Записки рыболова-любителя. Часть 5. Поход за демократию

455. Январь 1988 г. Наука на втором плане, на первом – ДОСП

В канун Нового, 1988-го года зимой не пахло. 30 декабря температура воздуха днём была плюс 6 – плюс 8 градусов, дул сильный западный ветер с дождём. А 1 января, после новогодней ночи (встречали Новый год скромно в семейном кругу с дедом и Тамарой Сергеевной, без гостей) мы с Митей ездили на заставу на дизеле 12:20. Прошлись до танкодрома (под дождём), а оттуда в Приморск и вернулись в Калининград автобусом.

От заставы до свай береговая кромка усеяна мелким и средним янтарём. На берегу два выброса грязи, большой – около свай, похоже, ночные, а в воде ничего нет, грязь отошла. Крупных кусков не нашли, всё подобрали приехавшие с утра, на семичасовом дизеле (это после новогодней ночи!), нашлись и такие энтузиасты, человек десять.

2 января температура плюс 6 – плюс 10 градусов! Давление упало до 722 мм, дождь, ветер юго-западный, умеренный.

Приходили Люда с Серёжей. Серёжа не пил. Ничего. Фантастика. И чем больше не пил, тем больше грустнел. Мы с ним в пешки играли до того, как сели за стол, и после. Так до того он у меня выигрывал, а, как я выпил, то уж ни одной партии ему не проиграл, и с каждой партией Серёжа играл всё хуже, и хуже.

– ОРЗ у тебя, – поставил я ему диагноз. – Болезнь такая. «Очень резко завязал» называется. Нельзя так резко пить бросать. Видишь, и тонус понизился, и игра не идёт.

Но ясно было, что просто Серёжа устал. Депрессия, кризис среднего возраста.

3-го мы с Митей ездили в Русское. Температура плюс 8 – плюс 7, давление начало расти, ветер юго-западный, умеренный, и, что удивительно, весь день ясно! Воздух изумительно прозрачен, травка зеленеет на лугах. Вот тебе и январь!

С янтарём мы угадали – бросало прямо там, куда мы вышли, насобирали и наловили много среднего янтаря. От Русского дошли по берегу до Янтарного и вернулись оттуда автобусом 18:20.

6 января – новость: всё брежневское (его имени) обратно переименовали. Штрих перестройки.

7 января ездили с Митей в Балтийск. Просто так, на экскурсию. Я оформил себе пропуск (командировочное удостоверение «для проведения геофизических изысканий на местности») во все города погранзоны (Балтийск, Мамоново, Корнево, Янтарный, Рыбачий) для рыбалок и походов за янтарём и вот решил его опробовать – свозить Митю в Балтийск.

Побывали у маяка, что стоит на проходе из Калининградского залива в Балтийское море, то есть на самой западной оконечности Балтийской косы. Это место – самое интересное в Балтийске, остальное всё запущено, как и в прочих городах Калининградской области.

9 января были у Шагимуратова по поводу его возвращения (ещё до Нового года) из рейса на «Курчатове» с заходами в Сингапур и Гамбург. Второе плавание Шагимуратова на «Курчатове», через 20 лет после первого. А впечатлений меньше (главное – Сингапур очень чистый, но это и по ТВ показывали) – и заходов меньше, и возраст не тот. Зато стереокассетник привёз.

Попили водочки с ним «Смирновской», и так, и с вермутом. Хороша в обоих вариантах.

13-го смотрели с Сашулей «Жертвоприношение», а 14-го – «8 1/2». Штрихи перестройки. Дожили. И 1-й номер «Нового Мира» пришёл – с «Доктором Живаго».

«Жертвоприношение» – фильм о вере. Великий фильм.

А «8 1/2» – об искусстве. Тоже великий фильм. Но полегче. Правда, временами мы зевали (впрочем, от недосыпа), но постепенно я втянулся в атмосферу фильма и к концу совершенно заразился ей.

В середине января приехала Ирина на каникулы, сессию сдала досрочно (одна иди две четвёрки, остальные пятёрки) и освободилась раньше. Дима же на сессию еле вышел, было много хвостов, но он-таки подобрал их и сессию кое-как сдал. Приехал в конце января. Ирина на него фуфырилась, глядеть на их взаимоотношения радости никакой не доставляло. Миша, к счастью, ничего не замечал и был одинаково рад и маме, и папе, приехавшим из Ленинграда.

