поддерживать жар в горне.

– Давай сделаем по-другому, – предложил я, чертя схему прямо на земляном полу пальцем. Объяснил принцип педального привода, тщательно подбирая слова, чтобы не употребить ничего слишком современного. Косой сначала только хмыкнул, почесывая свою обгорелую бороду, но когда я начал показывать, как соединить детали, в его единственном глазу (второй он потерял в молодости) загорелся интерес.

Три дня мы не покидали кузницу. Особенно сложно дался поршневой механизм – пришлось выковать цельнометаллический цилиндр, а затем кропотливо подгонять к нему деревянный поршень, обтянутый сыромятной кожей. Фенька, наш верный помощник, таскал нам воду и уголь, а Степан выстругивал дубовые детали с удивительной точностью.

Когда пришло время испытаний, в кузнице собралась почти вся деревня. Косой, тяжело дыша, уселся на сидушку, обитой овчиной (староста не пожалел для этого подкладки от своего старого тулупа), и начал медленно крутить педали. Сначала раздавался лишь скрип новых шарниров, потом – глухой вздох, когда поршень дрогнул. И вдруг… ровный, мощный поток воздуха загудел в глиняных воздуховодах.

Угли в горне вспыхнули ослепительно-белым светом, озарив потрясенные лица собравшихся. Косой не переставал крутить педали, хотя его единственный глаз слезился от жара. Казалось, он боялся остановиться, словно чудо могло исчезнуть в любой момент.

– Да это же… да как же… – бормотал он, не отрывая взгляда от раскаленного докрасна металла. Староста осторожно протянул руку к горну – обычная крица плавилась на глазах, словно воск. В толпе прошел возбужденный шепот: одни говорили об ангельском огне, другие восхищались новыми мехами, третьи просто стояли с открытыми ртами.

Я откинулся на бочку с водой, вытирая сажу со лба. Это был лишь первый шаг. Но в глазах кузнеца я уже видел ту искру, которая когда-то зажгла эпоху Возрождения – искру человеческого гения, пробуждающегося от векового сна.

Спустя пару дней, когда мы как раз испытывали усовершенствованный плуг, на деревенской улице поднялся невиданный переполох. Сперва послышался гулкий топот копыт, а затем в облаке пыли на центральную площадь влетел всадник в расшитом золотом кафтане, с царской печатью на груди.

Гонец осадил взмыленного коня прямо перед нами. Его пронзительный взгляд скользнул по новым механизмам, затем устремился на меня.

– По указу великого князя Московского! – прохрипел он, с трудом переводя дыхание. – Велено доставить ко двору искусного ремесленника, что ангельские хитрости в здешних местах творит!

Толпа замерла. Даже староста, обычно такой бойкий на слова, остолбенел, беспомощно открывая и закрывая рот. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Царский интерес – это было уже совсем иной уровень опасности.

– Слышал я, – продолжал гонец, слезая с коня, – будто у вас и мельница сама крутится, и кузнечный горн без мехов пылает. А ныне и плуг дивный сделали? – Его пальцы нервно теребили царскую грамоту. – Великий князь такие чудеса своими очами видеть желает.

Косой, стоявший рядом со мной, невольно шагнул назад. Фенька замер, прижав к груди только что выточенную деревянную шестерню. В воздухе повисло напряженное молчание.

Я медленно выдохнул. Мысль о царском дворе пугала – там куда больше глаз, куда больше вопросов. Но и отказ мог стоить всей деревне головы.

– Когда ждать великого князя? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Не князь к тебе поедет, а ты ко двору. – Гонец хитро улыбнулся, обнажив кривые зубы – Завтра на рассвете. С конвоем. – Он многозначительно потрогал рукоять сабли. – Чтобы… ничего по дороге не случилось.

– Да он же нам как родной! Без него мы… – Староста вдруг рухнул на колени

– Молчать! – рявкнул гонец. Его взгляд снова устремился на меня – Так что, мастер? Или сразу в кандалы?

Я посмотрел на перепуганные лица односельчан, на дрожащего Феньку, на Косого, сжимающего кузнечные клещи так, что костяшки побелели. Отступать было некуда.

