Интерпретация

– Все ваши уже в переговорке, пробуют оборудование, – приветливо сообщила секретарша на ресепшене. Из-за её спины вынырнула её коллега со столиком на колёсах, фарфоровыми чашками, канапе, печеньем и конфетами. У меня глаза полезли на лоб. Угощения на клиентских встречах были редкостью. Что такого особенного в этой встрече, если ради Кострова отступают от правил?

– Решающий раунд, верно? – раздалось у меня за спиной.

Я быстро опустила сумку так, чтоб она закрывала голень, и обернулась. В улыбке Елены Чернокот я прочла охотничье нетерпение. Безупречный пиджак цвета августовской ночи подчёркивал тонкую талию и изящно спускался на поясницу небольшим хвостом. Значит, гостей встречает она, первая леди королевства? Я вдруг поняла, что никто, кроме неё, не выкрутится, если нас спросят о специалистах, которых ещё предстоит нанять. Елена чуть заметно кивнула, отпуская меня.

За круглым столом переговорки я обнаружила Юру и Маттео. Маттео поминутно вскакивал, откидывал чистые листы на флипчарте, что-то дописывал на самом нижнем и возвращал верхние листы на место. Напротив стеклянных дверей на глухой стене полукругом висели три огромных плазменных телевизора. В этой переговорке мы назначали встречи, когда без видеосвязи с римскими экспертами было не обойтись. Экраны были развешены так, что казалось, эксперты сидят рядом с нами, а не у себя в Италии. Все уже были на месте. Особенно нервничал один, в клетчатой рубашке, с кудряшками, которые будто взбили миксером. Наш единственный реальный знаток, поняла я. Не из сейлзов, наверное, из айти.

Четверть двенадцатого, половина, без четверти. Костров запаздывал. А что, если он не придёт? Маттео сел, расстегнул ворот рубашки. Наконец в коридоре послышались шаги и бархатный голос Елены:

– Конечно, сегодня такие пробки, такой ливень!

Широкие стеклянные двери заслонила массивная фигура Кострова. Тяжёлым в нём было всё: фигура, голова, взгляд. Как только Костров возник на пороге, огромная переговорка враз показалась тесной. Оглядевшись вокруг, он направился к креслу прямо по центру, где уже сидела наша команда. Юра было рыпнулся предложить ему «царскую ложу», но вовремя осёкся и лишь стремительно разогнал команду в стороны.

– От чаю не откажусь! Особенно если хороший держите! – пробасил Костров с улыбкой, пытаясь умостить своё могучее тело в кожаном офисном креслице. – Ну, что вы нам сегодня предложите?

– Сейчас я приглашу наших экспертов, и мы вам расскажем о том, как внедряли решение, которое вам предлагаем, – засуетился Юра. – Не секрет, что сейчас многие делают ставку на эту технологию. За нею будущее. Отмечу сразу: решение новое, экспертов по его внедрению пока крайне мало, и…

Мне показалось, или в глазах у Кострова промелькнуло что-то неуловимое? Могучей ладонью он остановил Юру.

– Про то, как космические корабли бороздят и так далее – не надо. Знаем. Не первый год замужем. Вы лучше сразу расскажите, что для нас выгодно именно в вашем предложении! Чего ради мы мыкались ради вас по пробкам?

Маттео потёр нос.

– Об этом расскажет наш эксперт Джанлука, – Маттео развернулся к клетчатому на экране и страшным взглядом уставился на него. – Джанлука, по две фразы, не больше, Ксении нужно переводить.

Джанлука набрал воздуху – хватило бы переплыть Ла-Манш.

