Габри Бон-Берри. Книга 1. Новая жизнь

Глава 1

Крепость Коттенхорн, Эншайн.

Великая Северная война

Грозная крепость, стоящая на краю северного княжества, была полностью охвачена огнём. Над пламенеющими башнями клубился густой дым, сливаясь с полотном ночного неба, земля сотрясалась от оглушительных пушечных выстрелов, и стены осыпались и каменными глыбами намертво придавливали то, что уже давно лежало в руинах. Внутри крепости ещё раздавался гул войны: крики солдат и звон стрельбы. Но за её пределами был явственно слышен лишь шёпот зловещего пламени. Огонь сжимал в своих тесных объятьях и, поджигая ступни мельтешащих людей, подкрадывался всё ближе и ближе.

Пламенные всполохи гасли во тьме затуманенного взора мальчика-солдата, с его глаз капала кровь и с шипением растворялась в огне. Из груди вырвался отчаянный крик:

– Помогите! Мои глаза!..

Но никто не слышал. Пламя уже подобралось слишком близко, и стены, казалось, стали медленно надвигаться, осыпаясь камнями. В этой тесноте, в неистовстве полыхающего пожара крепость заглушила в себе последний крик о помощи.

Кармоди, королевство Грандсбург.

Мирное время

Томас Бруфорд был тем самым скучным столичным жителем Грандсбурга, который никогда не выступал против ни новой моды, ни новых удобств, ни новых обычаев. Когда-то он был штаб-сержантом и с тех времён выучился ни на что не жаловаться и во всём находить только преимущества. Наблюдая в течение своих пятидесяти лет за приходящими открытиями и вытекающими из них изменениями, он привык относиться ко всему этому спокойно, благоразумно и в некотором роде снисходительно. Ему одновременно досаждали как престарелые жители, без конца сетующие на новые уклады жизни в королевстве и отдающие предпочтение только тому, к чему они уже давно привыкли, так и молодые, что без конца восхваляли все нововведения, при этом с презрением отзываясь уже о тех вещах и явлениях, что медленно архаизировались и приобретали ярлык «прошлый век».

Грандсбург славился своими престижными королевскими академиями и графствами, сохранившими множество замков и церквей, когда-то знаменовавших собою всё королевство. Однако с течением времени уютная сказочность Грандсбурга постепенно оттенялась новыми изобретениями. С каждым новым годом всё меньше становилось на улицах карет и всё больше паровых автомобилей, чей тёмный пар тянулся по всей мостовой. Так, вместе с изысканными каретами по дорогам города разъезжали чёрные кабриолеты и везли не только богатых аристократов, графов или сановников, но и обыкновенных граждан. Недавно, казалось бы, появившееся кино интенсивно начинало распространяться в Грандсбурге, при этом всё ещё считалось чем-то вроде диковинки: маленькие кинематографы только-только начинали пользоваться известностью у публики, встречающей новые изобретения с любопытством и забавой. Свечи заменялись лампочками, уличная музыка и концерты – граммофонами, а конная тяга – паровыми двигателями. Хотя всё, что зачаровывало облик страны, утихало и уступало место совершенствованиям, придававшим этому ореолу, напротив, вместо той самой загадочности вполне явственный современный вид, местные продолжали чтить традиции, делающие и столицу Кармоди, и сам Грандсбург всё ещё обетованным краем для людей, стремящихся к просвещению и одухотворённости.

На рубеже веков уровень жизни, особенно среди городского населения, рос. По всем домам постепенно проводили телефоны, а на улицах, между киосками, уже вовсю устанавливались телефонные будки с раззолоченными узорами. Старые жители пользовались перьями для письма, более молодые – перьевыми ручками, а остальные вовсю переходили на пишущие машинки, которые вместе с граммофонами и громоздкими фотоаппаратами, напоминающими чудные конструкторы механизмов из фантастических книг, появлялись во всех лавках и становились обыденностью. Большинство представителей зрелого поколения со скептицизмом принимали новые устои, упрощающие жизнь, но вместе тем перекрашивающие привычную картину Грандсбурга, и сердце их болело за то, что королевские устои, хранимые столетиями, будут в одночасье пренебрежительно отсеяны новым поколением.

