Интерпретация

Я впитывала каждую секунду, запоминая всё: звуки, запахи, стук вилок по фаянсу на летних верандах, кивки влажных анютиных глазок в вазонах. На шее, поверх толстовки, болталась аккредитация. В рюкзаке за спиной – расписание тренировок, именной справочник участников и купоны на разные скидки. Повсюду – прекрасная английская и немецкая речь, бальзам на мою душу после неряшливого языка наших консультантов. Когда я переключаюсь на английский, московские проблемы уходят спать.

Я бродила по узким нарядным улочкам, таким непохожим на шумные московские проспекты, и думала: неужели ещё вчера была эта гонка со сдачей финального отчёта, а позавчера в ночи – тот судьбоносный прокат на катке? После него я дрогнула и всё же поехала. Неужели всего час назад, с тяжёлым чемоданом, с пересадками, уставшая и поникшая, я вышла из вокзала – и всё будто рукой сняло? Я провалилась в другое измерение.

Бросив вещи нераспакованными, я отправилась на каток – за аккредитацией. Впервые в жизни на соревах я не гость.

У катка мне то и дело встречались подтянутые люди разных возрастов с такими же бейджами на шеях, с таким же предвкушением на лицах, с пёстрыми флагами на куртках. Улыбались мне при встрече. Мы все одна семья, светилось у них в глазах, мы первые порадуемся твоему успеху, если ты честно выиграешь. Здоровались и улыбались. С блаженством в глазах сворачивала я из улочки в улочку, впитывая красоту и настроение.

Каток оказался в альпийском стиле: светлые стены и тонированные деревянные балки, нарядно и небанально. Фахверковый дворец. Аккредитацию мне выдали мигом. Нервными пальцами я вскрыла конверт из плотной коричневой бумаги, выудила бейдж, брошюрки и быстро сунула обратно. Неужели athlete и competition participant3 – всё это про меня, такую неловкую и неуклюжую? Бросила один взгляд на главный лёд, на высокий деревянный потолок в стиле шале, на флаги под деревянными балками, на настоящий уголок слёз и поцелуев и кинулась прочь. Душа не вмещала. Как всегда в таких случаях, я отправилась гулять. Через пару часов бесцельных прогулок мы и столкнулись с Эллой и пошли к ней ужинать.

– Не верится? – спросила добродушно Элла, когда я уселась за стол на уютном балконе. – Мне тоже пока не очень.

Я задумчиво уставилась на синюю линию гор вдалеке за деревней. Как же всё изменилось с нашей судьбоносной встречи в конце сентября на «Новокузнецкой»!

На бело-красную клетчатую скатерть столика Элла водрузила кастрюльку с гречкой, а секунду спустя вынырнула со шкворчащей сковородкой в руках.

– Колбасок купила на всю неделю, – радовалась она, – а гречка и рис у меня всегда с собой. Всего-то два евро за целую пачку колбасок, и вуаля – дома обед как в ресторане! Говорили же мне – тут можно кайфовать очень дёшево.

За горами сгущалась синева. Тарелки мгновенно опустели. Убрав их в раковину, Элла насыпала в вазочку с курабье и принялась листать большую брошюру с расписанием стартов и тренировок.

– Ах ты ж блин! – ойкнула она.

Я с трудом оторвалась от гор и вопросительно глянула на неё.

– У меня завтра ни одной тренировки на основном льду, вот засада. А у тебя целых две! А потом главный лёд уже не попробуешь, на нём уже пойдут соревнования.

– Бери одну? – предложила я.

– Зато в день старта у тебя ни одной!

Я выдернула у неё из рук распечатку. Так и есть! Чудесное настроение испортилось. В ушах зазвучали наказы Милы: тренировку в день старта найти непременно. Я и заказывала, но её почему-то не дали. Я поперхнулась от возмущения. Они же спросили даты, я заплатила им деньги.

– Сходи завтра в оргкомитет, поговори, – осторожно посоветовала Элла. – Осокина сегодня ходила, её втиснули в расписание. …Ну что, одну из твоих я тогда беру?

– Бери!…Осокина, Леди-ножницы? Она куда угодно без мыла влезет!

