Сестра огня

Слева от меня сидели такие же паранормалы-пирокинетики, как я, они не отреагировали. А шароглазому хватило.

Я победно улыбнулась, допила кофе, встала и сделала ручкой. Остынет после меня ещё очень нескоро, а жаловаться… Что-то подсказывало мне, что жаловаться Тумба-Юмба не побежит. Ниже его достоинства такие жалобы.

***

Нам выделили места в жилом корпусе, мне досталась угловая комната с двумя окнами. В ней было отличное спальное место и симпатичный кухонный блок, но больше всего мне понравился учебный стационарный терминал в столе между окнами. Там уже светилось расписание занятий на завтра, и разноцветные напоминалки в стиле «задание требует выполнения».

Живём!

Маме только надо сообщить.

– Я уже знаю, – сообщила мама, проявляясь на голографическом экране терминала. – Что ж, могу поздравить. Молодец. Дома когда появишься?

– Завтра уже, наверное. Мне комнату дали, – похвасталась я. – Смотри: два окна. Два настоящих целых окна, даже не экраны!

– Лика, – серьёзно сказала она, и замолчала, выдерживая паузу.

– Да, мам? – спросила я с тягостным предчувствием будущей нотации.

И точно.

– Держи себя в руках. Никого не убивай.

– Мама!– возмутилась я – Кого я за всю свою жизнь убила?!

– Не убила, – признала она факт. – Но покалечила.

– Они сами виноватые были! И Снежину я сразу всё рассказала.

– Лика! – мама повысила голос.

– Ну, ма-ам!

Ей про Тумбу-Юмбу настучали уже! Да я думаю, не только про него. Наш дорогой учитель, и ещё кто-нибудь, легко. Ну я ему… я ему… я нашему дорогому румасвиринуву Сатуву кофе переварю, вот! Когда в следующий раз к нам заглянет! Пусть мучается. Он из вежливости не скажет, что гадость ему подали. И будет пить, как миленький. Гентбарцы, вообще-то, человеческую пищу не едят, и кофе не жалуют тоже, это лично профессор Сатув любитель. Ну, вот и получит он у меня. А нечего потому что.

А Тумбу-Юмбу не собиралась я убивать, конечно же, тем более, калечить. Если сам не полезет. Нож, между прочим, у него на поясе здоровый. С алмазной завитушкой на рукояти, идеограммой его Рода, надо думать. Ножны изрядно потёртые, то есть, не для красоты с собой носит. Интересно, он убивал? С него ведь станется. Или ещё нет?

– Ли-ка, – раздельно выговорила мама с отчётливой угрозой в голосе.

Бить она меня никогда не била, даже если я ей хамила. Было такое, да… хамила несколько раз. Но потом как-то так всегда получалось, что лучше бы ударила, честное слово. Меня совесть обгладывала до костей, а после стачивала и сами кости тоже. До сих пор, стоит только вспомнить, аж в затылке свербит от стыда. Потому что это мама. Самый родной и самый замечательный человек даже не в Галактике, – во всей Вселенной…

– Я не буду никого убивать, мама, – пообещала я торжественно. – Клянусь!

– Хорошо, – кивнула она.

Вытянула всё-таки обещание. Я никогда не нарушала данное однажды слово, чего бы мне ни стоило его исполнить, мама знала об этом, и бессовестно поймала меня в ловушку. Оставалось только скрежетать зубами за свой длинный язык: нет бы, сначала подумать, и только потом отправлять на озвучку в речевой аппарат свои мысли.

– А покалечить можно? – с надеждой спросила я. – Ну, хоть чуть-чуть. Ну, вот на столечко?

– Уже с кем-то поцапалась, – проницательно сказала мама.

– Нууууу….

– Лика!

– Я не буду убивать и слишком уж тяжело калечить, но драться, если по-другому никак, – буду! – непримиримо заявила я.