Уезжали они порознь. Сначала Дима, через сколько-то дней Ирина. Приехав в Ленинград, она Диму дома не застала, а ключа он на вахте не оставил (ключ, понимаете ли, у них один), хотя знал, что Ирина должна приехать, и сам появился поздно вечером.

Ирина, злая, что пришлось околачиваться с вещами у закрытой комнаты в ожидании, что муж, может, вот-вот появится, набросилась на него с упрёками. Тот, в свою очередь, оскорбился: в его компании, оказывается, случилось несчастье – погибла, выпав из окна, буфетчица общежития, которая им уют создавала, а тут Ирина со своими претензиями. И смылся опять куда-то.

Ирина, найдя их семейную комнату в запущенном состоянии и злая на мужа, ушла ночевать к девочкам, с которыми жила раньше. Дима, вернувшись и не застав дома жену, стал среди ночи ломиться к этим девочкам, требуя выдачи супруги. Своего он добился и потребовал далее развода. Ирина тут же согласилась – пожалуйста, мол, хоть сейчас, занимайся только сам этим.

Какое-то время они не разговаривали друг с другом, потом Дима вдруг стал просить прощения, и они помирились. В очередной раз. Ненадолго, разумеется.

Ох, дети, дети. Обоих бы лупить следовало. К девочкам ушла – тоже номер. Мало им ссор наедине, публичных скандалов захотелось. Дурачьё.

Мне об этом Ирина ничего не рассказывала, только маме, когда приезжала в следующий раз, в апреле, а я от Сашули узнал. А то бы я ей нотацию прочитал: надо иметь свой ключ, из комнаты своей не убегать к девочкам надо было, а убраться в ней, и концертов совместных с мужем в общежитии не устраивать.

Вот уж, действительно, парочка.

Корюшка

В конце января в Апатитах проходил традиционный семинар по физике авроральных явлений. На него отправились я, Клименко, Ваня Карпов, Смертин и Щербак. До Мурманска самолётом, оттуда поездом, вечером были уже в Апатитах, где я не бывал с 81-го года, когда выступал там с докторской.

Поселились в «Аметисте». Утром – открытие семинара в ПГИ и встреча со множеством старых знакомых – Славик, Юра, Мингалёвы, Козеловы, Лазутин, Распопов и т.д., и т. п. Меньше всех изменился за последние годы Славик, а больше всех, пожалуй, Распопов – обрюзг, полысел, потолстел, согнулся, хромает после аварии, вот только речь и манеры не изменились.

Распопов был только на открытии, а потом исчез и больше на семинаре не появлялся. Заправляли семинаром Славик с Витей Мингалёвым. Но и они (даже Слава!) как-то не очень активно дискутировали по научной части, часто исчезали куда-то, чувствовалось, что их гораздо больше заботят другие дела.

Собственно, у них теперь было одно главное дело – ДОСП и всё, что с ним связано. В частности, на данный момент они боролись с Распоповым за снятие выговора, который он объявил своему заместителю – Мингалёву «за проведение в помещении Института собраний официально незарегистрированных организаций».

Я этот выговор собственными глазами видел: на стене в коридоре висит. Досповцы считали выговор незаконным: сотрудники института оставались после работы обсуждать проблемы общественной жизни страны и собственного института – в чём тут криминал? Выговор тем не менее висел.

Непрерывно приходилось выяснять отношения с местными партийными и советскими органами, не знавшими, что же делать с этим ПГИ, как там навести порядок или направить их энергию в нужное русло, но где, собственно, проходит это русло – никто теперь не знал.

На вечер Слава пригласил меня к себе домой в гости вместе с Юрой Мальцевым и Алексеем Кропоткиным – ниияфовцем из Москвы, магнитосферщиком, знакомым мне ещё со времён зимней апатитской космофизической школы конца шестидесятых годов (было тогда такое трио из НИИЯФа – Кропоткин, Алексеев, Шистер; я выступал перед ними с рассказом о своей кандидатской на импровизированном семинаре в ПГИ), но не близким знакомым, встречался я с ним редко, лишь когда попадал на магнитосферные сборища.

