Моей дочери трудно. Как помочь девочке-подростку пережить переходный возраст

Глава 1

Наши девочки не в порядке

Почему столь многим дочерям трудно?

Анна Моралис держит портрет своей бабушки по материнской линии на своем рабочем столе в студенческой квартирке в Чикаго. Ее сходство с родственницей поразительно: большие темные глаза, каштановые волосы и узкий подбородок.

– Когда я просто смотрю, как бабушка улыбается мне, моя тревога снижается, – говорит мне Анна при нашей первой встрече.

Во время беседы она склоняется над альбомом и рисует цветными карандашами. Интересно, помогает ли ей рисование справляться с тревогой?

Анна, которой недавно исполнился 21 год, обрела ясное представление о себе благодаря времени и психотерапии. Она планирует поступить на юридический и сосредоточиться на обеспечении социальной справедливости. Уже в юном возрасте – а именно к 12 годам – Анна была увлечена политикой и интересовалась состоянием окружающей среды.

– Я умоляла родителей взять меня на демонстрацию за права человека, – рассказывает девушка. – На что бы я ни обращала внимание, всюду присутствовало много социальной и экологической несправедливости. Расизм, избирательные права, терроризм, глобальное потепление, изменение климата, стрельба в школах. С одной стороны, от подобной вовлеченности я чувствовала большую уверенность в себе; в средней школе я писала статьи для газеты и продавала шоколадные батончики, чтобы заработать денег для детей, ставших жертвами конфликта на Ближнем Востоке. Однако погружение в крупные социальные проблемы вызывало ощущение, будто мелкие происшествия, через которые я проходила в подростковом возрасте, не имеют ценности. Мне казалось глупым расстраиваться из-за чего-то в моей личной жизни.

Ближе к окончанию средней школы я впервые стала популярной, – вспоминает Анна. – Затем появились социальные сети. Это было ужасно для меня. Я начала ощущать сильный дискомфорт от того, как выглядела. Большое количество социальных сетей пронизано постоянным, повсеместным сексизмом. В тот год в средней школе многие девочки собирались и смотрели телесериалы по типу «Милых обманщиц»[2], где девушки за двадцать с безупречными внешностями играли шестнадцатилеток с идеальной кожей и фигурой. Одноклассницы устраивали вечеринки с просмотром Victoria’s Secret Fashion Show и выкладывали в Snapchat свои фотографии, пытаясь выглядеть старше и по-модельному безупречно. Это негативно влияло на меня и на мое представление о себе.

ПОСЛЕ ТОГО КАК АННЕ исполнилось 14 и она перешла в старшую школу, социальная жизнь стала еще более сложной.

– Мои друзья из средней школы бросили меня. Они сказали, что я «слишком хорошая», а моя обеспокоенность справедливостью в обществе – «фальшивка», что я пытаюсь привлечь к себе внимание. У меня не получалось завести новых друзей, поскольку моя школа с углубленным изучением предметов была крошечной.

Не по годам развитое самосознание Анны превратилось в обоюдоострый меч. Так как сверстники смеялись над ней, она начала направлять свою способность к наблюдению и анализу против себя.

– У меня появилось ощущение, что если бы я стала более худой, красивой, радостной или менее серьезной, то смогла бы включиться в те вещи, которые все публикуют в Snapchat и Finsta, – говорит она, имея в виду приложения для обмена шутками и сплетнями внутри ограниченной группы сверстников. – Возможно, у меня даже появился бы парень. Я полагала, что мне чего-то не хватает и поэтому я все упускаю.

С помощью языка саморефлексии, который пришел к ней в процессе терапии, Анна увидела:

– Навязанные миром образцы для подражания о том, какой нужно быть женщиной, атаковали меня с экранов телефонов, компьютеров, телевизоров, с которыми мои ровесники проводили от шести до семи часов ежедневно. Экранная версия идеала женщины затмила реальную жизнь. Я никогда не выбирала, какой я хотела быть в подростковом возрасте.

Мать Анны, врач медицинского корпуса армии США, находилась за границей.

– Я чувствовала себя очень одинокой. Я говорила себе: «Ну и что с того, что у меня нет друзей? Это не страшно; могло быть и хуже». Я не страдала от ужасных невзгод – на моем пороге не было ни войны, ни школьных расстрелов, ни наводнений, ни пожаров, – так с чего моя грусть могла представлять какую-то важность? Но внутри моя депрессия нарастала как снежный ком. Я не понимала, из-за чего мне было так грустно и страшно. У нас даже не было пандемии! Скорее это было похоже на эпидемию растущего ощущения небезопасности во всем, к чему бы я ни обращалась.