Завтра на рассвете, – кивнул я, чувствуя, как судьба делает новый, опасный виток. После я обратился к старосте – я обучил вас тому, что пока-что знаю. Вы не пропадёте. А сейчас.. простите…

Под грустными взглядами крестьян меня увели и заперли в самой дальней избе на краю деревни. Деревянные стены пахли сыростью и дымом, а через щели в ставнях пробивался лунный свет. К счастью, вещи не забрали – видимо, гонец побоялся трогать "ангельские артефакты".

Дождавшись, когда за окном стихнут шаги часового, я достал ноутбук, прижавшись к стене, куда не достигал лунный свет. Голубоватое свечение экрана освещало моё напряжённое лицо, пока я в последний раз проверял карты и записи. Батарея умерла как раз тогда, когда за деревней завыли волки – верный признак глубокой ночи.

Записку я писал с особым тщанием, выводя буквы гелевой ручкой на листе из блокнота:

Деревенских не трогать,

или смерть страшная каждого ждёт.

Так сам господь велел

Бумага и невиданные чернила должны были усилить эффект. Оставил её на грубо сколоченном столе, где она сразу бросалась в глаза.

Окно поддалось не сразу – старая древесина скрипела предательски громко. Я замер, прислушиваясь. Снаружи похрапывал охранник, прислонившись к стене. В лунном свете блестела лужица слюны на его бороде.

Выбравшись, я ощутил ночную сырость. ТТ в руке казался невероятно тяжёлым. Первые шаги дались труднее всего – каждая хрустнувшая ветка звучала как выстрел.

– Сбежал! – крик разорвал ночную тишину, когда я был уже в тридцати шагах от деревни.

За спиной застучали копыта. Гонец скакал без факелов – видимо, рассчитывал на лунный свет. Я развернулся, вскинул пистолет и выпустил три пули в сторону топота. Выстрелы оглушительно грохнули в ночной тишине.

Лошадь взвилась на дыбы с пронзительным ржанием. Раздался глухой удар – тело гонца шлёпнулось в грязь. Ещё один выстрел для верности – и я уже бежал к реке, спотыкаясь о кочки, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

У самой воды остановился, переводя дыхание. Где-то вдали кричали люди, но до меня долетали лишь обрывки слов. Река блестела в лунном свете, как ртутная дорожка. Переходить вброд сейчас было безумием – течение слишком сильное. Я решил переночевать прямо тут, у реки.

Я наскоро разжёг костёр кресалом, которое, к счастью, нашёл в покинутом доме, и сел на корточки у огня. Живот предательски заурчал, напоминая, что последний раз я ел ещё вчера утром.

– Поесть бы… – пробормотал я, осматривая окрестности. Взгляд выхватил из темноты гибкий орешник у воды – идеальный материал для рыболовной снасти. Благо в том же доме я взял ржавый, но ещё острый нож, чудом сохранившийся в сундуке под половицами. Его лезвие, хоть и покрытое рыжими пятнами, всё ещё могло перерезать ветку.

Спустя полчаса я уже жарил на рогатине только что пойманную щуку. Река, хоть и быстрая, кишела рыбой – достаточно было пройтись вдоль отмели с заострённым шестом. Местные, видимо, не промышляли рыбной ловлей, раз такое богатство оставалось нетронутым.

– Еда… – я снял дымящуюся рыбу с огня. Белое мясо, лишённое соли и специй, оказалось пресным, но съедобным. Вспомнилось, что в этих краях соль действительно была роскошью – её везли из Старой Руссы или с поморских варниц, и стоила она дороже мяса. Простые крестьяне чаще использовали кислую капусту или грибной рассол для консервации.

Как заснул – не помнил. Проснулся от треска сучьев, когда первые лучи только золотили макушки сосен. Никто меня, похоже, не искал. Свернув мокрую от росы одежду, я двинулся вверх по течению, каждые десять шагов оглядываясь.

Внезапно впереди раздался гулкий хруст – будто ломалось дерево.

– Медведь? Волк? – я мысленно начал перебирать варианты, вскинув ТТ.

Ответ пришёл мгновенно. Из чащи, фыркая и переваливаясь, вышел бурый медведь-самец с характерной седой полосой на загривке. Я помнил, что люди в деревне говорили, что медведей нынче стало больше. Некоторые даже перестали детей выпускать в поля – боялись.

Я замер, прицелившись между его глаз. Пальцы сами сжали рукоять ТТ – если бросится, стрелять придётся почти в упор. На таком расстоянии 7,62-мм пуля гарантированно пробьёт даже мощный лоб медведя.