Дома у Славы по случаю студенческих каникул гостила Юля, папина любимица, заметно похорошевшая за время, которое я её не видел, и превратившаяся из угловатого подростка в симпатичную девушку. Представили мне и Отошу, Отто, шестилетнего сына Славы и его новой жены Тани, не без досады, как мне показалось, охарактеризовавшей своё дитё как совершенно заурядное создание, которое, мол, и демонстрировать-то не стоит.

Хотя Славик заранее предупредил, что разносолов не будет, что он советует поужинать прежде, чем к нему в гости идти, тем не менее стол был накрыт, и Слава выставил гостям маленькую и остатки водки из другой бутылки, квашеную капусту и жареную картошку с мясом.

Перекусив, перешли к чтению отрывков из мемуаров, которые я специально на этот случай прихватил с собой из Калининграда. Я читал кусочки из описаний приключений времён чехословацких событий («Живаго», Лужбин, выборы), известных в общем-то Славе и Юре либо как непосредственным участникам этих приключений, либо из моих прежних устных рассказов о ладушкинской жизни тех времён.

Слушали моё чтение именно так, как мне и мечталось о таком слушаньи – ни звука постороннего. Так слушали меня те же Юра и Слава, когда я в старинные времена читал им вслух что-либо из понравившихся мне литературных новинок. Когда я кончил – прочёл всё, что взял с собой, Слава после некоторого молчания произнёс:

– Да, бойко ты пишешь, ничего не скажешь.

А Юра сказал:

– Я всё это знал, ты раньше ведь рассказывал, а всё равно интересно было слушать.

Но и без этих комплиментов само их внимательное слушание было мне достаточной наградой.

Ну, и, разумеется, не обошлось без разговоров о демократии, о перестройке и о ДОСПе, проблемами которого жили Слава и Юра.

Я недоумевал: не жалко им столько сил и времени тратить на то, чтобы насадить демократию в ПГИ, привести к самоуправлению толпу сотрудников, вовсе этого самоуправления не жаждущих и к нему не готовых.

Тане не понравилось моё пренебрежительное отношение к народу – «толпе сотрудников», как я выразился, а Слава заявил, что под лежачий камень вода не течёт, и, что, если с народом не работать, не приобщать его к демократии, так он никогда и не станет готовым к самоуправлению. Нельзя научить плаванию в сухом бассейне.

– Всё это так, – согласился я, – но мне кажется, что бороться за демократию в рамках ПГИ – это не того масштаба деятельность для Славы и Юры, мелковато.

– Что же делать, я не член Политбюро, и даже не член ЦК, к сожалению, – ответил мне Слава.

– Жалеешь теперь, что в партию не вступил? – пошутил я.

– Да нет, конечно. С ума сошёл, что ли? Просто каждый должен бороться за демократию на своём месте. На том, которое он занимает.

Прощаясь с Таней, Алексей приглашал её заходить к нему в Москве, когда она будет там, на что Таня опять же не без досады, как мне показалось, заметила, что она не Слава, который по командировкам разъезжает, она к кухне привязана.

456. Стоит ли на куцую демократию силы тратить?

На следующий день разговоры на те же темы возобновились на безалкогольном товарищеском ужине, устроенном организаторами семинара для его участников в ресторане гостиницы «Аметист».

Собрали по пятёрке, в былые времена на эти деньги и напиться можно было, а теперь – только пожрать. Тем не менее народу явилось много, полный банкетный зал, даже не хватало мест. Слава рекламировал эту встречу как дискуссионную, но общей дискуссиии не получилось, народ явно не готов был или не желал дискутировать всухую.

Единственный дискуссионный – на весь зал – вопрос был задан неким Федоренко, человеком сравнительно новым в ионосферно-магнитосферных кругах, но физиком известным:

– Скажите, а кто это додумался сделать ужин безалкогольным? И зачем?

На это Слава без тени смущения ответил, что он считает алкоголь отнюдь не обязательным для беседы, а кроме того их – организаторов и так со всех сторон зажимают (тут имелось в виду, что организаторами семинара явились фактически одни досповцы), не хватало ещё, чтобы им спаивание иногородних и местных учёных приписали.

Ну, что же, народ поел, поговорил – на местах, ибо слышно было только соседа, и разошёлся, кто куда. Не помогли и мои призывы к Славе организовать общий разговор, каковой был им обещан. Я же большую часть вечера проболтал со своей очаровательной юной соседкой.