Анна начала уменьшать количество потребляемой пищи до маленьких порций. После таких периодов следовали эпизоды обжорства.

– В 14 лет я набрала 7 килограммов. Мама приехала домой в отпуск. Как-то раз мы с родителями ехали в машине, я сидела на заднем сиденье, и они сказали: «Анна, ты набрала вес. Нас это беспокоит. Мы хотели поговорить с тобой о том, что тебе лучше меньше есть и записаться в спортзал». Казалось, они не заметили, что я больше не была самой собой… С одной стороны, мои родители поддерживали ту, которой я являлась внутри (они говорили, что я очень хорошо пишу и однажды стану потрясающей романисткой), но также я жила в большой токсичной трясине из разрушительных гендерных идей о том, как быть женщиной, и в результате воспринимала все, что слышала от родителей, в негативном ключе, особенно когда дело касалось посланий о моем теле: «Ты будешь одинока, если ты толстая. Если ты толстая, даже любящие тебя люди не будут принимать тебя за того, кем ты являешься». Это прибавлялось к всеохватывающему ощущению обесценивания, отсутствия признания той меня, какой я была, и того, через что я проходила. Все вместе взятое вносило лепту в порочный круг потребления пищи и избавления от нее.

Тем временем напряжение, связанное с учебой, усиливалось.

– Я училась в конкурентной школе с углубленным изучением предметов. Я проводила там по семь часов в день, испытывая огромный стресс, потому что знала, что я должна успевать все, чтобы получить высшие оценки и приглашения в колледжи. Я была совершенно уставшей от бесконечной работы, которую поручали учителя. С 15 до 17 лет я тратила каждую свободную минуту на учебу и выполнение уроков и сидела вплоть до полуночи. Все свои выходные я проводила за еще большим объемом домашних заданий. Хотя моя школа твердила о важности «обучения», а не наград, это было неправдой. Смысл заключался в получении поощрения.

Мать Анны отправилась в следующую командировку за границу. Девочка осталась дома с отцом, старшими братом и сестрой. Вскоре сестра, несколькими годами старше Анны, поступила в колледж.

– Внезапно я оказалась единственной девочкой в доме. У меня часто возникало ощущение, что при ссорах между членами семьи я каким-то образом была той, которая что-то сказала или сделала не так. Отец вел себя очень покровительственно. Это приводило к взрывоопасным стычкам между нами. Он говорил что-то высокомерное, а я хлопала дверью и сидела в своей комнате. Все всегда выставлялось так, будто ошибка была за мной; я всегда считалась виноватой в этом постоянном нелепом гневе, кипевшем в нашем доме, и должна была просить прощения. Брат молчал. Отцу так надоело воспитывать нас в одиночку, что он совсем отстранился. Я начала пропадать вне дома и много пить с единственным имевшимся у меня другом. Также я начала много есть. Вспоминая тот период, я понимаю, что испытывала абсолютную женскую беспомощность и чувство, что меня просто бросили. У меня не было женщин, которые могли меня наставить, а семья мне казалась разобщенной. Когда я была ребенком, моя семья была очень любящей, но в один момент все закончилось. Мы много общались с матерью по Skype, но мне не к кому было обратиться, чтобы справиться с жизнью девочки-подростка в этом довольно паршивом мире.

До конца старшей школы Анна делала вид, что у нее все в порядке – что она сама в порядке. В 18 лет девушка уехала в колледж, тщательно скрывая нараставшее ощущение тоски и беспокойства. Именно тогда ситуация окончательно вышла из-под контроля. Анна словно похоронила все свои страхи, печаль и уныние в какой-то бездонной черной дыре внутри нее, а теперь эта дыра стала такой огромной, что поглотила и девушку, и она больше не могла отыскать в ней себя.

Через несколько месяцев на первом курсе тревога и депрессия Анны достигли критической точки.

– Я металась между эпизодами обжорства и голодания день за днем. В моей голове появились эти повторяющиеся, тревожные, навязчивые, депрессивные мысли, от которых я не могла избавиться.

Одинокая, без поддержки и навыков управления стрессом, Анна начала искать утешения там, где не следовало.