Перед Тамарой Осокиной, той самой, что каталась с ножницами в волосах в категории «Бронза-3», отступают все, точно гуси перед овчаркой. Редко ледовый образ настолько подходит к характеру.

Элла поставила локти на стол, оперлась подбородком на руки и в утешение сказала:

– Вообще-то, они отдельно писали, что тренировок в день старта по умолчанию никому не дают. Некоторым повезло, ну вот чисто случайно. Чего так расстроилась? Программа уже в ногах, ну, сходишь на утреннюю раскатку.

– Пятнадцать минут! В шесть утра! А выступать только в десять. Всё уйдёт!

Стоит ли ей объяснять, что без долгой раскатки я пока не могу скатать программу? Мила не может ошибиться. Я б и тогда, на ночном льду не справилась, если б не долгая разминка. Я страшно расстроилась.

– Откуда такая трагедия? – опешила Элла.

– Сейчас меня даже спортсменкой не назвать. У тебя уже были старты, а у меня не было. Мне так хотелось хорошо выступить! Пока же всем кажется, что я просто играю в фигурку, – у меня даже голос охрип от досады.

– Это спорт, – мудро сказала Элла. – Воскресенская вот говорила, что ей тут всегда везёт с расписанием. И даже с погодой. Бывает и так. Говорят, надо учиться катать в любых обстоятельствах, и без главного льда.

– Я же сказала – бери из моих одну!

– А если утреннюю? В девять? – оживилась Элла. – Скажу, что я – это ты, нас тут ещё не знают. А потом верну бейдж и приду помогать тебе в два да пасти твой диск в очереди. Программу обязательно нужно хоть раз, да скатать под музыку на соревновательном льду. Заодно и разметишь, против какой рекламы тебе вставать в стартовую позу, у какого баннера выходить на дорожку.

Мы разом подались друг к другу через узкий столик, соприкоснулись лбами и вдруг засмеялись. Злость отступила. Тусклая лампа под скатом крыши бросала на красные клетки стола желтоватый купол света – надежду с вопросительным знаком. Как мало ещё мы знали мир взрослого спорта!

– 14 —

В оргкомитет я постучалась ни свет ни заря.

– Простите, в чём дело? Вы что-то хотели? – с досадой спросили на английском из-за метровых стопок документов на столе, когда я робко замерла в дверях.

Я сделала шаг назад и споткнулась о порожек. Вся комната была заставлена коробками. Как сталагмиты они тянулись к невысокому потолку. В дальний угол, где стоял стол и сидел невидимый некто, вела узенькая тропинка.

Из-за горки папок вынырнула голова миловидного брюнета с неприятным выражением на лице. Его длинные пальцы, залепленные пластырями, нежно сжимали коробку с буклетами.

Аккуратно лавируя, чтобы ничего не задеть, я стала протискиваться к столу. Брюнет резко поставил коробку на стол, подпихнув ещё одну, и она полетела мне на коленку, пребольно вонзившись над чашечкой. Я вскрикнула, его рука молниеносно выстрелила, подхватывая офисное имущество, а глаза неприязненно вбуравились мне в лицо.

– Вот, уже уронили! Вы так и не сказали, чего хотели, – буркнул он с досадой.

Начало не предвещало ничего хорошего.

– Я стучала, простите за беспокойство. Всё дело в том, что я заказывала тренировку на десятое.

– Тренировки уже все свёрстаны, – поспешно оборвал меня он. – Вы хотите ещё одну? Вряд ли смогу вам помочь. Это против правил.

Мысленно проклиная и Эллу, и Леди-ножницы, с запинкой я стала объясняться.

– Включить вас в эту группу, в семь? Но это же смешанная группа, «золото» и «серебро». – Он метнул взгляд на мой бейдж. – Я не могу включить туда «бронзу»!

– А если хотя бы вдоль борта, я буду у всех уходить с пути! Я не стану катать программу.

Я вдруг почувствовала, что вот-вот расплачусь. Без получаса на льду мне не скатать ничего. Я еле выбила этот отпуск, предусмотрела всё, дома и в группе меня непременно станут расспрашивать про мои успехи, а я всё провалю из-за чьей-то ошибки.

В его глазах вспыхнуло нетерпение.

– Сожалею!

Слово упало на пол как железное. Он больше не смотрел на меня, его пальцы снова ловко перебирали бумаги.