– Все-верно, мы-внедрили-это-решение-и-буквально-за-три-месяца-оно-уже-окупилось, – выстрелил он на бодром итало-английском и без остановки продолжил: – Наши-наработки-мы-собрали-в-базу-знаний…

Конца и краю этой слитной речи не предвиделось. Пора бы уже и перевести хоть что-то. Краем глаза я поглядывала на Кострова. В руках он вертел ручку с нашим логотипом; из его позы пропала императорская ленца. Тревожный знак. Не должен эксперт трещать, как сорока. Всё ясно, Джанлуке непривычно выступать на таких совещаниях. Вот только Костров разбираться не станет. Ручка в его пальцах крутилась всё быстрее. Сейчас сочтёт, что мы ни бельмеса не смыслим, да и вообще жулики. Надо что-то срочно придумать.

Джанлука остановился перевести дух, и я ловко вклинилась. Обвела гостей глазами и стала переводить подчёркнуто медленно и размеренно, стирая эффект от его сбивчивой речи. Гости немного расслабились. По ту сторону экрана Джанлука заёрзал, не в силах понять, что происходит. Глазами дала понять: спокойнее, не так быстро! Джанлука моргнул, мигнул и неуверенно продолжил:

– Так вот, сопоставив результаты диагностики с нашими данными по другим операторам на рынке…

– Минутку! – прервал его Костров, снова откидываясь в кресле. Ручка легла на стол. Кажется, сработало! – Откуда вы знали, как обстоят дела у других операторов на рынке? Или вы с ними тоже работали и попросту воспользовались инсайдерской информацией?

Костров прищурился. Джанлука сделался пунцовым, затараторил, глянул на меня, осёкся и снова замедлился.

– Никакой-инсайдерской-информации, у-нашей-компании… в… Риме… работает исследовательский центр, занимается исключительно разработками и исследованиями.

– А вот с этого момента попрошу поподробнее, – Костров снова откинулся, и вся наша команда выдохнула. Костров обернулся ко мне: – А может быть, сделаем так – вся наша команда английский понимает, а вы просто сядете поближе и будете переводить только мне?

Юра мигом придвинул мне кресло за спиной у Кострова. Я вскочила, ремешок впился в ссадину. Маттео тревожно глянул в моё исказившееся лицо. Надеюсь, мне удалось улыбнуться. Я быстро пересела, запрятав несчастную ногу под сиденье, и тут же стала переводить Кострову на ухо. Между фразами расстегнула ремешок и скинула туфлю. Сначала нервничала, но успокоилась, когда он откинулся и сцепил толстые пальцы на животе. Даже улыбнулся, когда мы закончили:

– Спасибо! Я почерпнул для себя много нового, – голос Кострова звучал так тепло и сердечно, будто это мы у него в гостях, а не он у нас. – Пожалуй, это и вправду хорошая идея – посетить ваши лаборатории в Риме, всё потрогать пальчиками. Ну, потолкуем об этом через пару дней, – его мясистые руки забарабанили по столу, он обернулся ко мне. – И вам спасибо – я будто слушал сам. А можно попросить у вас стаканчик минералочки с газом?

Окрылённая похвалой, я вскочила. Маттео беспомощно оглянулся, но вся минералка вышла.

– Я принесу, две секунды!

В два шага я оказалась в дверях и буквально столкнулась с Еленой Чернокот. Медленно её взгляд спустился на мои необутые ноги, сбившийся носовой платок и жуткий кровоподтёк на голени. Охотнее всего в этот момент я провалилась бы сквозь землю. Чернокошка картинно подняла бровь, как в кино, и ровно произнесла:

– Я позабочусь, возвращайся к гостям!

Голос её звучал так непривычно, что я невольно всмотрелась в её полуприкрытые глаза. Я думала, мне знакомы все её модуляции, но вдруг в её лице я заметила незнакомое. Тревога кольнула сердце. Чернокошка явно что-то надумала, а я не могла понять, в чём дело.

– 10 —

За пару месяцев я привыкла кататься три раза в неделю. Пробовать новое в группе, а доучивать отдельно, одной, когда никто не смотрит. Ошибайся – не хочу. На льду мне было так хорошо, что все мысли о провальной личной жизни улетучились. Так же лучше! Какое же это счастье – жить без мужчин, без извечных тревог и волнений. На те короткие вечерние часы, что я проводила на льду, весь остальной мир, включая бабушку и работу, проваливался в тартарары.