Тем не менее некоторые изменения на смене столетий имели исключительно положительный характер для всех поколений – и это, прежде всего, завершение войны. Мирный договор был подписан аккурат тогда, когда старый век сменился новым, тем самым словно проведя черту между прошлым и будущим и открыв дверь в грядущую эпоху с надеждой на мир и благодать. Но, как и предполагалось, война не смогла быть бесследно забытой. Начало нового века было вынуждено нести бремя «послевоенного»; вместе с заключением мира, народными празднованиями и торжественными заголовками газет весь Каен медленно оправлялся от потерь. В госпиталях становилось всё меньше и меньше поступлений с севера, приезжали воинские поезда, и к семьям возвращались солдаты.

Но среди тех, кто пришёл с войны, числились и солдаты, которым некуда было возвращаться. Томас Бруфорд приехал в госпиталь Святого Эдуарда как раз за одним из таких.

Одевшись по погоде в коричневый костюм, кожаное тёмное пальто, фетровую шляпу и элегантные кожаные туфли, Бруфорд приехал к госпиталю где-то в два часа пополудни. Он попросил кучера, который только что довёз его в крохотной закрытой карете, запряжённой двумя старыми клячами, подождать какое-то время у ворот. Перед тем как войти, Бруфорд остановился на полпути и глубоко вздохнул. Он слегка волновался. Давно он уже приезжал в это место, привозил чай для служащих в стенах госпиталя медсестёр и благодушно беседовал с докторами, многие из которых приходились ему приятелями, но с недавних пор совсем зачастил и приезжал по нескольку раз за неделю, и всё время чувствовал и вёл себя крайне растерянно. В единении со своей располагающей, мягкой внешностью, ещё с молодости Бруфорд производил впечатление очень застенчивого человека, который слишком много думал и волновался о других людях, и даже на войне, когда он был сержантом, солдаты называли его Джентльменом, тем самым по-дружески потешаясь над его неловкой вежливостью и скромностью. Единственным человеком, с лёгкостью развеивающим эту застенчивость, когда-то была его жена Фэй… но уже давно мужчина приучил себя лишний раз о ней не вспоминать.

Но вот Бруфорд пошёл к дверям собора Святого Эдуарда. Собор тянулся к небу заострёнными арками и одной невысокой башней. Тяжёлые входные двери с резьбой из дерева находились на месте бывшего портала, под вимпергом, а сверху мерцало от солнца огромное витражное окно. В саду, окружающем собор, отцветали осенние цветы: бордовые розы, прозванные «королевскими», – особые любимицы грандсбургских садов, – плодоносила старая рябина, на которой уже появлялись мелкие ягоды, словно красные огоньки на гирлянде ветвей, и разливалось чудесное пение малиновки, что пряталась в листве.

Госпиталь Святого Эдуарда был приласкан солнцем последних августовских дней. Лето постепенно уступало дорогу осени: пришло время сумеречно-сиреневых прохладных вечеров и листопадов; время, когда весь город будто бы по мановению длани чародея постепенно сменял переливающийся наряд с зелёного на золотистый и когда аромат отцветающих королевских роз смешивался с запахами дождя, утренних туманов и сладостных чайных трав. Солнечный свет проникал сквозь кудрявые ветви ив, кленовые заросли, вспыхивающие огнём, густую дубовую крону, и расцвечивал блеском мокрую тенистую аллею, усыпанную опавшими листьями. Весь день по этой аллее ездили конные экипажи, то уходящие вдаль, то останавливающиеся у кованых ворот, на которых красовалась вывеска: «Собор св. Эдуарда, госпиталь и приют для всех страждущих». В начале прошлого столетия небольшой городской собор стал госпиталем и продолжал быть таким и поныне, на рубеже веков. Новый же век вступал в свои права как мирный и романтический, приходящийся на послевоенный период, когда по окончании войны в городах вновь мало-помалу укреплялся покой. Таким городом был и Кармоди, заимевший славу самого процветающего на всём континенте.

