– Люблю я тобе, Дарья. Люблю так, что без тобе не сушшествут ни какой жизни. .Знаю, что шшас будешь смеяться, скажешь, что я тобе не пара, что тобе нужен молодой. Говори, любо твоё слово для меня – награда.

Дарья зарделась, улыбка исчезла, лицо её как-то странно преобразилось.

– Чово-жа тперь делать –то будем, Тиша, ведь и ты мне люб?

Тихон от радости чуть не кинулся к Дарье, чтобы закружить её в объятиях, крепко поцеловать в эти милые, маленькие, пухлые губки. Но во время одумался и лишь произнёс:

– Радители вечером дома будут?

– Дома, а чово?

– Жди сватов.

– Да ты чово, Тихон, не отдадут меня взамуж.

– Поживём, увидим.

Тихон, оживлённый, зашёл домой. Мать – Аграфена Кузьминична копошилась у печи, отец – Афанасий Евдокимович сидел за столом и вприкуску с комковым сахаром пил из блюдцаа фамильный чай. Тихон, как мальчишка, прямо с порога заявил:

– Тятенька, жениться я буду.

– Давно бы надо, – ответил спокойно отец, не отрываясь от любимого занятия.

– Батюшки-светы, – вскликнула мать,– кого ты брать-то надумал, Тиша?

– Дарью Горожанову.

Отец чуть не захлебнулся.

– Эк, куды хватил, совсем сдурел, язви тя, тобе в жёны нужна баба, али девка кака «перстарок», а эта совсем ишшо дитё.

Мать тяжело опустилась на сундук:

– Да и не отдадут Горажановы Дашу за тобе. Ведь не чета они нам, они – казаки, мы – христьяни, вера у нас разна: они – православны, а мы – староверы, они вон каки богаты, а у нас… .

– Да ведь я-то коммунист, а значит, верую в партию и в Ленина.

– А ежели коммунист, дак тогда не сподручно как-то девку-то портить, – хитро подметил отец.

– Это кто же тобе, тятенька, сказал, что я её портить сбираюсь, я жить с ней хочу и детей рожать.

***

Как и предполагали Шлемовы, сватовства не получилось. Ефим Степанович ни «да» ни «нет» не сказал. Лишь только промолвил в ответ, что подумает и ответ даст где-то недели через две.

Только за нежданными и нежеланными сватами закрылась дверь, Ефим Степанович сурово посмотрел на дочь:

– Ну, чово догулялась?

Тут вступила мать, немного как бы беря под защиту Дашу:

– Ты уж не так прытко, Ефим, дитё она ишо.

– Дитё?! – Рассвирепев, отец стукнул кулаком по столу. – Это дитё скоро тобе «в подоле» принесёт.

Дарья сконфузилась:

– Неправда твоя, тятя, ни чово тако не будет,– потом немного замялась и тихо добавила. – А Тишу я люблю, чово хотите со мной, то и делайте.

– «Тишу люблю»,– передразнил отец дочь. – Да Тихон Шлемов тобе чуть ли не «в отцы» годится. Это только подумать, шышнаццать лет разница.

Мать начала судить со своей колокольни:

– Даша, доченька, послушай меня, я тобе ничово плохого не желаю. Ведь он – коммунист, пролетарьят, а мы люди тёмны, малограмотны.

Но Дарья и слышать не хотела.

– Ежели взамуж меня не пустите… , я так с ним буду жить.

Ефим Степанович вскочил, схватил вожжи и метнулся к Дарье. Мать успела собой заслонить дочь.

– Не надо, Ефим, этим девку не воспиташь.