Когда стёртая лодыжка зажила, и я вернулась к занятиям в Милиной группе, мне пришлось перебраться в раздевалку. Переодевалась я теперь дольше, осторожнее, пробуя всё, чтоб нигде не намяло. В первый же вечер перед тренировкой я рассказала Элле про жуткую незадачу с потерянным силиконом. На лавочках стягивали коньки «райские птицы», они занимались на массовом перед нами. Говорила я довольно громко, а краем глаза поглядывала на них: не треснет ли лёд незнакомства? Не даст ли мне кто совет? Но нет. Царица морская лишь подняла бровку, Дементьева хмыкнула, Мальвина оторвалась от шнуровки и улыбнулась супругу. Почти невидимый за экраном большого ноутбука, он запойно что-то строчил и не заметил её ласкового взгляда. Царица морская вышла с вещами на середину комнаты и стала подчёркнуто медленно стягивать плотный комбинезон, попутно рассуждая о тонкостях флипа и лутца. Элла села рядом, отгородив меня от «райских птиц».

– Тебе ещё повезло, ты носишь лишь самую простую защиту, на голень. А если б ещё и на косточку или на пальцы? Жуть. Лучше об этом не думать, – закончила тему вполголоса Элла и вытолкнула меня в коридор. – Береги голеностоп, я бы каталась без фанатизма сегодня.

Милина группа уже разминалась. Я аккуратно пристроилась в хвост.

– А связки-то никуда не ушли, – Мила подъехала ко мне бесшумно; в её голосе звучало удивление. Я вздрогнула и чуть не упала. – Не соединить ли нам их?

– В программу? – еле слышно выдохнула я, а сердце провалилось в желудок. Сзади кто-то резко затормозил. Я не решалась даже спрашивать об этом.

– Программу хочешь? А кто нам запретит?

Мила поехала рядом со мной и даже чуть обогнала:

– А есть ли идеи по музыке? Требования известны? К какому старту программа?

Теперь уже я ехала вслед за Милой. Казалось, в голове она перебирает варианты, скользя взглядом по краю борта. Идея её захватила. Ей явно нравилось, когда её ученицы дерзали рисковать и соревноваться.

– Элла ставила одну прогу под внутренние старты и Оберстдорф, – несмело отважилась я.

– Оберстдорф? У вас есть старт в Оберстдорфе?!

Мила развернулась ко мне.

– Да, и в сезоне последний. В мае.

– В Оберстдорф нужно ехать, конечно. Вот там выступать хорошо. А горы! А домики расписные! Повсюду цветы. А уж пиво пшеничное… – Мила закрыла глаза и чуть не облизнулась. – Weissbier они его называют – белое. На Небельхорне, на верхушке канатки, есть ресторан, мы всегда туда поднимались пить пиво и есть колбаски. Туда все катаются, когда есть что отпраздновать.

Милу потянули за рукав. Она встряхнулась и вернулась из горного ресторана на лёд:

– А к маю успеем и поставить, и вкатать. Что-то совсем простое – но оно у тебя будет.

– В Оберстдорф – первым стартом? – У меня онемели губы. – Но это же неофициальный чемпионат мира. Что я смогу там представить?

Мила уже отъехала, но обернулась:

– Всё, что ты выучишь. Зависит уже от тебя. А оценки – да что ты за них цепляешься? – Мила окинула меня оценивающим взглядом. – Музыка при тебе? После тренировки можем глянуть. А платье ты уже придумала?

К той ночи мы с Милой набросали программу. А кто нам запретит?

А через три недели появилось и платье.

Оно было бирюзовое! Почти как у Милы на плакате. Плавно облегало грудь и плечи, милосердно свободнело к талии и немного клешилось книзу. Сердце так и стучало, пока я мчалась к «Новокузнецкой», прижимая к груди чехол на вешалке. Мне не хотелось убирать его в сумку, хоть меня и заверили, что оно не мнётся.