– В любом случае расписание уже составлено, и не мне его менять, – недовольно добавил он. – Ничего больше не сбросьте по пути к двери, ладно?

Из ледового дворца я вылетела как ошпаренная. Ноги сами понесли меня искать утешения в магазинах.

На Небельхорнштрассе царила красота и уют. Это раздражало. Так и смела бы эти вазочки со столиков кафе прямо на тротуар. Катастрофа, катастрофа! Я прорастаю корнями в лёд, я ещё чужак на нём. Мои ноги не умеют сразу включиться – и в бой. Я пребольно налетела всё той же коленкой, что ещё ныла от удара коробкой, на вазон с анютиными глазками. Потёрла ушибленное место и поневоле замедлилась.

Взгляд упал на плотную алую ветровку на стойке у большого спортивного магазина. Подхватив её на локоть, я скрылась внутри. И тут же остановилась: где-то за стойкой с куртками негромко спорили на русском. Я мигом смахнула слёзы.

– Любимая, одумайся! У тебя дома почти такая же куртка, даже на балконе шкаф пристроили! – убеждал кого-то приятный тенор.

– А я хочу! Если тебе денег жалко, у меня и своя карточка есть… и папина, – капризно отрезал звонкий голосок.

– При чём же тут деньги? У тебя всего одна спина для сорока курток. Выбросишь ещё одну – мировой океан выйдет из берегов.

– Отвали! Ты же знаешь, когда у меня псих, меня только шопинг разблокирует. У меня уже руки дрожат от нервов!

Девичий голос внезапно стал испуганным и детским, и спутник её жарко шепнул:

– У меня есть идея получше!

Я стала перебирать ветровки на вешалках – яркие, плотные, авантюрные – и тут вдруг с другой стороны их отдёрнули, и мы столкнулись нос к носу с Мальвиной. Она вдруг зарделась, как в школе. Её супруг вежливо мне кивнул, обнял её за плечи и увлёк к выходу. Его пальцы едва заметно погладили кожу у ворота, и я заметила, как по шее у неё побежали мурашки. Я как-то сразу подумала, что дома верный Пьеро быстро утешит Мальвину. Он повёл её к кассе, а секунду спустя магазинная дверь хлопнула. Я ещё смотрела им вслед, застёгивая серебристую молнию на алой ветровке, когда меня чуть не сбила с ног Элла. В руках её постукивали коньки, с незачехленных лезвий капало, на шее развевались две аккредитации.

– Была уверена, что найду тебя здесь. Где ж ещё? – Она заглянула мне в глаза. – Дело ясно, тебе отказали!

Я быстро заморгала. Сейчас ведь выпытает у меня, что к непреклонному типу я возвращалась дважды в надежде на милосердие, и я почувствую себя полной идиоткой. Меня спас ценник на воротнике: Элла бросила на него короткий взгляд и поволокла меня прочь.

– Главный лёд – дивный! Я так счастлива. – Её распирало от энергии. – Так, примерка уже помогла поправить настроение? Покупать ведь не обязательно.

На кассе я вырвалась у Эллы из рук, росчерком банковской карты заполучила дерзкую курточку. С покупкой в руках досада чуть отпустила.

– Как дети, чесслово, что ты, что Мальвина! – Элла повесила мне на шею мой бейдж. – У нас ещё час до твоей тренировки, нет лучше лекарства, чем кофе. А после тренировки – гулять. Надо же впитать эти дивные красоты и остыть от эмоций. Кто б мог подумать, что будет так хлопотно. В любом случае мы здесь. А это уже победа!

Элла потянула меня за столик; я виновато воззрилась на вазочку, которую двадцать минут назад хотела смести со стола.

– Так-то лучше! – Элла мигом вернулась с дымящимися чашками. Она смотрела на меня, как на домашнюю кошку, которая вдруг стала дичиться как уличная. – Знай: тренировку в день старта по правилам не дают. А если кому повезло, это редкость. Кукситься поздно, пора выкручиваться. Пей, а потом вместе позвоним Миле.

Мила! Мила придумает, что делать. В любой ситуации. Кофе обжёг нёбо. По мышцам вдруг пробежался огонёк спортивной злости. От раздражения не осталось и следа, всё оно перетекло в острое нетерпение – выйти и скатать. Наверное, так чувствует себя капуста, когда ей отрывают верхние, заскорузлые листки. Через боль на свет пробивается сладкая кочерыжка.