Две недели Ефим Степанович ходил в глубоком раздумье. Уж больно ему не хотелось родниться с голодранцами. Он же знает, как наживается это добро. Ноги и руки болят от непосильной работы. Хоть и говорится: «Своя ноша не тянет», а всё же эта ноша дорого ему обходится. Да и Дашка, уродилась же эта непоседа, упрямая, вся в отца пошла, с гордостью не раз отмечал Ефим Степанович это достоинство в любимой дочери, а тут уже

стал побаиваться. Забрюхатит чёртова кукла и ославит на всю деревню, ведь она уже намекнула на это.

У Матрёны Ивановны теперь не проходило ни одного дня, чтобы глаза просыхали от слёз: «Дашенька, доченька моя милая, такая молоденькая, ей еще и совеем- то рано замуж, а тут за старика, горе-то какое».

Эти две недели Тихон проходил мимо дома Горожановых с опаской, ему было страшно не только говорить, но и видеть главу семейства. Да ещё пришлось дома столкнуться с младшим братом Порфишкой. Порфирий был ровесником Дарьи и не меньше, чем Тихон, влюблён в неё. И поэтому, когда узнал, что Дарья должна стать женой Тихона, бросился к нему в ноги:

– Тиша, братик, оставь мне Дарью, Христом-Богом прошу.

Сестра Сакля встала на сторону меньшого брата:

– И то правда, Тихон, ведь тобе пара Кланя Закаляпина али Нюра Прибыткова, а уж Дарья шибко молода, да и кака ишо из неё баба будет, у неё, поди, на уме одни куклы, а тут, гляди, и живы появятся, чово она с ними делать-то будет?

Тихон перебил сестру:

– Ни чё, справимся как-нибудь с живыми-то куклами, а женой она будет на славу.

Затем, подошёл к Порфирию, обнял его за плечи и сказал:

– Я для тобе, Парфиша, ничово не пожалею. Вот ты надумал учёным стать – станешь. Буду ночами не спать, работать, как вол, лишнего куска хлеба не съем, а тобе помогу. Дарью же я не отдам, не обижайся, браток. Шибко уж я её люблю. Ты не огорчайся, встретится тобе кака-небудь столична краля, и будешь ты самый шшастливый человек на свете, а мне без Дарьи нельзя.

К исходу второй недели Ефим Степанович сказал Тихону:

– Ну, чё ишшо не пердумыл женится на нашей Дашке?

– Я никогда не пердумыю, – подавленно ответил Тихон, ожидая, что ему навсегда откажут в его счастье. Но Ефим Степанович помолчав, добавил:

– А коли не пердумыл, дак бери, язви тя в душу.

Дома же отец доченьку «уважил»:

– Значит так, сбирашься взамуж за Тишку-худу манишку, мы с матерью благославим тобе и свадьбу справим, чтобы не зазорно от людей было, но никакого приданого, и даже машину «Зингер» не получишь. Миланьке и Капке справлю таку машинку а тобе нет. Не допушшу чтобы эти голодранцы пустили моё добро на ветер.

***

На утро свадебного дня перед выкупом невесты Нюрка Крысина, Варя Тимакова и другие подруги Дарьи пошли в дом Шлемовых с большой наволочкой «за перьями». Была такая примета, если в свадебный день к

жениху «за перьями» не сходить, то может жених улететь. Идут девушки по широкой улице и поют:

Любезные подружки,

Гуляю с вами я

А завтра, чуть светочек,

Заплачет вся семья

Любила я милого.

Любила всей душой,

А он, такой коварный,

Смеётся надо мной.

Тихон позволил ради любви к Дарье, и жалея старуху-мать, чтобы их благословили иконой, но на венчание наотрез отказался.

После родительского благословления молодые, Дарья в светлой парочке, в светлом лёгком шарфе, в высоких на каблучках зашнурованных ботиночках, и Тихон, в светлой косоворотке «под поясок», в тёмных шароварах, заправленных в сапоги с выпущенными наружу вышитыми портянками, в черном пиджаке и картузе, вышли во двор, где их ожидали «первые испытания»:

Молодым преграждали дорогу «трудовые» люди – кто пилил дрова, кто колол эти дрова, кто-то веники вязал, а кто дорогу подметал. Перед каждым трудом молодые должны были откупиться. Довольны остались «трудовые» люди, значит, жизнь у молодых будет лёгкой.