Дома я бросила офисную сумку на пол в прихожей, стоптала с себя костюм и ввинтилась в новый наряд. Высокое зеркало стояло на полу, у стены. Из его тёмных глубин на меня полыхнуло счастье. Я стянула волосы в пучок. Чего-то ещё не хватает. Надела на лезвия чехлы и обулась в коньки. Не загреметь бы на кафеле в прихожей. Я зачарованно вертелась перед зеркалом. Напудрилась, накрасилась.

Неужели это я?

Из зеркала на меня смотрели незнакомые глаза.

– 11 —

За эти месяцы, следуя как тень, за Милой – на льду и в раздевалке, – я постепенно привыкла к мысли, что новое – получается. Сначала эта мысль посещала меня редко. Потом я немного попривыкла. Меня перестало шатать во все стороны на льду. С Милой рядом всё почему-то складывалась само.

В то утро я сидела и дозванивалась маме в закутке в углу «гранёного стакана» офиса. Вот уже три дня она не писала и не звонила, и я нервничала. Даже хозяйка дома, где мама сняла апартаменты, не брала трубку. Под локтем замигал мессенджер. Элла! Я обрадовалась. Наконец-то! Уже пару недель Элла дулась: из-за корпоратива, где Чернокошка включила меня в свою команду в дурацких играх, я опоздала на её первый старт. Увидев имя Эллы на экране, я мигом схватила телефон и тут же застыла, прочитав: «Мила уезжает в турне. Если ты ещё не в курсе, на следующей тренировке она тебе непременно скажет». Как так? Сейчас? Почему? Когда мы не доучили программу к Оберстдорфу! Мне вдруг стало холодно. «А что ты хотела? Она и так долго в Москве проторчала, травму залечивала. Там деньги совсем другие, да и вообще – народная любовь, деньги, слава».

У меня перехватило дыхание. Две последние тренировки с Милой мне пришлось пропустить – я сильно расшибла коленку. За эти месяцы я привыкла, что болит то одно, то другое. Коленки болели особо. Они будто взбесились; казалось, они живут собственной жизнью и хотят увести меня со льда. Я была непреклонна: два раза в неделю ходила в группу, а в субботу каталась с Милой один на один. За это время я влюбилась в лёд и тосковала, когда мы не виделись. Но на сей раз я приложилась изрядно, и даже Мила предложила чуть-чуть переждать. Мы к Оберстдорфу успеем, убеждала меня она, когда я паниковала. И вот вам сюрприз!

«Хотела предупредить. Ну, бывай!» – и в мессенджере воцарилась тишина.

Из головы разом вылетели все мысли о работе. Без Милы я – ноль без палочки. По инерции, не понимая, что делаю, я снова набрала мамину квартиру в венгерском Хевизе. Внезапно трубку сняли.

– Кого вам, простите? – по-английски квартирная хозяйка говорила еле-еле.

– Сафонову.

– Они экскурсия ехать, три дня. Не переживайт, она не один. Друзья.

С друзьями? С какими друзьями? Мама поехала одна, языки она знает плохо, откуда взялись друзья? Я положила трубку и лишь тогда заметила, что рядом стоит Чернокот.

– У вас с мамой разные фамилии? Похоже, лечение благотворно? – её голова по-птичьи наклонилась. – Ксения, ты поможешь нам с материалами к выставке? С Маттео я договорилась. Вот, смотри.

Рассеянно я взяла у неё листки. Должно быть, она ожидала, что я буду задавать вопросы или возражать, но я лишь сунула её работу под папку у компьютера и согласно кивнула. Секунду выждав, Чернокошка ушла. Семь страниц. В плюс к пилотной части костровского проекта, единственной, которую нам пока поручили, это удержит меня в офисе до ночи.