– А ты точно ту специальность выбрала? – поинтересовалась мама. – Может, всё-таки в армию? Между прочим, ещё не поздно. Первые две недели мобильные, можно перейти в другой вуз по собственному желанию. Освободишь место для того бедолаги, который шёл следом за тобой…

– Не хочу в армию, – упёрлась я. – Мама, не начинай!

В армию – это надо было с ясельного возраста меня по военным секциям водить, а не таскать на раскопы. И не разговаривать со мной с того же самого ясельного периода на нивикийском. А то ведь я долгое время думала, что нивикийский – язык нашей родины, Пацифиды. Пока в школе, на занимательной культурологии по теме «Кто в Галактике живёт», не узнала, что в локали Пацифиды разговаривают на эсперанто и смеси англо-русского, потому что народ Пацифиды – потомки колонистов со Старой Терры. Там высадилась семь веков назад одна из экспедиций проекта «Галактический Ковчег». А нивикийский – это нивикийский. Язык давно сгинувшей цивилизации такого масштаба, который нам, нынешним, просто даже не снился.

– Смотри у меня, – завершила разговор мама грозным предупреждением.

Да уж. Смотреть теперь придётся. Обещала же!

***

Задания прямо сейчас делать не стала. Я с детства владею языком, что там может быть сложного, позже сделаю. Или даже завтра с утра. А пока – как у нас на портале Университета насчёт развлечений?

Аэросладж… Отлично, записываемся. Сразу пометку себе, привезти завтра из дома экипировку… ага, свой собственный болид не только можно, но и нужно, аренда ячейки в паркинге Университета – да, включить. Допуск к полётам в категории «атмосфера-лайт» у меня есть, значит, от экзамена на получение прав отказываемся. Идентификационный номер… вот. Блин, неоплаченные штрафы и пени… оплатить… Да, оплатить. Пени тоже оплатить. Иначе система не запишет, а свободные места разберут быстро. Куковать потом до следующего учебного года! Эх. Половина призовых с прошлого сезона как корова языком! Мало им пятнадцати суток за тот вулкан, ещё и штрафы впаяли! Змеи.

Я вспомнила нехороший прищур капитана Снежина – зрачки, как два дула от армейского плазмогана! – и поёжилась. Дешёво отделалась. Пятнадцать суток и штраф, пустяки-то какие. Могло влететь посерьёзнее, с понижением социального капитала пунктов так на двадцать. После чего о вузе в этом году оставалось бы только мечтать.

Потом я зарубилась в виртуальный аэросладж, у меня одиннадцатый уровень – маловато будет, но он сложный как не знаю кто – атмосфера Тайдрим, если кто в курсе, и вынырнула в реальность только ночью. Не сказать, чтобы совсем уж глубокой ночью, но полночь уже убежала.

Сквозь окна лился ночной свет от уличного освещения. Его можно было приглушить, настраивая прозрачность, но я не стала этого делать. Села на подоконник, обхватила коленки руками и долго смотрела на парк жилой зоны. Двадцатый этаж, отличная панорама. Ёлки, ёлки, ёлки, за ними переливающееся отсветами ночных огней озеро, за озером – другие корпусы Университета. Купол над головой рыжий, значит, снаружи снова идёт снег. Ну, сентябрь, что вы хотите. Пора…

Старая Терра сорвалась в ледниковый период почти тысячу лет тому назад. Но оледенение началось не внезапно и не сразу, у Человечества было время подготовиться. Во-первых, по проекту «Галактический ковчег» двадцать девять экспедиций ушло в космос, к различным экзопланетам, наиболее перспективным для высадки и колонизации. О двух коряблях доподлинно известно, что они погибли безвозвратно, двенадцать – основали дочерние цивилизации, вошедшие потом в Федерацию на правах автономных локалей. Тринадцатая послала Федерацию в коллапсар на досвете, на аргументы в виде боеголовок планетарного поражения ответила тем же самым, это я про Радуарский Альянс. Так и живут до сих пор, ощетинившись дулами на все шесть сторон света, ни в какие союзы принципиально не вступают. Всего один раз исключение для Федерации сделали, но там, честно говоря, их здорово задели, надо было послать ответку, и они трезво оценили свои возможности: в одиночку не справятся.