Она пришла вместе с Юрой Мальцевой и ещё одной женщиной, точнее, Юра появился в сопровождении двух дам, из которых старшая была, я догадался, его новой женой. Я как-то видел её один раз несколько лет тому назад, когда приезжал в Апатиты, но уже забыл, как она выглядит. Теперь, когда я пригляделся и вспомнил её, она мне показалась симпатичнее, чем в тот раз.

Юра со своими дамами пришёл поздно, когда все места были уже разобраны, он с женой сел на другом конце стола, а рядом со мной оказалась их прелестная спутница, девушка лет двадцати, в которой я опознал-таки, хоть и не сразу, Алёну – Юрину дочь от первого брака, маленькой я её часто видывал и хорошо помнил.

Как и Славина Юля, она похорошела, прямо расцвела. Как и Юля, приехала на каникулы (студентка третьего курса матмеха ЛГУ), вот не знаю только – к папе или к маме. Пришла сюда, во всяком случае, с папой, по его, думаю, инициативе. Мы разговорились.

Алёна держалась запросто, раскованно, без комплексов и в то же время скромно, так, как и следовало держаться. Узнав, что я и есть тот Намгаладзе, с которым папа вчера был в гостях у Ляцкого, и который читал там вслух свой роман (!), она принялась расспрашивать меня об этом моём произведении, которое ей расхваливал папа.

Я в полной мере удовлетворил её любопытство, ответил на все вопросы и пересказал несколько сюжетных линий моих мемуаров.

Тем временем большая часть публики уже разошлась, за столом оставалась небольшая кучка людей вокруг Славы – Козеловы и прочие досповцы. Мы с Алёной пересели к ним, на какое-то время мною завладела Антонова из НИИЯФа, но не Лиза, а Алла, постарше, расспрашивала про Калининград, а потом опять зациклились на ДОСПе. Досповцы спрашивали меня, как я отношусь к ДОСПу.

– Очень хорошо отношусь, прекрасно отношусь. Только вот цели ваши мне не совсем понятны. Распопова убрать – это понятно. А что ещё? Что именно вы ставите своей сверхзадачей?

– Мы боремся за демократию!

– Где? В ПГИ, в Кольском филиале, в Апатитах, в Мурманской области, во всей стране?

– И там, и там, и там – везде, где можем. Разве это не благородная цель, разве не в этом долг каждого порядочного человека?

– Цель-то благородная. Да вот что меня смущает. Вы действуете в рамках советских представлений о гласности и демократии, с оговорками (больше социализма), иначе и не можете действовать, – не позволят. А эти представления уже содержат в себе преграды для демократии и гласности истинной, безоговорочной. Это противоречие всей перестройки, опасность, которая внутри неё. Ибо предполагается, что кто-то определяет – это можно говорить, а это нельзя, ибо это против социализма. А что такое социализм остаётся тайной. И гласность оказывается куцей, полу-гласностью, а то и менее-гласностью. И демократия ей соответствующая. А за куцую-то демократию стоит ли столько сил тратить, как вы тратите?

– Не всё сразу. А откуда же полная демократия и гласность возьмутся, если даже куцей не будет?

– Конечно, конечно. Вы правы. Под лежачий камень вода не течёт. Просто я хотел сказать, что от вашей бурной деятельности до истинной демократии очень далеко, ни сил ваших, ни жизней ваших может не хватить, и разочарования возможны скорые. Грубо говоря, я с вас эйфорию сбиваю. Вы, досповцы, у меня прямо чувство умиления вызываете своим демократическим энтузиазмом. Но в успехи ваши скорые я не очень-то верю, уж простите. Да и демократия как самоцель… – для меня этого мало. Гласность это великолепно, но есть ли что провозглашать, о чём гласить? Это я опять же про сверхзадачу. Ну, уберёте Распопова. А дальше что? Ну, будет в ПГИ или во всём Союзе демократия. А дальше что?

– Вот, чтобы это решить, и нужна демократия. Чтобы это обсуждать, нужна гласность.

– Ну, вы – молодцы! Вас не собьёшь, чувствуется школа Ляцкого.

– Мы и сами с усами.