Как только Бруфорд вошёл в госпиталь, его встретили парящие высоко под аркой белокаменные херувимы и эхо, обычно витающее внутри любого собора. Большая капелла, где когда-то давно проводились служения, была занята больничными койками, которые отгораживались друг от друга складными бумажными ширмами. Вечером её освещала высоко подвешенная люстра со свечами, днём же через арочные деревянные окна проникал сквозь листву и усыпанные ягодами ветви рябины нежный солнечный свет. Древние каменные алтари, прежде считавшиеся творением сакрального искусства, теперь превратились в места для умывания, вместо духовников по собору ходили сёстры милосердия. Кафедру архиерея занял непосредственно не архиерей, а главный врач, который также распределил кабинеты докторов по всему собору и его приделам.

Сёстрами, как обычно, были девушки в розовых сарафанах, белых передниках и чепцах. Увидев их, Бруфорд сразу же снял шляпу и поклонился, они приветствовали мужчину любезными кивками и улыбками. Одна сестра встретила Бруфорда у входа.

– Доброе утро, сударь, – улыбнувшись, поздоровалась она. – Мы вас ждали.

– Доброе утро, – ответил он с той же улыбкой. – Кажется, сегодня мой последний визит. Прежде всего я хотел бы знать, вы получили мою посылку?

– Да, большое вам спасибо, господин Бруфорд. Доктор сказал, такие травы растут только на севере, но у них очень хорошие целебные свойства. Доктор тоже просил передать вам свою благодарность. К сожалению, он пока не может подойти.

– Ничего страшного. Передайте ему, что мне не в тягость. К слову, о том, что пришло с севера… как там мой больной?

– Ах, точно. Бинты мы с него уже сняли. Вчера он даже поднялся с постели, но затем снова погрузился в сон. Тем не менее доктор полагает, что он уже пошёл на поправку и готов встать в очередь на выписку.

– Рад слышать. Могу ли я пройти к нему?

– Конечно, сейчас я вас провожу. – Сестра шагнула в сторону большого зала-капеллы. – Пройдёмте, сударь. – И Бруфорд ступил за ней.

Шаги по выложенному плиткой полу отзывались приглушённым эхом по всему собору. Кое-где были постелены ковры и между коек поставлены резные шкафчики, но несмотря на то, что всё внутри капеллы, отведённой под госпиталь, старалось казаться домашним, высокие стены и резные потолки собора всецело погружали в заповедную атмосферу духовенства. Вместо аромата жжёного ладана между палатами неявственно порхали запахи лекарственных сиропов и бинтов. Сёстры милосердия быстро обходили койки, проверяя каждого больного, а помощники возили тележки со звенящими баночками и стукающими друг о друга колбочками. Проходя мимо больничных коек, Бруфорд старался не смотреть на лежащих страдальцев, не прислушиваться к их хриплым покашливаниям и то и дело опускал взгляд.

– Он тут вам всё ещё не досаждал? – по пути спрашивал он сестру.

– Что вы, он маленький ангел! Совершенный паинька. На нашей практике нечасто попадаются дети с такой выдержкой.

«Ещё бы», – только подумал Бруфорд.

– Правда, – добавила сестра, – было дело, он неожиданно вскакивал посреди ночи, и его приходилось укладывать снова. А во сне он, бывало, что-то безрассудно бормотал, но это неудивительно, ведь вы же всё-таки привезли его с севера… – После этих слов она смолкла, как смолкают люди, случайно коснувшиеся неприятной темы, и дальше говорила уже чуть более сдержанно. – Но у всех случаются разные проблемы. За всеми не углядишь. Он хотя бы не контуженный, а то к нам разных привозили.

Сестра тяжело вздохнула, Бруфорд промолчал, не найдя нужных слов. Он не знал, как выразить свою благодарность как доктору, так и сёстрам, денно и нощно снующим между больными с терпением и отвагой солдата.

Как бы то ни было, с самого первого дня, как Бруфорд предоставил им своего пациента, тот сразу же привлёк внимание всех: и врачей, и сестёр, и даже рядом лежащих больных. С войны было много раненых, но только этот человек вызывал у всех интерес. Однако прошло уже достаточно времени, и наконец-таки Бруфорду пришло письмо, в котором доктор оповестил о выздоровлении его пациента. Сегодня его можно было забрать.