На свадьбе Дарья была весела. До неё, вероятно, не доходило, что она навсегда прощается со своим девичеством и со своей вольной жизнью, а впереди её ожидают большие трудности. Тихон же был вне себя от счастья.

На второй день настала пора родителям невесты поздравлять жениха. Ефим Степанович с Матрёной Ивановна налили две стопки: в одну самогонки, а в другую красного вина, поставили на поднос и понесли в горницу к застолью молодых. Ефим Степанович всё сомневался, что Дашка, окаянная дочь, согрешила раньше времени, недаром же она бегала каждый вечер на гульбище. И если есть такой грех, он тут же, после свадьбы, порешит её, вот и весь сказ.

Опередив родителей, дружка преподнёс жениху поднос, на котором покоился огромной величины блин. Ефим Степанович даже зажмуррился от одной только мысли,

что сейчас Тихон возьмёт нож и вырежет в блине круг, а ему, как опозоренному отцу, придётся этот круг, как ярмо, одеть своей жене на шею, за то, что дочь до свадьбы не сберегла. Но Тихон спокойно разрезал блин «крест – накрест». Непорочной оказалась Дарья.

Повеселевший Ефим Степанович преподнес своему зятю две стопки. Тихон взял стопку с красным вином, выпил её до дна и разбил об угол печки с радостными словами: «На счастье». Ефим Степанович низко поклонился дочери: « Спасибо, доченька, уважила»

***

Аграфена Кузьминична не могла нарадоваться, глядя на свою сноху. Уж больно поворотливая да чистоплотная Дарья. Порфирий стал относиться к Даше, как к своей самой любимой сестричке, видно, любовь и уважение к старшему брату оказались превыше всего. Тихон был на седьмом небе от счастья, он теперь с Дарьей не только в мыслях, но и наяву был постоянно вместе. Одна ниточка их связала на всю жизнь.

Дарья же с первых дней, не показывая виду ни мужу, ни свекрови со свёкром,

затосковала. Отошли те денёчки, когда она свободно могла пойти на гулянья, а теперь вот только когда Тихон ей предложит (а это бывает не так уж часто), они пройдут вместе на завалинку к парням и девчатам. И то родители однажды упрекнули, что, якобы, они уже не мальчик с девочкой и ходить с холостяками им должно быть зазорно.

Но вскоре Дарья нашла другое занятие, увязалась ходить с Тихоном на все партийные мероприятия. Вслушивалась в то, что читают коммунисты, о чём говорят и спорят. Особенно ей полюбились песни «Замучен тяжёлой неволей», «Интернационал». Она уже не только проникновенно слушала эти песни и вдумывалась в бессмертные строчки, но и сама своим красивым голосом вдохновенно подпевала коммунистам на маёвках и на других праздниках, да просто на собраниях ячейки. Дарья с трудом уговорила Тихона, чтобы он ей разрешил, хоть изредка, посещать эти собрания. И до того она увлеклась партийной деятельностью мужа, что однажды отец спросил её:

– Чё-то я не пойму тобе, Дашка, Шлемывы – сталоверы, мы – православны, а ты-то кыкой веры у нас стала?

Дарья, не раздумывая, ответила:

– Тихон – партейный, ну и я, стало быть, тоже партейна, потому как верю я в нашу партию, в наш народ и в наше светло будушше.

Ефим Степанович только крякнул:

– Ну и баба, ни баба, а солдат в юбке из тобе получится, язви тя в душу. Ты должна о другом думать, как робят народить да домашность вести, а она «в светло будушше верую», куды хватила.

– Тятя, да всё успею, и от Тихона не отстать, и ребятёшек народить.