Практически сразу после ужина нам пришлось отправляться на вокзал, чтобы ночным поездом уехать в Мурманск: у нас были авиабилеты на утренний рейс Мурманск-Ленинград и на вечерний Ленинград-Калининград, других достать не сумели, так что в Апатитах мы пробыли всего два дня. Юра и его жена были огорчены, они рассчитывали видеть меня у себя в гостях – не получилось. То же и с Мингалёвыми. Ладно, не в последний раз, надеюсь, я здесь.

457. Февральские и мартовские рыбалки на Курском заливе

Обратно мы летели 28 января, и из окна самолёта я увидел, что Куршский залив стоит. А, выйдя из аэропортовского автобуса у Музея янтаря, я направился не к дому, а за Музей на озеро разведать ледовую обстановку. Выяснилось: лёд около 10 сантиметров. Вовсю ловят густеру.

До 13-го января температуры воздуха были плюсовые, потом заминусело, но не сильно, и вот, кажется, можно открывать сезон зимней рыбалки. Здесь, на озере, во всяком случае, его уже открыли.

На залив же (Куршский) я выбрался в первый раз лишь 6 февраля. Ездил один в Каширское. Температура воздуха плюс 4 – плюс 6 градусов, опять всё таяло, но народу на заливе было много, лёд сантиметров пятнадцать толщиной, нормальный.

Рыбачил я недолго – поехал автобусом 9:42, а вернулся на 16:33. Поймал 2 плотвы, 2 окушка, 2 ерша и 2 корюшки. Ловил в 40 минутах ходьбы от берега по направлению к Лесному. У остальных в окрестностях тоже хреново, а вот у берега (в 20 минутах ходьбы) хорошо брала мелкая плотва на мотыля, не говоря уже об окушках и ершах.

И снова сплошная оттепель, весь февраль температура плюсовая, только 20-го мороз под утро достиг минус 8 градусов, и мой второй выезд состоялся 25 февраля – через три почти недели после первого (температура воздуха минус 2 градуса, давление 743—744 мм, ясно, ветер юго-восточный, умеренный).

Ездили со Смертиным в Рыбачий (по своим командировочным-пропускам) в расчёте на корюшку. Слух был, что она там ещё до ледостава хорошо ловилась. Но расчёты не оправдались. На льду вообще никого не было в этом районе. Вдоль берега, на расстоянии метров в двести от него тянулась трещина, которую мы долго пытались сначала обойти, потом перебрались через неё и пробовали ловить в двух местах. Корюшкой и не пахло. Зато ёрш бушевал вовсю.

На втором месте, подальше от берега за трещиной я привадил-таки хлебом плотву и поймал 10 штук (средних), одного подлещика и одного приличного окушка. Смертин же тягал, тягал ершей, ни одной плотвы, но перед самым уходом вытянул полноценного леща на огрызок червя.

Возвращаясь электричкой из Зеленоградска, мы узнали, что практически по всему Куршскому заливу (но лучше всего в районе Киевской) ловят леща больше, чем плотву (по 3—6 штук, на червя и мотыля).

28 февраля ездили со Смертиным в Лесное. Ноль градусов, давление 738—722, метель, ветер южный, умеренный. При проверке документов у шлагбаума на въезде на косу сержант-пограничник сделал нам внушение, что по командировочным удостоверениям в выходные дни на косу не положено ездить. Есть специальное распоряжение облисполкома: по командировочным, начиная с 12 часов пятницы на косу не пускать. Ладно, хрен с ним, будем ездить на рыбалку в будни.

В Лесном довольно много народу рыбачило, но у всех с утра только ерши попадались, и мы с Володей потопали к противоположному берегу, аж к Киевской, где чернела огромная толпа рыбаков. Уселись, как увидели первых пойманных лещей. Володя поймал двух подлещиков и одну крупную плотву. У меня – ноль. Соседи же наши поймали по одному – три леща, а накануне, говорят, хорошо брал (до 17 штук – в Лесном слышали).

Ну, это всегда так. Вчера брал, а как мы приехали, перестал. Справедливости ради следует заметить, что давление в наш выезд весь день падало и упало аж на 16 мм. По теории рыба вообще не должна клевать при этом.

Подошёл март. Официальная зима кончилась, а на Калининградском заливе настоящего ледостава так и не было. Второй раз на моей памяти, первый – году в 1971-м, кажется. Правда, ледком в этот раз всё же затягивало, и Хорюков однажды даже пробежался по нему чуть ли не к маяку, но это был именно что ледок, толщиной не более пяти сантиметров, с промоинами, только отдельные ухари отваживались далеко ходить по нему, а как подул ветерок посильнее, и того не стало.