Судьба остальных «Ковчегов» неизвестна. Пока не известна. Может, выжили тоже. Хочется верить, что выжили. Мы, люди, – Человечество, в смысле, – живучие.

Во-вторых, учёные-генетики Федерации Стран Северо-Восточного Региона – была тогда на Старой Терре такая, – нашли способ приспособить живые организмы к экстремальным холодам. Паранорма пирокинеза. Ею планомерно наделили всех, и человека, и животных и даже деревья. Деревья, конечно, не могут генерировать огонь, но зато отдают тепло, и в ельнике, например, всегда температура на двадцать градусов выше, летом – настоящий тепловой оазис, даже мама может там бродить без куртки.

А уж каковы на вкус «горячие» грибы! С картошкой и луком, тоже «горячими». М-м-м! завтра буду дома, пожарю. Тут-то вряд ли такое готовят. Разве только в ресторане где-нибудь за пределами Университета…

Утро я бессовестно проспала, вчерашнее задание по нивикийскому сляпала на коленке, за пять минут до начала урока. Тумба-Юмба улыбался, глядя на мои судорожные потуги всё успеть, но я его улыбочку не просчитала до конца, а зря.

Профессор Сатув принял от нас наши задания, и заявил, что, пока работы проверяются нейросетью университетского портала, мы сейчас сыграем в простенькую, но занимательную игру «кораблики».

Нивикийцы оставили нам немало источников письменности, в том числе, и обчающие программы для детей. От самых маленьких до уже почти взрослых. А грамматика у них была, как у всякого естественного языка, с множеством нестройностей. С эсперанто нечего сравнивать!

Правило – и тут же исключения из него. Орфография на основе «я»-диалекта, но читается через «ие» и «е», и гадай, в каком случае что правильно. Поэтому и создали умные нивикийские головы «кораблики» – обучающую игру, позволяющую малышам в рифмованной занимательной форме запоминать правила произношения и написания. Игра давно шагнула за пределы родного языка: её подхватили, по-моему, все естественные языки Федерации, потому что адаптировать систему оказалось очень просто. А отдача от её использования была высока.

Я оживилась: «кораблики» я знала с детства, спасибо маме, и тут нарисовался отличный шанс блеснуть.

Ага.

Блеснула.

Уже.

Это оказались какие-то неправильные «кораблики»! Возмутительно!

А уж когда я увидела свою оценку за домашнее… И длинную простыню заданий на завтра…

Всё просто – чем хуже оценка, тем больше задание на самостоятельную работу и тем оно скучнее и противнее. И занимает больше времени! Несправедливо!

– А как вы хотели, – прокомментировал профессор. – Интересные тексты требуют серьёзных знаний. Если же у вас детские ошибки в грамматике, то делать вам в профессии нечего.

Мне так и почудился между слов учителя голос мамы: «точно ты ту специальность выбрала? Может, всё-таки в армию?» Ну, приготовлю я тебе кофе, насекомое! Только дождись.

Добил меня взгляд в экран терминала моего соседа. Ни одной красной плашки! И даже ни одной жёлтой, сплошь зелёные. Р-р-р!

… Оно выползло из-под моего локтя. Мелкое, рыжее, с длинными усами. Клянусь, я ничего не почувствовала, пока не увидела какое-то пятно краем глаза, посмотрела в ту сторону, а там – оно! И за ним торопились другие. Шевелили усами, перебирали лапками. Шуршали. Лезли друг другу на спины. Мерзкие, отвратительные, гадкие…Тараканы!

Ударило памятью, как ураганным снежным зарядом в лицо.