Сама уже давно стала примечать, что-то с ней не то творится: начали набухать груди, болят соски, постоянно хочется чего-то солёненького, а по утрам подташнивать стало. Она догадывалась, что, вероятно, под сердцем

носит ребёнка Тихона. Ей было интересно, кто же там мальчик или девочка и на кого будет похож.

Сказать же об этом матери, свекрови или даже Тихону она стеснялась. Но когда уже начал округляться живот, Дарья стала более осторожно относиться к себе. Однажды, когда Тихон попробовал свою ненаглядную обнять покрепче, то услышал в ответ:

– Ты потише, Тихон.

– Почему?

– Ты чово какой непонятливый, в положени я, как бы не навредить дитю.

Тихон от радости чуть не потерял дар речи:

– Дашенька, мила, неужто?

– Да, – зардевшись, тихо засмеялась Дарья.

– А большой уже срок?

– Да скоро пять месцев будет.

– Значит в июле ждать надо?

– Стал быть, – сладостно пропела Дарья.

***

В начале лета в дом Шлемовых вошла страшная весть – погиб на фронте самый младший брат Тихона Зот. Казнили его белогвардейцы, живьём закопали в землю. До сих пор на башкирских землях можно найти эти скорбные курганы.

Вероятно, правду в народе говорят: «Пришла беда, отворяй ворота». Не успели оплакать казнённую душу Зотика, как при скатывании сруба бани под лесиной погибает сестра Лёса.

И после сплошного горя в начале июля разрешилась Дарья. Родился сын. Афанасий Евдокимович просил, чтобы внука назвали Зотом, но Тихон ответил:

– Нет, тятенька, нызовём мы его в честь Михал Иваныча Калинина.

– Минька, стал быть, – переспросил отец.

– Минька конечно, Минька и никто иной, – весело проговорил Тихон.

– Ну. чово же, имя тоже не плохо.

Сразу, после рождения сына, Дарья поняла, что теперь уже всё, никогда ей не пойти на гулянья, что наступила её вечная бабья жизнь. А ей так хотелось погулять, ведь шестнадцать лет – это ещё так мало, и не нагулялась она досыта. Да и теперь стала Дарья всем нутром понимать, что Тихон всё-таки такой старый против неё и что она навсегда загубила свою молодость.

В один из вечеров в маленькой комнатушке спали родители, в углу, на сундуке, устроился Порфирий, он приехал из волости на каникулы,

в зыбке сладко посапывал маленький Мишка, а Тихон опять задержался на своём партийном собрании, Одна Дарья, сидя при лучине, чинила одежду и вполголоса напевала свою любимую песню:

Звёзды, мои звёздочки,

Полно вам блистать,

Полно вам прошедшее

Мне напоминать.

Поёт Дарья, а сама думает о своей судьбе. Ну, а когда дошла до тех слов:

Кто бы эту звёздочку

На небе словил.

Кто бы мою молодость

Назад. назад воротил.

Вот тут-то она и разревелась. Уронив голову на стол, Дарья плакала без звука, злые слёзы ручьём лились по её щекам.

А потом Дарья успокоилась и подумала: «И что это я – дура реву? Соберу завтра Миньку и уйду в отцовский дом. Родители помогут воспитать мне сына. А жених для меня найдётся молодой»

– А как жы Тихон? – спросил внутренний голос.

– А чё Тихон, – сама себе ответила Дарья, – он вовсе обо мне и не думат, ему только работа да партейны дела. Да с ним с тоски пропадёш.

Вернувшись, Тихон застал жену спящей.

Наутро, когда Порфирий уехал в волость, Тихон ушёл на работу, родители тоже куда-то отлучились, Дарья скорёхонько собрала узелок с немудрёными своими вещичками да с Мишкиными пелёнками и подалась к себе домой.

Открыв ворота, Дарья увидела во дворе отца:

– Всё, тятя, не могу я боле, опостылила мне замужня жизнь.