На Куршском же заливе лёд всё ещё держался, сантиметров 15, а местами и больше толщиной. Днём температура поднималась выше нуля, но ночью подмораживало, ветров сильных не было, и рыбалка, главным образом, лещёвая продолжалась. Я же к ней так и не сумел приспособиться, хотя пробовал разные варианты и снастей, и насадки, и места ловли. Знать, не очень-то хотелось леща поймать. В самом деле – одни кости, то ли дело – судак, или ещё лучше – корюшка.

За корюшкой нам со Смертиным таки удалось один разок съездить – 3 марта. Профком обсерватории организовал выезд желающих в Клайпеду на автобусе от Калининградского экскурсионного бюро – как бы на экскурсию, на самом деле же за продуктами к 8-му марта.

Записались и мы со Смертиным в расчёте вылезти в Ниде, чтобы порыбачить там корюшку и вернуться обратно с этим же автобусом. Про клёв корюшки в Ниде ходили фантастические, но многочисленные и из разных источников слухи, что ловят там сотнями буквально рядом с берегом и выносят мешками.

Правда, нас уверяли ещё и в том, что из экскурсионного автобуса в Ниде не выпускают, шоферам и экскурсоводам пограничники строго запрещают выпускать пассажиров. Но мы понадеялись на свои командировочные удостоверения – нам-то пограничники не страшны, имеем право!

Желающих поехать в Клайпеду набралось полный автобус, а на рыбалку в Ниду – только мы со Смертиным. У шлагбаума пограничники – всё тот же сержант! – проверили паспорта в соответствии со списком экскурсовода и высадили Ваню Каратеева, у которого не оказалось последней фотографии в паспорте (после 45-ти лет которую положено вклеивать). Ваня безропотно вылез и пошёл пешком в Зеленоградск.

Экскурсоводом у нас оказалась какая-то жутко крикливая баба, которая всю дорогу веселила нас легендами про Куршскую косу, исполнявшимися в странной вульгарно-мифологической манере с разбитными намёками на современные проблемы секса, быта и политики. Уговаривать её выпустить нас в Ниде, а на обратном пути забрать, нам не пришлось – ничего предосудительного в этом она не нашла к нашей великой радости.

Нида, окрестные дюны и леса утопали в снегу, выпавшем прошлой ночью, а теперь сверкавшем чистейшей белизной на ослепительном мартовском солнце. Всю зиму снега не было, а тут – пожалуйста. Погода как по заказу. Уже и без рыбалки хорошо, красота – снег, сосны, солнце, небо без единого облачка, небольшой минус с утра. Народу на заливе немного, но есть. Правда, не толпой, как бывает при бешеном клёве, а вразброс по всему заливу – и совсем рядом с берегом, и где-то очень далеко.

Мы начали обход рыбаков и быстро выяснили, что корюшка отошла (ну, естественно, – раз мы приехали!), по-настоящему ловить её надо идти на глубину, к трещине, не меньше часа ходьбы от берега, там и налим, и корюшка по-чёрному ловятся. А здесь тоже поклёвывает, но хило – по десятку-полтора у людей с утра поймано, у некоторых, впрочем, и поболее.

В нашем распоряжении на всю рыбалку было только три часа, так что идти на глубину смысла не было, и мы решили удовлетвориться тем, что есть. С полчаса ещё побродили от одних рыбаков к другим, выбирая, где получше клюёт, и, наконец, уселись.

Мы были без ледобуров и пешней, чтобы пограничников не возмущать, в расчёте на обилие незамёрзших старых лунок (плюсы накануне были и ночами) или на то, что попросим у кого-нибудь. Лунок старых, однако, мы вовсе не видели – замёрзли и снегом занесло, и ледобуры не у всех есть, пришлось долбиться какой-то паршивой пешнёй.

Смертин ругался, что послушался меня и не взял ледобур (хотя тогда и не возражал вовсе), и ныл, что вообще уже давно пора сидеть и ловить, а не бродить по заливу, в общем, был в своём репертуаре, но, поймав несколько корюшек, успокоился. Корюшка клевала, как с ней часто бывает, налётами, и не с самого дна, а повыше, сантиметров с двадцати ото дна.