…Двоюродные братья не знали, как отделаться от малолетней козы, которая за ними постоянно таскалась хвостиком, и однажды они забрались в заброшенный посёлок, ещё, наверное, с тёплых времён покинутый, и я за ними, конечно же. Там-то и водились эти твари в изобилии! Сидели в щелях, выставив наружу усы, и шевелили ими. А братья дёргали их оттуда и кидали в меня, и хохотали с того, как я визжу, придурки. Я потом до-олго спать спокойно не могла, кошмары снились.

Мальчишкам я придумала достойную месть, но… но… но… Но откуда взялись тараканы здесь?! Здесь, в учебной аудитории одного из престижных вузов не только Федерации, но всего нашего галактического кластера?!

Всё это мелькнуло в моей голове за доли секунды – и воспоминания, и страх. Я вскочила, вереща не своим голосом, и сожгла проклятых тварей… ну, заодно и парту сожгла, чего уже там. И успела заметить тающую ухмылку соседа, вовремя убравшегося от огня праведного в сторону.

Ах, ты гад! Ах, ты скотина! Ах, ты, тварь ты шароглазая! Убью!

Я косо шагнула к нему, вскидывая объятые пламенем кулаки. Поплыла перед глазами алая пелена запредельного бешенства.

Зажарю! До хруста. Как ты посмел?! Откуда ты узнал о самом лютом моём страхе, сволочь?

***

– Итак, вы утверждаете, госпожа Ламберт-Балина, что насекомых на урок пронёс господин Шоккваллем, – неспешно выговорила инспектор по урегулированию гражданских споров Марта Свенсен.

Это у неё на бейджике значилось. Служба безопасности и надзора Старотерранского Ксенологического Университета. А ещё у неё красовался на воротничке золотой значок первого телепатического ранга. Первая ступень первого ранга. Меня как начало мутить при первом же взгляде на него, так и не отпускало.

Первый ранг!

Это много.

Это чертовски много, и означает только одно: я не просто попала. Я пропала!

– Да, – с ненавистью выговорила я, отвечая на вопрос госпожи инспектора.

– Какие у вас есть доказательства?

– Никаких. Но это он, я точно знаю!

– Под телепатическим надзором повторите?

Ещё бы. Следовало ожидать!

– И повторю! – заявила я в бешенстве. – Смотрите!

Мне уже были горы по колено, море по щиколотку. Я жаждала справедливого отмщения, а ради этого и телепатам мозги подставить можно. Потому что покарать гада, так уж получается, могли только они. Если бы я убила его, как и хотела с самого начала, то спровоцировала бы этим межрасовый скандал и новую войну. Очень уж он важный среди своих. Такой важный, что хоть топись. Принц тараканий недоделанный.

– Хм, – сказала инспектор, внимательно меня рассматривая. – Но собственно пронос насекомых в аудиторию вы не видели.

– Нет, – вынужденно призналась я.

Не видела. Увы.

– Грустно. Но вы ведь понимаете, что ваши действия могли причинить вред посторонним лицам?

– Угу, – кивнула я. – Но я просто… ну, боюсь я их! Боюсь!

– Странно, что ваши учителя и семейный врач не обнаружили вовремя такую вашу фобию. Пожалуй, стоит направить заведующими медцентром Отрадного доктору Новикову выговор с понижением социального капитала. Фобия у носителя паранормы пирокинеза не допустима ни в каком виде; вам будет назначено лечение – направление сейчас придёт.

– И от занятий отстраните? – угрюмо поинтересовалась я.

– Не думаю, что есть необходимость посылать вас на терапию в Селеналэнд, – сказала Свенсен. – Полагаю, наш университетский госпиталь должен справиться. Надеюсь, вы не станете чинить препятствия; если лечение будет признано неэффективным, придётся провести ментокоррекцию на подавление паранормы.

Ой! Вот когда проморозило вдоль хребта как следует. Как это – остаться без паранормы? Как это так?! Лучше сдохнуть!