Его койка находилась в самом конце зала, за последней ширмой, под запечатлёнными на потолке божьими обликами, стёртыми временем и выточенными молитвами, чьи отдельные слова, написанные на вымершем языке, также уже не поддавались распознаванию.

Кармоди – столица королевства Грандсбург – находился на самом юге континента Каен и располагал в своих стенах великое множество достопримечательностей, ради которых большинство континентальных жителей мечтали посетить этот край, воссозданный, согласно мнению очевидцев, словно по сказочным традициям былых лет. Такой образ королевства сложился ещё давно, когда Грандсбург по праву считался излюбленной землёй лордов и графов, колыбелью всех богатств и изяществ, а многие места королевства всё ещё были пропитаны историями о златовласых девах, обидчивых лесных фейри и заколдованных призраках, обитающих, бывало, на старых чердаках, а бывало, и под сводами замков. Помимо легенд и сказаний, важной частью Грандсбурга были особая любовь к чаепитиям и сопутствующий чайный церемониал. Так называемые чайные были в Грандсбурге, и особенно в столице, на каждом шагу. Во время обеда они заполнялись людьми, пришедшими из дома или работы. Чай лился рекой: молочный, травяной, ягодный, холодный и горячий – любой на вкус, а этажерки, вазочки и блюдца ломились от сахарков, корицы, сливок и печений.

В первые годы войны многие чайные были закрыты или же обслуживали только богатых гостей, хотя ассортимент был скромнее обычного, но поскольку война постепенно двигалась к завершению и мирному договору, уют и довольство также стали возвращаться в королевство. После длительного периода лишений народ восхвалял даже самые маленькие радости, будь то душистый чай, выпитый с приятелями в обед, или возможность без лишней бережливости покупать любимые шоколадные печенья в кондитерской лавке за углом.

В далёком прошлом Грандсбург и несколько других близких королевств, – Соединённое Королевство Розен, Розенвилль и Вальд – были поданными одной королевской семье, что владела почти всей южной стороной Каена, и ввиду этого верования в королевствах устанавливались одни и те же. Единство бога и божьей морали становились основой для священной культуры этих государств – вскоре к ним присоединили и маленькую страну Бранку, где в древние века господствовало местное обрядовое язычество, и горное королевство Стейнхельм, откуда весь мир узнавал о магических мифах, божественных, героических легендах и бардовских песнях, и исторический край Шарлот-Ли, куда священная вера в единого бога пришла, но при этом нисколько не потеснила традиционную веру в разных исконно шарлот-лийских божеств. На земли же самых северных государств подобное верование пришло гораздо позднее, поэтому было принято полагать, что именно этот факт стал причиной большого количества безбожников среди нынешних северян.

Северянин, спящий сейчас под сводом молитв, был таким же. Он спал и даже не знал, что божьи облики склонялись над ним, как над святыней. Сколько Бруфорд ни посещал его, эта картина всегда заставляла его слабо улыбаться.

Мальчик полулежал на своей койке, облокотившись на подушку, и не открывал глаз. Сестра проводила к нему господина Бруфорда и сразу же устремилась в другую сторону:

– Оставайтесь с ним, – сказала она, – а я сейчас подойду.

Ей пришлось уйти, и Бруфорд остался один на один со своим пациентом. Пока мальчик спал, гость стоял у его койки, присев на подоконник, и тихо ждал. Лишний раз он взглянул на лицо спящего мальчика. Тот преспокойно лежал, как зачарованный герой, и его длинные светлые волосы, от природы вьющиеся и лоснящиеся, беспорядочными волнами ложились на худые плечи, светясь на солнце. У мальчика были бледная как молоко кожа, какой обладали на севере, и узкие миндалевидные глаза, в которых также запечатлелись черты северянина.

Неожиданно тонкий солнечный луч потревожил мальчика, попал прямо на глаза, и они медленно открылись. Бруфорду даже не пришлось будить своего подопечного, как он сам очнулся и попытался приподняться на локтях, но не получилось, и северянин снова откинулся спиной на подушку. Бруфорд не сразу спохватился; ему понадобилось время, чтобы рассмотреть целого, невредимого и наконец очнувшегося мальчика. Он уже давно не видел его в сознании, давно не разговаривал и уже не помнил, когда последний раз слышал его голос. Казалось, это было так давно. И вот он снова видит его перед собой – сонного, потерянного, но, в конце концов, вылеченного.