Так и случилось.

Громовой хлопок выстрела слился с рёвом зверя. Первая пуля вошла точно в цель, оставив аккуратную дыру между глазниц. Две следующие – уже рефлекторно – угодили в шею и грудь. Трёхсотграммовый кусок свинца сделал своё дело: медведь рухнул на бок, судорожно дёргая косматыми лапами. Кровь пузырилась из раны, окрашивая пожухлую осоку в багряные тона ранней осени.

Я перевёл дух, ощущая во рту привкус пороха. Судя по следам у реки, этот самец действительно охранял свою рыбную "заимку" – медведи в этих краях часто промышляли у воды, поджидая идущую на нерест рыбу. В нормальных условиях я бы не стал убивать зверя – но голодный медведь в сентябре, да ещё и потревоженный у добычи, смертельно опасен.

Потрогав тушу носком сапога, я с сожалением вздохнул. Взять мясо с собой не было возможности – даже в сентябрьские прохладные дни туша бы протухла за сутки – температура редко опыскалась ниже +10 градусов. Разве что…

Я начал перебирать варианты, но так и не нашёл подходящего. Крестьяне обычно резали мясо на тонкие полосы и вялили на ветру. Но для этого нужна соль или дымокурня – ни того, ни другого, у меня нет. Также можно было закопать мясо в прохладную у воды землю или сделать запашную яму. Но тогда бы слетелись другие хищники, да и мне нужно продвигаться дальше. Так что тоже не вариант.

В итоге лишь срезал пару килограммов самой чистой вырезки – бёдра и поясница, где меньше всего кровеносных сосудов. Завернул в свежие лопухи и берёсту – хоть какая-то консервация. Остальное пришлось оставить лесным падальщикам – скоро слетятся вороны, а к ночи потянутся волки.

Перед уходом осмотрел оружие: три патрона из восьми осталось. Магазин надо беречь – новых взять негде. По правде говоря, у меня ещё есть пара обойм в рюкзаке, но опять же – новые тут сделать не получится без материалов, а тем более без инструментов и мастера. Сам я хоть и знаю, как патроны делаются, да и кузнец в благодарность за изобретение немного подучил своему ремеслу, всё равно навыков у меня не хватит.

Последний раз оглянувшись на тёмную громадину, распластанную среди папоротников, я двинулся дальше вверх по течению.

– Интересно, местные хоть раз видели огнестрел? Или для них это как магия? – я случайно сказал это вслух, но благо никого рядом не было.

Спустя пару часов я остановился и инстинктивно прижался к стволу дуба. Где-то впереди снова хрустнула ветка. Новый медведь? Или… хуже того – люди?

Между деревьев показалась странная процессия. Впереди шла девушка с изящным луком в руках – не грубым охотничьим, а тонким, явно боевым. Трое мужиков в потрёпанных кожухах держались на шаг сзади, но не раболепно, а как привычные стражи.

Чёрные волосы, заплетённые в косу с золотой нитью, блестели на солнце. Тёмные глаза с янтарными искорками внимательно скользили по лесу. Она шла легко, почти неслышно, но в каждой её мышце чувствовалась скрытая сила – не крестьянская, а вышколенная годами тренировок.

Синий кафтан облегал стройную фигуру, серебряные застёжки у горла поблёскивали. Расшитый пояс с бирюзовыми бусинами болтался на бедрах, а сафьяновые сапожки с загнутыми носами оставляли на влажной земле чёткие следы.

Особенно я отметил, как она держала лук – пальцы лежали на тетиве непринуждённо, будто это было продолжение её руки. Не крестьянка с самодельной игрушкой, а человек, обученный стрельбе с детства.

Мужики выглядели куда проще. Двое с топорами за поясом – не крестьянскими сечками, а боевыми чеканами. Третий, плечистый детина, сжимал в кулачищах рогатину.

Я прижался к дубу, ощущая, как учащённо бьётся сердце. Дочь боярина – подумал я. Да ещё и с охраной. Чёрт, сейчас либо в тюрьму угодишь, либо в женихи.

Девушка внезапно остановилась, подняв руку. Мужики замерли как вкопанные. Её пальцы сжали древко стрелы, но не доставали её из колчана. Казалось, она чувствовала чей-то взгляд на своей спине.

Потом медленно обернулась.

Я затаил дыхание.