– Опостылила, говоришь, – тихо начал Ефим Степанович. – А взамуж хто тобе толкал силком, али ты сама полюбовныо вышла, забыла?

– Дак ведь это по молодости.

– По молодости, – рассвирепев, рявкнул отец. – Шшас возьму вожжи, да так тобе отхожу, что не тольк тобе семейна жизнь опостылит, а вся твоя жизнь не в моготу станет. Не погляжу, что у тобе на руках робёнок.

– Да ты, чово, тятя, неужто и в дом не пустишь?

– Шшас не пушшу, иди, откель пришла, не расстраивай мать, у неё и так уже ни сердце, а тряпка кака-то стала. Вышла взамуж, живи не позорь нас с матерью. Вот те весь мой сказ.

Так и вернулась Дарья не с чем в дом мужа. Благо, что Тихон ни о чём не узнал, да и тени подозрения даже никакой не было.

***

Время шло. Дарья уже была «на сносях» со вторым. Мишка рос крепким парнем, ничего не страшился и не боялся, весь пошёл в отца. Порфирий закончил десятилетку и работал в деревне, а по вечерам просиживал над книжками, уж очень ему хотелось стать учёным. Особенно его, деревенского парня, обвораживала неведомая и загадочная наука – химия.

Однажды Тихон уехал с тестем на делянку за сеном, а Дарья пошла вместе с Афанасием Евдокимовичем, с золовкой Домной и с Порфирием работать на кирпичный сарай.

С самого утра с дедом и с матерью увязался на работу трёхлетний Минька. Бабка отговаривала внука, улещая всяческими домашними приманками, но Мишка поднял такой рёв, что Дарья, обругав сына: «Жид, Шлемов непокорный», взяла с собой.

Мишка всё облазил в сарае, всё для него было удивительно: и то, как это из сухой глины получается вязкая грязь, и то, как дед лепит какие-то непонятные тяжёлые игрушки и обжигает их, и то, как дядька складывает эти игрушки, как будто печку кладёт. Дарья не успела и глазом моргнуть, как Мишка забрался на штабель кирпичей и с криком:

– Мама, смотли, я на елаплане лечу, – прыгнул вниз.

Дарья, как мисила ногами глину, так и застыла на месте. Минька лежал возле кирпичей и не шевелился. Дарья, одним прыжком, как кошка, прыгнула к сыну, схватила его на руки, мальчик молчал и не открывал глаза. Дарья со слезами на глазах прижала к себе Мишку и начала причитать:

– Миша, сынонька, кровинушка, ты моя родна, солнышко моё ясно, открой свои

голубы глазоньки, да глянь на свою родиму мамоньку, это ведь я тобе выносила и в муках родила. Не умирай сынок. На кого ты нас с папаней оставишь.

Но Мишка и не думал умирать: от ласкового материнского голоса да ещё от того, что каких-то горячих капель воды, упавших на его лицо, он открыл глаза:

– Ты, чово, мама, я тобе никогда не блосу и папаню тозе, я плосто напугался, – потом, помолчав, добавил, – а летать я всё лавно буду, вот увидись.

Вечером Тихон навсегда запретил брать с собой Миньку на кирпичный сарай, и Дарье сказал, что ей нужно родить ребёнка, и лучше будет, если она станет управляться по дому, а на сарае пусть мужики работают.

***

Схватки начались ночью. За окном завывала вьюга, и от этого становилось ещё страшнее и больней. Но Дарья старалась не кричать, чтобы не разбудить Мишку, да и всех остальных в избе. Думала, может до утра дотерпит. Но с каждым приступом становилось ясно, что вот-вот должны начаться роды.

Она осторожно разбудила Тихона, тот скорее поднял с постели мать. Мишку сонного унесли к деду в комнатушку, туда же и ушёл Тихон. Аграфена Кузьминична нагрела воды, приготовила кое – какие тряпки и нитки и стала помогать Дарье рожать. Остаток ночи Дарья провела в муках, и лишь только к шести часам утра появился на свет божий новый человек, парень, сразу было видно, крепыш.