Я ввела пароль, напечатала одну фразу и вдруг поняла, что ни слова не понимаю в собственном тексте. Интересно, зачем Элла писала – подстелить соломки или огорошить? Я подхватила кружку и отправилась на самую дальнюю кухню. К счастью, там было пусто. Кофемашина заворчала, в кружку потекла успокоительная тёмная струйка.

На какую такую экскурсию уехала мама, не сказав мне? С кем? Почему Чернокот вот уже четвёртый месяц возникает рядом со мной по три раза на неделе? Откуда ей известно, что у меня мама где-то лечится? Об этом знает лишь Окси; но Окси – стреляный воробей, не проболтается. А главное, как я поеду в Оберстдорф с недоученной программой? Я страшно опаздываю в музыку, все шаги делаю, но слишком медленно. «Мы все успеем» – как же!

На маму я напущу бабушку, пусть только проявится. Пока же не буду обеих пугать. Теперь Чернокот. Мне вспомнился разговор, который я невольно подслушала из копирума. Она поддевала хорошего менеджера, а через день он уволился. Внезапно я вспомнила, что слышала, как она задушевно беседует ещё с одним экспертом, и он тоже вскоре ушёл. Зачем ей разгонять лучших сотрудников? Как понимать её интерес ко мне? Ёж – птица гордая, пока не пнёшь, не полетит?

Бред. Чтобы уволить сотрудника поддержки, таких усилий не требуется. Значит, ей нужно что-то ещё. Вот только что?

Я закрыла лицо руками. Проснулось моё фирменное невезение. А вдруг все мои успехи – лишь потому, что рядом скалой стояла Мила? Вот и ответ. Я просто попала в спектр её излучения и удачливости. Рядом с ней всё всегда получается, и даже парковочное место находится. А Мила исчезнет, и всё насмарку. Даже в жилетку поплакаться некому. Я предвкушала свой Оберстдорф, а сейчас меня от одной мысли трясёт. Не в силах работать, я подхватила куртку и отправилась пройтись вокруг офисного здания. Мне всегда лучше думается на ходу. На работе я привычно торчала с семи утра, имела полное право и отлучиться.

– Ксения, где ты ходишь? – возопил Юра Буркин из моего кресла, когда прямо в сырой куртке я вернулась на рабочее место.

Я чуть подняла бровь. На льду Мила учила меня во время связок ехать вперёд и не уступать дорогу; усталая и злая, и на работе я поступила так же. Повесила куртку на спинку кресла, замочив Юре воротник, и молча ждала, что он скажет. Юра вскочил.

– Да мы же теперь за каждый этап проекта вот так в купальниках скакать будем, – пояснил примирительно он, подцепив пальцами фалды пиджака как юбочку и повиляв плечами и бёдрами. Я заметила, что он без галстука и без ботинок, в одних носках, и улыбнулась. Юра посерьёзнел: – Сегодня сдаём первый док из всей пачки, я принёс изменения.

Я яростно набросилась на документ, будто хотела выместить на нём своё отчаяние. Юра молча поглядел, как стремительно потекли строчки, и тихо ушёл в темноту коридора без лампочек.

Девять, одиннадцать, два ночи. Юра приносил и приносил все новые листочки, а я и не возражала. Лишь бы не думать о своей кошмарной невезучести. Быть в одном шаге от цели – и так обломиться!

В пустынной ночи моя машинка апельсиновой тенью катилась по чернильным улицам, оранжевыми боками сверкая в лужах. С тех пор как костровский проект стал для нашего отдела последней соломинкой, я перестала ездить на работу на метро – когда мы заканчиваем, оно давно закрыто. Усталыми глазами я смотрела на своё отражение в зеркале – разбитая, поверженная.

Стоило Миле уехать, на льду всё пошло враскосяк. Неделя шла за неделей; я всё больше отчаивалась. Иногда на денёк-другой Мила приезжала в Москву в перерывах между шоу. Стоило ей появиться, как всё возвращалось, и мне хотелось рыдать от собственного бессилия.