– Габри! – как можно более бодро встретил его Бруфорд. – Ты наконец-то проснулся. Мы так долго ждали. Как ты?

Мальчик медленно поднял глаза на Бруфорда и болезненно прищурил их.

– Это вы, господин Бруфорд?.. – Он говорил совсем хрипло, и даже в таком состоянии его произношение не слишком выделялось, но всё же заметно отличалось от типичного грандсбургского: больной обладал лёгким северным акцентом, произнося согласные с особой твёрдой чеканкой.

– Да, я. Хорошо, ты помнишь меня, мне это даже лестно, – вздохнул облегчённо господин Бруфорд и сел на кровать возле неподвижных ног так называемого Габри. – Как твоё самочувствие, спящая красавица?

– Спящая красавица?.. Это вы про меня так говорите? Не понимаю…

Бруфорд улыбнулся, скрывая всё своё внутреннее неудобство.

– Я просто шучу. Ты ведь так долго спал.

Мужчина добродушно усмехнулся, но Габри промолчал. Они помолчали оба. Наконец Бруфорд, хлопнув себе по коленкам, снова встал.

– Что ж, я пойду позову сестру, наверное. Ты пока не делай резких движений, жди.

В нужный момент посетитель скрылся за ширмой и, выдохнув, пошёл в другой конец зала. По первому зову Бруфорда сестра вернулась к койке, где лежал Габри, привезя с собой на тележке несколько флаконов с лекарствами, предназначенными для больного. Во время осмотра мальчик был ещё совсем обессиленным, он молча покорялся и позволял сестре делать всё, что нужно. Сначала она дала ему принять таблетки, затем осмотрела глаза и закапала в них из флакончика капли. Бруфорд, стоящий в стороне, позволил себе мельком подсмотреть за всей этой процедурой. По большей части он наблюдал конкретно за Габри. С тех пор как мужчина видел его последний раз в лагере на севере, тот почти совсем не изменился.

В самом деле, внешность у мальчишки была словно бы эльфийская. С рождения у него имелись правильные, но немного угловатые черты лица: заострённые, как будто подточенные зубилом скульптора, и при этом тонкие, аккуратные, как у только что вставшего на путь возмужания подростка, который не уделял почти никакого внимания своему внешнему виду и который всегда сутулился и одевался во что попало – в то, что дадут. Выражение его лица за счёт зауженных тёмных карих глаз, плотно сжатых губ и опущенных бровей казалось бесстрастным – что несколько лет назад, что сейчас. Все, кто имел дело с Габри на протяжении всего его служения среди южных солдат, отмечали неменяющуюся сквозь года холодность его внешности. Но и это было неудивительно: кровь его как была, так и оставалась северной. Именно внешность Габри, как наблюдал Бруфорд, больше всего отражала его происхождение. Глядя на мальчика, южане сразу понимали: он с севера.

На континенте Каен сложилось специфичное понимание слова «север». Оно обозначало три государства, расположенных в самой отдалённой части континента – Верборгене, Чаорчу и Эншайне. То были три северных «туза» – военная коалиция, находившаяся в кольце гор под покровом вечных снегов. Великая Северная война проходила сугубо в обители этой коалиции, и в отличие от южан, с самого начала столкновений на неё были призваны все северяне, абсолютно все совершеннолетние здоровые мужчины, издавна привыкшие к заснеженным горным лесам и вьюгам. С начала войны к ним сложилось предвзятое отношение как к варварам и суровому горному народу. Спустя десять лет это стало всего лишь устаревшим предубеждением, честь многих северян восстанавливалась, но сами северные земли всё ещё считались землями войны, королевствами вечной зимы, проклятым краем. Считалось, что война была спровоцирована севером, на северных же землях. Границы юга доблестно оберегали от нашествий все подразделения южных военных сил. Благодаря этому южные границы были задеты только в некоторых местах: больше всего пострадало маленькое государство Браунстон, так как оборона в этом государстве априори считалась слабой, и северные границы наиболее близко были расположены к «тузам». В течение десяти лет война то с утиханием, то с ужесточением проходила в северных краях, и только на десятом году наконец-то разлетелись слухи о возможном заключении мира. Последней каплей стала осада крепости Коттенхорн в Эншайне месяц назад; только после этого сражения вельможи северных тузов дали единое согласие на подписание мирного договора со странами южного союза. Однако вместе с первыми слухами о мирном договоре появились и первые партизанские отряды. Поскольку ни одна сторона так ничего и не добилась, недовольные установленным миром солдаты не сложили оружия даже после объявления о прекращении кровопролития.