– Без паники, Ликесса, – ласково улыбнулась инспектор, я перед ней была сейчас как открытая книга, это бесило, но что я сделать-то могла, сама ведь на надзор согласилась. – Думаю, до этого всё же не дойдёт. Случай тривиальный.

Угу. Тривиальный. Вынут мне мозги и вывесят их сушиться в солярии. Вернут обратно основательно пропечёнными, безо всякой фобии. Сволочь ты, Тумба-Юмба. Не прощу!

А он тут же стоял, привалившись спиной к стене. Стоял и внимательно смотрел, то ли забавляла его ситуация, то ли вправду любопытно было. А может, и то и другое вместе, взятое, как знать!

– А вы, господин Шокквалем? – обратилась к нему Свенсен. – Согласитесь на телепатический надзор?

– Разумеется, нет, – холодно ответил он. – Я – не гражданин Федерации. Не имеете права.

Ну, конечно! Кто его тронет, у нас же с шароглазыми теперь мир-дружба-бхай-бхай. Как же тронуть сволочь только на том основании, что это сволочь?!

– Хорошо. Спрошу без надзора. Это вы принесли тараканов в аудиторию?

Ага, так он и сознался.

– Я, – выдал Тумба-Юмба невозмутимо.

– Вот как? – удивилась Свенсен, похоже, она тоже прямого признания не ждала, во всяком случае, сразу. – Позвольте узнать, зачем?

– Глупо вышло, – покаянно произнёс он, и, бог мой, глазки свои бесстыжие в пол опустил. – Я не ожидал, что у Ламберт-Балиной так подгорит.

– То есть, вашей целью была только шалость, – уточнила инспектор.

– Именно она.

– Вы не знали о фобии Ламберт-Балиной?

– Нет, конечно. Откуда? Я просто хотел посмотреть на её лицо.

– Посмотрели?

Он слегка улыбнулся:

– Да.

– Убью! – взвыла я, стискивая кулаки и чувствуя привычный прилив жара к кистям.

И точно, пламя по пальцам плясало. Под укоризненным взглядом госпожи инспектора я уняла огонь. Очень неловко получилось.

– Хотите драться? – поинтересовалась Свенсен.

– Да! – с ненавистью выдохнула я.

– Нет, – равнодушно ответил Тумба-Юмба.

– Ах, значит, нет? – взбесилась я мгновенно. – Тогда я буду называть тебя трусом, дерьмом, мамочкиной конфеткой и Тумбой-Юмбой до конца твоих дней!

Он поднял на меня взгляд, посмотрел в упор. Нечеловеческие у них всё-таки глаза, при прочих равных. Гуманоиды, две руки, две ноги, голова, вполне человеческая фигура, – высокие и у нас встречаются, а волосы в розовый покрасить вообще любой придурок может. Но вот глаза у них нечеловеческие. Большие, без белков, и зрачок четырёхугольной звёздочкой. Жутковато смотреть в такие.

– Да? – спросил он с любопытством, я яростно кивнула, и тогда он подвёл итог: – Наплевать. Госпожа инспектор, я признаю свою вину и готов возместить все причитающиеся нам обоим штрафы, а так же причинённый имуществу Университетау ущерб…

– Я сама за себя заплачу! – крикнула я.

Но меня никто не стал слушать. Получается, проклятый Тумба-Юмба снова меня пнул. На глазах у инспектора. Р-р-р!

– Я могу идти? – осведомился он.

– Можете, – разрешила Свенсен. – А вы, Ламберт-Балина останетесь.

Он ушёл, а я, как и было велено, осталась. Покачалась какое-то время на стуле, вцепилась себе же в волосы, безуспешно пытаясь успокоиться. Наплевать ему, вы посмотрите. Наплевать!