– 15 —

Полосы ослепительного солнца на ещё влажном льду, сумрак деревянного потолка, скорость.

Баварский лёд оказался таким катучим, что я с одного толчка уезжаю дальше, чем в Москве. Хочется просто поездить кругами, примериться. Некогда. Хочется смотреть на других, а про себя кричать от радости: я здесь, это не сон! Нельзя. Мила велела основательно разминаться. Не смотреть на других, не сравнивать. Мне надо делать привычное и надеяться, что Элла выпасет в очереди мой диск и я успею скатать под музыку. Только что я совершила очередную глупость – заболталась с Милой и прибежала на лёд одной из последних, когда у музыкального центра уже вытянулась вереница из двадцати двух дисков с чужой музыкой. Сорок четыре минуты чужих программ да секунды на смену дисков, а тренировка – всего пятьдесят минут. Я сама себе ставлю подножки.

Усилием воли я заставила себя сосредоточиться на раскатке. На непривычном льду элементы получались непредсказуемо. Придётся умерить скорость. С опаской я сделала первую связку; вышло так себе. Но я не успела расстроиться, меня отвлекли крики у борта. На резиновом коврике у калитки Мальвина дубасила кулачком Пьеро.

– Всё ты со своим утешением! «Зайдём домой, ах, любимая!» Мы же взяли не ту музыку! Как я пройду программу? Катайте теперь, кто хочет! – С третьего места в очереди она выхватила пластиковый футлярчик, швырнула его за спину и понеслась прямо в коньках к выходу. За ней потянулся расстроенный Пьеро.

Молниеносно Элла всунула мой диск на освободившееся место. От радости у меня запорхали бабочки в животе. Я понеслась к музыкальному центру, и тут у Эллы из-за плеча выросла чёрная тень вредного парня из оргкомитета.

– Простите, что это вы тут делаете? Вы нарушаете правила!

– Брысь отсюда! – одними губами шепнула мне Элла, и я попятилась.

– Даже если вам уступили, вы просто должны были подвинуться на одно место, – услышала я, отъезжая. Неужели не даст прокатать?

В дальнем углу катка я стала нарезать круги, поглядывая издали на свару у борта. Я как раз размялась как нужно. Скатать хотелось нестерпимо. Завязав на талии оранжевый жилет – по нему узнают тех, кто катает, и уступают дорогу, – поехала Оля Воскресенская. В тревоге я ездила кругами. Передо мной ещё две программы. Четыре минуты. Даст или не даст?

Я видела, как он наступает, а Элла всё пятится. Рука её всё больше и больше соскальзывала с диска. И тут случилось неожиданное. Ловко затормозив на одной ножке, со льда выскочила молодая женщина, ладная, как чёрная пантера. Наверное, тренер, любители на такой скорости не летают. Вся в чёрных тонах, лишь из русого пучка выпала округлая прядь, как платиновый полумесяц. Элла вдруг шлёпнулась на скамейку, в последний момент подвинув мой диск вперёд. От пантеры попятился уже вредный зануда. Попятился, но не сдался. Мне не было слышно слов, я лишь бросала на Эллу отчаянные взгляды.

Музыка смолкла. Оля Воскресенская передала оранжевый жилет незнакомой блондинке. Элла украдкой ещё подтолкнула мой диск. Теперь он лежал первым. Если не прогонят, то следом катать мне. Две минуты. Но крики всё громче.

И тут вдруг случилось чудо. Из-под трибун вынырнула пепельная головка, и я вдруг узнала девушку в розовом костюме – тренера Леди-ножниц из «Европейского». Спокойно, чуть улыбнувшись, она без единого слова положила руку зануде из оргкомитета на рукав, и буря вдруг стихла. Не веря своим глазам, я покатила к музыкальному центру. Розовая фея что-то тихо сказала, и он послушно пошёл за ней. Чёрная пантера странно смотрела им вслед. Элла перевесилась через борт и замахала мне. Незнакомая блондинка протянула мне оранжевый жилет. А дальше были лишь лёд да музыка.