Элла разом оттаяла, заметив моё отчаяние. «Райские птицы» катали собственные программы шикарно и чуточку вызывающе, а надо мной посмеивались в кулачок. Я так и не стала им своей. Друг друга они поддерживали так тепло, что становилось особенно грустно. По вечерам после провальных тренировок, когда я последней снимала коньки, дожидаясь, пока все уйдут, Элла меня утешала. Да толку? Ей хорошо говорить, у неё за плечами три старта. Программа вкатана, худшее позади.

Мила появлялась, как ноябрьское солнце, редко и ненадолго, но я ждала этих встреч как манны небесной. В суете и беготне я не заметила, как наступил апрель.

На сей раз Мила приехала на целых два дня, предупредив, что вернётся теперь лишь осенью. Стиснув зубы, я ничего не сказала. На Милу я не сердилась – лишь на себя. Возомнила – расплачивайся.

На нашей последней тренировке перед её летним турне я каталась, будто перед расстрелом. Запаздывала чуточку меньше. Но даже при Миле не попадала в финальный аккорд. За пять минут до конца Мила заставила меня прогнать программу дважды без остановки. Казалась довольной.

– Почти! – сказала она скорее себе, чем мне, когда мы ехали к выходу. – Перед судьями в аккорд ты успеешь, конечно. Но мы с тобой до осени не увидимся, поэтому прямо сейчас расскажу тебе, что делать. Катать, как через пять минут после выхода на лёд, как Оля Воскресенская, тебе пока не по силам. Зато сейчас, когда мы основательно размялись, всё вышло прилично. Тебе обязательно – слышишь, обязательно – нужно договориться об утренней тренировке в день старта. Тогда у тебя будут все шансы. Вот и весь секрет. Ты запомнила?

Тяжело дыша, я смотрела на неё. Все шансы? Я молча кивнула, чуть не выплёвывая сердце через рот.

Мила похлопала меня по плечу и исчезла, а на следующей тренировке успехов как не было. «Мила, я снимаюсь со старта», – написала я ей в ночи. Телефон промигал: «Ни в коем случае!»

Почему я её послушалась? Сейчас мне кажется, что, снимись я тогда, ничего бы и не случилось. Но я не привыкла ей перечить.

– 12 —

До Оберстдорфа оставалось всего несколько дней. Программу собрать мне так и не удалось. Работа неслась как бешеная. С Костровым почти согласовали следующий этап. Не дожидаясь контракта, Юра вгрызся в обследование костровского бизнеса, и мы поселились на работе. Даже Маттео больше не улетал на выходные и ночевал с нами в офисе. В золотистые рассветные часы я спускалась по гранитным ступенькам из пустой башни на Садовое кольцо. Даже Чернокошка отступила со своими извечными брошюрами. Мне казалось, что тянется один непрерывный одинаковый день с короткими остановками на сон.

– Если к майским не сдюжим, никому никакого отпуска, – бубнил Юра устало, подгоняя нас. В ботинках и галстуке я не видела его уже давно, всё в носках да с рубашкой навыпуск.

На обед я больше не уходила, зато вечерами на час-полтора отлучалась на лёд. Зачем – мне самой невдомёк. От постоянной усталости у меня ушли даже самые простые элементы.

На последний сеанс в «Локомотив» я тащилась, уныло думая: зачем я туда иду? Сидела бы лучше в офисе. Мне на роду написано всего хотеть и ничего не добиться.

Уже на раскатке дело шло так хреново, что я вместо тренировки стала тоскливо ездить по кругу вдоль бортов. Я не попадаю в акценты, я еду поперёк музыки. О чём тут можно говорить? Я не успела сдать билет на самолёт, я не решилась сняться с соревнований, а теперь уже неприлично, разве что только по травме. Иначе все поймут, что попросту сдрейфила. Я еду к полному самоуничтожению.