Так или иначе, с официальным завершением Великой Северной войны южные газеты без конца пестрили радостными заголовками. На улицах, площадях, в чайных и в трамваях люди обсуждали восстановившийся на континенте мир. Бруфорд узнал об окончании войны гораздо раньше остальных. Он был в ту ночь у Коттенхорна – приехал к руинам сразу после того, как узнал о завершении осады. Он видел, как из горящей крепости выносили раненых, и среди них он приметил Габри – самого юного солдата южного подразделения войск. Вражеский клинок оставил ему ранение прямо поперёк глаз. К счастью, не задел глазные яблоки, благодаря чему зрение осталось невредимым. Столько крови было пролито, столько сменено бинтов – и вот наконец мальчик снова открыл глаза. Такие же бесстрастные, что и раньше.

После осмотра сестра принесла Габри в постель завтрак: овсяную кашу и чай с целебными травами – и оставила их с Бруфордом наедине. Уже настал день. Зал наполнился нежно-медовым солнечным свечением через высокие разноцветные витражи и приоткрытые створки старых окон. В воздухе реяли блестящие пылинки, и длинные волнистые волосы Габри переливались золотом, хотя после долгого сна они были совсем непослушными: то и дело лезли ему на глаза, путались, но мальчик не обращал на них внимания. Он сидел на своей койке, сгорбившись, и вяло водил ложкой по каше, пока на подносе остывал травяной чай. Бруфорд стоял рядом и наблюдал за тем, как Габри медленно ел, и никуда и ни на что не глядел. Под полуприкрытыми тяжёлыми веками только устало плавали тёмные зрачки. Он даже, казалось, не замечал, что находится в комнате не один, а Бруфорд, стоя рядом, терпеливо ждал момента, пока мальчик будет готов, чтобы начать разговор, и всё теребил верхнюю пуговицу рубашки.

– Господин Бруфорд, – вдруг слабо подал голос Габри, – Вы приехали за мной, да? Я не совсем понимаю, почему я здесь. Голова так болит.

С тех пор как Габри оклемался после сна, его голос окреп, и Бруфорд даже заметил, что он звучал гораздо ниже, чем в последний раз. Но оно было очевидно: как-никак с момента, когда они виделись последний раз и когда Габри ещё говорил с ним голосом ребёнка, прошло немало времени. Сейчас Бруфорд насчитал Габри уже пятнадцать лет. Однако, поскольку Великая Северная война, на которой Габри пробыл большую часть своей жизни, продлилась десять лет, Бруфорд не мог считать его обыкновенным юношей. Памятуя об этом, из сочувствия и гуманных побуждений Бруфорд старался быть осторожным.

– Скоро пройдёт, – ответил он. – Доктор прописал тебе медикаменты, я помогу тебе со всем этим, не переживай.

– А в общем, где мы? Это же не север.

– Мы в Грандсбурге, в городе Кармоди. Я тебе про него рассказывал.

– Я помню.

– Дело в том, что твоё ранение после Коттенхорна оказалось слишком серьёзным, и, дабы сохранить тебе зрение, я распорядился, чтобы на воинском поезде тебя доставили в госпиталь Кармоди.

Бруфорд решил осведомлять Габри постепенно, не перегружая его и давая время на то, чтобы принять каждую последующую весть спокойно. Раненый, как полагается, пользовался этой возможностью и после каждой фразы Бруфорда предавался молчаливому обдумыванию. После паузы он снова спросил:

– Что насчёт капитана Марчинелли? Он знает, что я здесь?