– Четыре привода в полицию за последние полгода, – сочувственно выговорила Свенсен. – Боюсь, лимит на мелкие пакости у вас давно уже выбран, Ламберт-Балина. Ещё одна вспышка, такая, как сегодня, или упаси вас бог, стычка с другом вашим по разуму, и будет полноценный арест на тридцать суток. Мне кажется, это не совсем то, что вам сейчас нужно…

– Я знаю, знаю, – простонала я, опуская руки.

– С фобией вам помогут. Можете отправиться в медблок прямо сейчас, я выпишу вам разрешение на пропуск занятий. Но в остальном… держите себя в руках, пожалуйста. Ради вашего же блага. Полагаю, вам непросто пришлось на вступительных тестах, и вы дорожите возможностью учиться. Подумайте хорошо, стоит ли рисковать учёбой ради детских эмоций…

Я пообещала держать себя в руках. На том и расстались.

***

День протух полностью. Из медблока вернулась поздно, пропустив все, оставшиеся до конца дня занятия. Хотела сразу к себе, но вспомнила, что сумка моя осталась в триста седьмой аудитории, делать нечего, поплелась туда. И замерла у порога: услышала птичий голосок профессора Сатува. Двери были приоткрыты, я осторожненько заглянула в щель. Очень мне не хотелось попадаться профессору на глаза после сегодняшнего.

Сожжённое мной рабочее место уже заменили. Профессор устроился на краешке стола, болтая ногой – ему что, он маленький, как все гентбарцы. А за столом – на моём, чёрт его задери, месте! – сидел шароглазый, чтоб ему треснуть.

Я плюнула, собираясь уйти – подумаешь, за сумкой потом зайду… Но внезапно я восприняла, что говорил профессор, и это оказалось неожиданно интересно.

– … выражается через будущее время, – говорил он. – Возьмём для примера фразу «я тебя убью». Вы называете себя -«я», вы называете объект приложения вашей угрозы – «тебя» – и угрожающее действие – «убью». Именно так, в будущем времени, не «я тебя убиваю», и не «я тебя убил», а – «убью». «Скоро убью, если ты не перестанешь меня бесить», как вариант. Понимаете? В нивикийском нет первого лица, поэтому вместо «я» следует говорить «человек», то есть, «нивиийк» плюс гендерный суффикс, в вашем случае, поскольку вы мужчина, будет «соя», или назвать своё имя, лучше прозвище, опять же, не забывая о гендерном суффиксе. И то же самое необходимо сделать с объектом угрозы – назвать его имя, прозвище или видовое определение. А угрожающее действие – «убью» – произносится в настоящем действительном времени, и тоже не забываем гендерную приставку: «соям», если мужчина, «аоям» – женщина, «менам» – ребёнок, «кевок» – поражённый в правах или же, для усиления оскорбления, среднее-неразумное – «чок». Попробуйте сконструировать фразу по этим правилам.

– Если обратиться к врагу в среднем-неразумном, будет обиднее? – задумчиво спросил Тумба-Юмба. – Или эта ошибка выставит на смех самого угрожающего?

– Безусловно, это будет обиднее, – сказал профессор. – Если ещё добавить негативное усиление в виде приставки «паут» – гниль, падаль, то получится классическая формула вызова на поединок. Не надо переминаться в дверях, Ликесса. Пройдите в аудиторию, пожалуйста.

Я вздрогнула: профессор даже тон не изменил! И как засёк… Впрочем, гентбарец, у них у всех очень тонкий, чуткий слух…

– Я это… я за сумкой, – сказала я, проскальзывая в дверь и мечтая провалиться сквозь пол, этажи, подземный паркинг, земную кору прямо в расплавленное пекло ядра планеты.

– Вы ведь нивговорящая с рождения, не так ли? – азартно сказал профессор, даже ногой болтать перестал. – У вас во вступительной анкете это указано. Останьтесь с нами, тут принципиальный вопрос.