Без сил сидели мы с Эллой на лавочке под сиренью на краю деревни, баюкали на коленях коньки и слушали тишину. Ни Элле, ни мне говорить не хотелось. Мы молча смотрели на цветущий луг в закатном солнце, на шмелей над лиловыми колокольчиками. Посреди луга у сарая грелись на скамейке фермеры. Вдалеке темнела лесистая подошва горы. На горизонте сурово серели горы. Над нашими головами раскачивались тяжёлые лиловые кисти сирени. Вечернее солнце ласкало руки на рюкзаках. Вдали тренькал колокол. В тишине я услышала вдруг, как стучит сердце. Я решительно не умела жить на таких оборотах.

– Эти красоты просто обязаны привести нас в чувство. А то от эмоций мы лопнем! – откликнулась Элла на мои мысли. – Сегодня ещё жеребьёвка и церемония открытия, а мы с тобой как проколотые надувные лодки. Но я бы и дохлая их нипочём не пропустила. В первый раз мы на этой ёлке.

Я улыбнулась и положила подбородок на рюкзак. На лепестках анютиных глазок в вазоне у лавки сверкало солнце, отражаясь в каплях как в стразах ледовых платьев. Дожди в Оберстдорфе налетали откуда ни возьмись, даже когда светило солнце, и анютины глазки всегда светились. Вдалеке прошуршала машина, и снова воцарилась тишина.

– А кто была та чёрная пантера с платиновым локоном? – вдруг спросила я Эллу.

Рюкзак аж подпрыгнул у Эллы на коленях, глаза сверкнули.

– Павлина Ясень! Ты правда не знаешь её? Лучший тренер. У неё даже оглобли прыгают и скользят. А чего они раскричались, сама не воткну. Я ж не ты, я ж не шпарю на инглише, как на родном. Павлину не знать, это ж надо!

В голосе Эллы мне почудилась обречённая нотка. Вот, значит, к кому ей так хотелось попасть, а не взяли. И явно ещё болит. Интересно почему? Спрашивать не стоило: я скосила глаза и заметила, как Элла нахохлилась. Секундой спустя она резко вскочила.

– Вставай, насиделись! До жеребьёвки всего сорок минут, мы как раз успеем чуть прогуляться, а то впереди дело нервное. Вдруг плохой стартовый номер вытащим? Первый или последний.

Я улыбнулась и послушно поднялась. Сама виновата, случайно задела подругу. А Элла уже решительно шагала через поля по тропинке. Я ухватила её за рукав:

– Эта тропинка ведёт от катка! Зачем, Элла?

– Там повернём, у сарая. Не хочу возвращаться тем же путём, – бросила она через плечо. Должно быть, ещё злилась.

Я молча пошла позади. Рюкзак мерно постукивал по спине в такт шагам. Мысли вдруг отхлынули, будто выключили назойливое радио. Шагать по утоптанной тропинке меж высокой цветущей травы было здорово. На тренировке мне повезло. Может, и на старте я как-то выкручусь?

Вдруг Элла остановилась как вкопанная. Я налетела на неё и проследила за её взглядом. На краю тропинки перед нами сидела угольно-чёрная кошечка с хитрыми бледно-лимонными глазами. Сажа с платиной – совсем как Павлина Ясень.

Элла ахнула, отпрянула, отдавила мне ногу и схватила за руку.

– Сейчас она нам всё испортит! Чёрная кошка на соревах – точно к беде! – Эллин голос суеверно дрожал. – Вперёд нам теперь нельзя. Назад – тоже дурная примета…

Я не успела и слова сказать про обилие примет, как Элла дёрнула меня в мокрый бурьян и потащила через поле. Фермеры у сарая вскочили с лавки и что-то ей закричали, но Элла как паровоз продиралась сквозь густую траву и волокла меня за собой. Кошка осталась позади. Я обернулась: с тропинки сверкали её бесстыжие глаза. Нам вслед неслись неразборчивые крики. На большую дорогу мы вывалились насквозь мокрые, в разводах пыльцы и в листьях. Уже у тротуара я зацепилась ногой за какой-то корень и прокатилась по траве рядом с мусоркой. Поднялась и увидела, что Элла смеётся. Должно быть, её отпустило.

– Мы похожи на пьяных русалок с праздника Нептуна. Но легче ведь стало? А теперь бегом марш!