– Я выбирала все худшие способы самоутверждения, превосходно иллюстрирующие то, какого отношения к себе стоит ожидать женщинам в нашем обществе. Я связывалась с парнями, которые обращались со мной как с ничтожеством, и надеялась, что кто-то из них сочтет меня достаточно привлекательной и интересной, чтобы встречаться со мной.

Анна чувствовала, будто должна была демонстрировать миру ограниченную версию себя, соответствующую подростковому идеалу женщины. Ей казалось, что девочки из ее компании лучше, легче и аккуратнее умели подгонять себя и свою психику под образец, погружаясь помимо тягот академической жизни в мелкие заботы вечеринок, свиданий, селфи и TikTok.

Мелочи (напряженные моменты, с которыми Анна обычно умела легко справляться) стали приобретать для нее бо́льшую значимость.

– Я получила четверку с минусом за работу по истории, и это было похоже на конец света. Меня постоянно рвало на нервной почве. Меня тошнило в холле истфака после того как я видела своего профессора. Это было унизительно. Я начала зацикливаться на том, что говорили мне друзья, и не могла перестать тревожиться о том, что они, возможно, смеялись надо мной, когда меня не было рядом.

Анна приехала домой на длинные зимние каникулы и попробовала вести с родителями непринужденные беседы, но ей это не удалось. Она делала вялые попытки изображать жизнерадостность и старалась быть вежливой. Много времени проводила в своей комнате. Анна плакала, казалось бы, из-за пустяков, например потери любимого карандаша. Однажды отец с матерью усадили ее перед собой. Они сказали, что не хотели бы, чтобы она возвращалась в колледж, не посетив психотерапевта. Анна была столь же разгневана, сколь и несчастна.

– Все каникулы я язвила каждому. Я выглушила все вино в доме и наговорила настоящих грубостей всем, кроме бабушки, которая просто продолжала обнимать меня. Внутри я чувствовала, что меня не признают и не ценят, будто я была совершенно невидимой для своей семьи.

Анна смотрит какое-то время в окно, затем снова поворачивается ко мне с мягкой улыбкой, как будто с тех пор нашла сострадание к себе-подростку.

– Думаю, тем, чего я действительно хотела, в чем действительно нуждалась, были связь с кем-нибудь и ощущение связи с самой собой.

Анна, безусловно, была не одинока в своем чувстве изолированности и ненависти к себе, и до определенной степени описанное ей, вероятно, могло быть обычными проблемами взросления. Но для Анны и многих других современных девочек здесь имеет место нечто большее, нежели обычная подростковая неуверенность и социальная тревога. Все большее количество девушек сообщают о том, что чувствуют себя подавленными из-за постоянного, всепроникающего состояния тревоги и депрессии перед лицом стрессоров[3] по мере перехода из подросткового возраста во взрослую жизнь. Возможно, когда вы читали историю Анны, вам на ум пришел кто-то, о ком вы серьезно беспокоитесь (ваша дочь, племянница, ученица или дочь друга), чье взросление как будто отмечено опасным градусом эмоционального напряжения либо ощущением уязвимости в сложной обстановке достижения совершеннолетия.

Наши девочки попросту не в порядке. Сегодня депрессия развивается у девочек гораздо чаще, чем в прошлом, и проявляется она раньше, чем всего 20 лет назад, – часто уже в возрасте 12–13 лет4. Такой тревожный всплеск не объясняется более высоким уровнем диагностики сегодня. На самом деле, когда ученые оценивают психическое здоровье молодых людей, они не опираются на диагнозы. Так как многие подростки с симптомами ментальных расстройств не проходят обследования, национальные данные о проблемах психического здоровья у тинейджеров основаны на других критериях. Эксперты стараются выяснить, сталкивались ли подростки с эмоциональными или поведенческими проблемами, которые значительно нарушали их нормальную повседневную жизнь на протяжении 12 месяцев и дольше и требовали сторонней помощи5. Недавние исследования, основанные на этих параметрах, показали, что к 17 годам более трети девочек переживают по крайней мере один эпизод «большого депрессивного расстройства» за последний год своей жизни, сопровождающийся ощущениями «никчемности и вины»6. Это состояние не похоже на временный приступ тревоги. Под эпизодом большого депрессивного расстройства понимают период в несколько недель (часто дольше), в течение которого человек испытывает постоянную грусть и беспомощность, утомление, нарушения сна, потерю интереса к деятельности и продолжительные суицидальные мысли.