Как мне было отказаться? А остаться – как? Тумба-Юмба дёрнул уголком губ в лёгкой усмешке, убила бы, да нельзя! Пятый привод в полицию, да ещё за убийство, – прощай институт, здравствуй, армейский штрафбат.

Тоска…

Я подошла, с ненавистью устроилась на самом краешке учебного места. Почему их штампуют только парными?! Боль.

– Отлично, – профессор радостно потёр трёхпалые ладошки чисто человеческим жестом. – Ликесса, выразите, пожалуйста, угрозу… ну, скажем, вашему напарнику. Для примера.

– Ликесса-нояму пауткалькиийап Тумба-чокам, – мило улыбаясь, выдала я.

Сосед взмок от злости, даже ладонь на рукоять ножа положил, потом подумал и расслабил пальцы.

– Чудесно! – в полном восторге воскликнул учитель. – Просто замечательно.

– Она сказала в прошлом времени, – угрюмо буркнул Тумба-Юмба. – Разве это не ошибка?

– О нет, вместе с усилением – а приставка «паут», не забывайте, придаёт дополнительную экспрессию выражению, – это тяжёлое оскорбление. «Чокам» – суффикс объекта-в-прошлом , причём объекта неодушевленного, присоединение его к имени носителя разума – обсценная грубость. У вас совершенно правильная реакция, уважаемый Тоумплетхари. Теперь вы понимаете, что в рассматриваемом нами отрывке главный герой, обращаясь к сопернику, демонстрирует вовсе не свою безграмотность, а поведение, максимально оскорбительное для оппонента.

– Простите, – спросила я, – о каком отрывке речь?

– Вторая глава, сцена на палубе боевого морского корабля, «Орден милосердия» – это мемуары командующего Мариийпа-соята, в художественной обработке Риензай-нояму Дарзикам. Ну, что вы, уважаемая Ликесса, это, можно сказать, столп классической литературы Нивикии…

Наверное, на моём лице всё прописалось крупным шрифтом. Кажется, про столп литературной классики Нивикии весь мир слышал, кроме одной самоуверенной идиоточки. Раздери меня на части, я даже не помню корешка с таким названием в маминой библиотеке! У мамы, в основном, репринты, конечно. Но есть и подлинные нивикийские книги, разрешённые к частному владению…

– О, – сказал профессор, воздевая палец, – кажется, я понял, почему вы, Ликесса, допускаете такие детские ошибки в грамматике на письме. Разговорная практика у вас хорошая, но вы мало читали неадаптированных произведений.

– Я много читала! – возмутилась я.

– Любовные романы, – ехидно вставил Тумба-Юмба, чтоб ему треснуть, вдоль, поперёк и крест-накрест. – Какой-нибудь «Цветок семи наслаждений».

Чёрная кожа не умеет краснеть. Кажется, я об этом уже говорила?

– Сам откуда про «Цветок» знаешь? – окрысилась я. – Тоже читал? Даже не скажу, что конкретно в процессе чтения ты руками делал. Они у тебя до сих пор там же!

– Какое потрясающее знание предмета, – фыркнул Тумба-Юмба, ухмыляясь ещё мерзостнее. – Ваши руки совершенно точно не для скуки, да, госпожа Ламберт-Балина?

Я поймала его насмешливый взгляд и взбесилась ещё больше. Издевается. Да он же надо мной издевается!

– Не ссорьтесь, молодёжь, – воскликнул профессор. – Не надо ссориться! Ликесса, я составлю вам список литературы, которую вам обязательно надо прочитать, плюс вышлю грамматические упражнения по прочитанному материалу. Вам непременно нужно подтянуть язык, если вы хотите заниматься по-настоящему интересной работой.

– Спасибо, профессор, – мрачно поблагодарила я. – Прошу прощения, профессор, мне нужно идти. Можно, я пойду?

– О, конечно, конечно. Жду на занятиях завтра во второй половине дня, впрочем, как всегда. Уважаемый, – кивнул он моему соседу, – вы тоже свободны.