Хоть и ждали Тихон с Дарьей дочь, но и сын был в большую радость. Наследник, ещё один продолжатель фамилии.

– Как назовём , Дашенька, – ласково спросил Тихон, поцеловав жену в губы.

– Не знаю, Тиша, я ведь ждала девчонку, – в тон ему ответила Даша.

– А пускай он будет у нас Людвигом, – решительно сказал Тихон.

– Имя-то коко-то чудно, не нашенско, – проговорил из комнатушки Афанасий Евдокимович.

– Да, тятя, это немецко имя, был такой философ Людвиг Фейербах, – объяснил обстоятельно Тихон, потом немного помолчав, добавил. – Может и наш Людвиг будет великим человеком.

Не успел Тихон налюбоваться сыном, как его вызвали в волостной комитет партии, где и сообщили страшную и горькую весть о кончине В.И.Ленина. Вот в какой тяжёлый день родился его Людвиг – в день смерти В.И.Ленина.

Вернувшись в родное Благодатное, Тихон вечером собрал в избе-читальне коммунистов, да и не только пришли коммунисты, но и многие селяне – все те, кто хотел услышать ту важную весть, которую привёз Тихон Шлемов из волости. Народу собралась целая изба. Дарья, немного оправившись от родов, тоже пошла в избу-читальню.

От услышанной чёрной вести не было ни одного человека, чтобы у него были сухие глаза. Ни мужики, ни бабы не стеснялись слёз. У всех был вопрос: «Как жить дальше и что делать?». Но коммунисты ободрили односельчан, что имя Ленина никогда не умрёт, что жизнь они свою будут строить так, как учил Ленин. А в заключение такого необычного партийного собрания коммунисты запели песню «Вы жертвою пали…». Дарья очень любила эту песню за её торжественность, сдержанность и, даже, за скорбь.

***

Минуло два года, и в семье Шлемовых появился третий ребёнок – долгожданная девочка. Дарья чувствовала, что должна вот-вот разродиться, но почему-то только не в этот день. Сегодня Миньке исполнилось шесть лет. С утра сына поздравили и пошли каждый по своим делам.

На улице Петровский пост. Июльская жара способствует быстрому росту овощей. В июле дозревает озимая рожь и пшеница. Мужики после работы на кирпичном сарае, вечерами под навесом ремонтируют сенокосный инвентарь. Бабы в огороде пропалывают и окучивают картофель.

Дарье уже тяжело работать с тяпкой, живот опустился довольно низко, но не умеет она дома сидеть, сложа руки.

Пришло время вечерней дойки коровы. Аграфена Кузьминична пробовала отговорить сноху от доения, как бы чего не случилось. Но Дарья успокоила свекровь:

– Ничего, мамонька, шшас вроде полегчало, да и сёдня уже один имянинник есть. Не может же быть ишшо один.

Но получилось всё с точностью, да наоборот, дочка родилась прямо под коровой. Это были самые лёгкие роды. Дарья только успела вскрикнуть и позвать свекровь.

Через некоторое время Аграфена Кузьминична в подоле запона занесла в дом новорожденную. Девочка по настоянию Тихона была названа Розой в честь немецкой революционерки Розы Люксембург.

Потихоньку чета Шлемовых начали обрастать чадами. Трое детей – все воспитываются по единому принципу, проживают все в одной деревне. Но, как это ни странно, все дети по своему характеру и своему поведению имеют различия друг от друга:

Миша отличался аккуратностью, принципиальностью и, может быть, где-то излишней самостоятельностью. Когда Миша стал сознательным парнем, ему постоянно родители говорили: «Ты самый старший и в ответе за младших».