В крохотные окошки ледового дворца настойчиво лезла ночь. Большие лампы высоко под округлым потолком казались искусственно-жёлтыми. Я слышала, как в сумке на лавке у входа на лёд жужжит телефон, и знала, что это эсэмэски от Юры с пинками. Уйти, что ли? Пожалуй. Я горестно усмехнулась, поехала ещё на один круг и не заметила, как налетела на девочку-спортсменку. Мы удержались на ногах и уставились друг на друга. Я очнулась, будто меня разбудили. На льду оставались лишь я, эта девочка и её тренер, и всё равно мы умудрились столкнуться.

– Что же ты, Катя, не смотришь? У профи глаза на макушке, даже в прыжке, – вдруг высказал ей наставник, а я чуть не ахнула, ведь виновата была я.

Девочка замерла с открытым ртом. Секунда неловкости прошла, и обе мы кинулись извиняться. Почему-то она не обиделась.

– Вы только что программу учили, я видел? Почти как у профи, ещё совсем немного – и всё получится, – внезапно обратился он ко мне. В его голосе было что-то, что я вдруг поверила. Лишь тогда я подняла взгляд. Передо мной стоял пожилой мужчина в синей советской олимпийке и в ярко-красной бейсболке. Глаза одобрительно смотрели на меня, будто видели, какой я смогу стать в следующую секунду. Когда-то на меня так смотрела Лера.

Я горестно вздохнула. С лавки у выхода со льда раздались голоса – это уходили последние участники. До конца тренировки оставалось десять минут.

– Вы не запустите мне музыку? – вдруг попросила я робко: мало кто любит тратить последние минуты на помощь другим.

– А можно я? Я! – оживилась внезапно девочка.

Я протянула им диск.

– Поставим! Вставайте в стартовую позу, – сказал мне внезапный помощник. – Как будете готовы – кивните.

Я разбежалась, поклонилась, встала одной ногой на ребро, второй на зубец. Кивнула спасителям у бортика. В огромном ангаре зазвучала первая нота, из ботинка разбежались мурашки, тело автоматически нырнуло в выученные движения – впервые в жизни я успевала в музыку. Циркуль, дуги, разбег. «Почти как у профи». Тройка, сальхов. Обычно к выходу на дорожку шагов у меня уже мелькали огненные мухи перед глазами, настолько кружилась голова. Но тут обошлось всего одной искрой. Впервые в жизни я вступила в дорожку в нужный акцент. Растанцовка, аттитюд, ласточка2. Я вдруг поняла, что я еду – и испугалась. Но не остановилась. Кросс-роллы, вращение – я успеваю. Я сделала всё. Под высокими сводами стих последний аккорд, я замерла в финальной позе. Отсчитала три секунды, как советовала Мила. А сердце стучало, как бешеное. Я успела, успела, успела! Впервые в жизни я сделала всё и успела в музыку. Будто невидимая рука подхватила меня, и я заскакала на месте. Оглянулась – где же они, этот тренер и девочка, побегу к ним, пусть и им заплеснёт моего счастья. Если б не случайные слова «почти как у профи», я б нипочём не успела в музыку.

Но на льду их уже не было. Мой спаситель с седыми висками ушёл, а я даже не успела его поблагодарить.

– 13 —

Май 2011

Оберстдорф, Бавария

Ночные бдения в офисе, последние спешные правки, Юрины сердитые взгляды, погоня за аэроэкспрессом, сорок минут неверия до самого Домодедово – неужели всё это было лишь утром? В Оберстдорфе время течёт иначе, величественно и неспешно. Опускается вечер, отсекая московскую суету и привычную гонку.

В серо-розовых сумерках я стояла посреди узкой баварской улочки с пряничными шале за живыми изгородями и вертела головой во все стороны. Воздух был вкуса влажной сирени. За говорливой речкой синела величественная гора, за заборчиками светились закатные тюльпаны в любовно ухоженных палисадниках. Коровник вносил пикантную нотку в ароматы цветения. На секунду мне даже захотелось, чтобы кто-то держал меня за руку. Счастье разлито в воздухе – собирай ложкой.