Однако в «ответственности» он переусердствовал. Появилось стремление обрести культ личности не только по отношению к брату и сестре, но и среди взрослого родственного состава. Он мог, не задумываясь, поправить любого, если ему казалось, что человек ошибается в малых или больших своих поступках. Миша с малых лет слышал от деда Шлемова, как тот, ударяя себя кулаком в грудь, с особым достоинством говорил, чтобы все слышали: «Я – Шлемов!».

Роза старалась подражать матери в чистоплотности, но была медлительной. Её легко можно было обидеть. И по каждому незначительному поводу она пускалась в слёзы. Миша, чувствуя своё превосходство над младшей сестрой, упреждал её: «Не плачь, когда ты плачешь, становишься некрасивой». От такого «успокоения» Роза ещё больше начинала плакать.

Людвиг же был каким-то особенным парнем: с одной стороны он старался подражать в плане аккуратности старшему брату и это ему удавалось. С другой стороны, в этом подростке сконцентрировались самые лучшие черты человеческого характера. Людвигу была присуща мягкотелость, что, между прочим, мешало ему в жизни ни один раз. Его поведение отличалось озорством, но он совершенно был беззлобным парнем.

К своим бабушкам и дедушкам внуки питали искреннюю любовь, но со стороны Горожановых, особенно Ефима Степановича, вместо взаимности чувствовалась отчуждённость. Вероятно, социальное неравенство между Горожановыми и Шлемовыми со временем так и не стёрлось. А тут ещё и Тихон – коммунист до мозга костей, желает и в детях видеть людей, преданных делу партии и заветам В.И.Ленина и убеждённых атеистов, ибо партия и религия – полярные понятия.

Дети часто навещали деденьку с бабонькой. Да и как не навещать, когда там можно поесть и попить, что называется «от пуза». Однако по дороге к Горожановым Михаил строго настрого наказывал брату и сестре: «Смотрите, поклоны не отпускайте и креститься, не вздумайте». Наказ старшего – закон для младших.

Только переступили порог Горожановского дома, мальчишки сняли шапки, поздоровались, как этого требует этикет. У Горожановых готовятся к обеду. Матрёна Ивановна при помощи ухвата вытащила из печи чугун с наваристыми щами. Удивительно, казалось бы такие щи сварить не требуется большой премудрости: мослы бараньи или говяжьи, капуста, картофель, соль и вода. Но весь секрет в том, что все эти ингридиенты закладываются в чугун одновременно и с утра, как только печь протопилась,

закрытый сковородой, чугун ставят в печь, на выметенный под, здесь же рядом выкладывают на капустных листах или прямо на под выкатанные караваи. Печь закрывается заслонкой, и щи преют до обеда. Все витамины сохраняются, а вкус такой, что ни одна скороварка, ни одна современная плита не сможет выдать то, что под силу только русской печи.

Вся семья во главе с Ефимом Степановичем сидит за столом, покрытым клеёнкой. На столе деревянные расписные ложки, на середине стола соль «Без соли, без хлеба и стол не престол». Ефим Степанович, прижав к груди ярушник, ножом нарезает аккуратные ломти хлеба.

Матрёна Ивановна с особым достоинством устанавливает на средину стола большую деревянную корчагу, наполненную пахучими щами. Сын Николай мелко режет репчатый лук и высыпает его в блюдо со щами.

В одну дверь с внуками Шлемовыми вошли внуки от дочерей Маланьи и Капиталины. Младшие Кузнечкины и Ефстифеевы с порога перекрестились на образа. Ефим Степанович велел снимать им верхнюю одежду и садиться за стол. Затем менее радушный взгляд перевёл на детей Шлемовых:

– Ну, а вы чё стоите, как истуканы? Лоб-то перкрестите.

Людвиг только было поднял руку со сложенными перстами, чтобы осенить себя крестным знамением, но тут же почувствовал резкое одёргивание брата. Рука сама по себе приняла исходное положение.

<12345>