На жеребьёвку мы влетели последними, в мыле и в пятнах. По счастью, на нас никто не обернулся. Церемония проходила в спортзале над трибунами, с огромными окнами на тренировочный лёд. Перед организаторским столом уже стояла первая группа на завтрашний день. Обнявшись, как футболисты перед матчем.

Элла протиснулась к окну.

– Чего там торчать? Тянуть нам ещё не сейчас. Посмотрим пока, как другие катаются. Кстати… а это не твой ли крендель из оргкомитета? Недурненько он так скользит, по мастерам катается. Не по «бронзе», как мы.

За хорошее скольжение Элла простит всё, даже убийство и кражу. Я вскипела. Чванный индюк! Быть в состоянии и не помочь – не обстоятельства, а личный выбор.

– На жеребьёвку приглашается следующая группа. Женщины, «бронза-1»!

Нас позвали! Неужели это я, рядом с настоящими спортсменками, сейчас вытащу заветный шарик из мешка?

Перед нами к столу протиснулись Царица морская Оля Воскресенская и Балеринка Снежана. Следом за ними назвали меня. Я запустила руку в фиолетовый бархатный мешочек и протянула девушке в баварском костюме деревянный шарик, не решаясь посмотреть на цифру.

– Пе-ре-пе-лит-са – первый стартовый! – провозгласила девушка в национальном баварском костюме. Толпа облегчённо выдохнула: худший номер забрали. Девушка вызвала Эллу. – Ши-ра-э-ва – тридцать третий! Дорогие спортсмены, жеребьёвка закончена! Удачи на стартах! Через пятнадцать минут мы ждём всех на церемонии открытия, на втором льду.

По залу пронёсся всеобщий вздох. Как тёплая кока-кола из бутылки, когда её встряхнёшь, толпа вспенилась, поднялась, потекла к выходу и стала порциями вытекать из узких дверей. Спортзал стремительно пустел, с тренировочного льда внизу тоже выходили спортсмены.

– Вот ведь зараза, мы вымокли и перепачкались зря! – Элла тоскливо бросила взгляд на тренировочный лёд. – Вытащили худшие номера, первый и последний. Найду и убью эту кошку! Съедим её с гречкой на ужин.

На льду далеко внизу оставался лишь зануда из оргкомитета. В борту распахнулись дверцы, замигал ледовый комбайн, и вредный тип сорвал вращение. Поделом ему, подумала мстительно я. Мне уже не хотелось на церемонию открытия. Я устала. Бездумно я смотрела, как за ледовым комбайном тянется влажный блестящий шлейф. Элла потянула меня за рукав.

– Пойдём, – мягко шепнула она. – Когда-нибудь ты пожалеешь, что в свой первый раз – самый важный, самый праздничный – не прожила всё до последней капли. Второй лёд всё равно по пути к выходу.

Опустевший спортзал был загадочным и тихим – как школьный класс в каникулы. Кто-то заботливо выключил свет. Мы вышли на бетонную лестницу, спустились меж разноцветных пластиковых кресел ко главному льду. Высоко под потолком ярко подрагивали флаги. На льду отрабатывала пируэты незнакомая группа.

– Завтра, – шепнула Элла. Взяла меня за руку и вытянула в фойе, после огромной махины катка показавшееся тёмным, жарким и шумным.

Я тряхнула головой, прогоняя наваждение. Из мира спорта за стеклянными дверьми главного льда мы нырнули в весёлую ярмарку, как в реку. Она закружила нас и понесла.

В фойе стояли лотки со значками, майками с логотипом соревнований, чехлами и прочими финтифлюшками. Около них толкались спортсмены и спортсменки. Я подняла голову: в двери тренировочного льда слева аккуратно тянулась следующая группа на тренировку. У распахнутых же дверей второго льда – ровно напротив – уже собралась небольшая толпа. Всего десять минут назад, наверху, все были деловыми и собранными. За это короткое время половина девчонок успела снять спортивные кофты, остаться в нарядных платьях, примарафетиться и даже глотнуть веселина.

Мы остановились поодаль, не решаясь протиснуться внутрь. Поверх голов я видела, как за стеклянной стеной второго льда разливаются розовые краски заката. На льду, уже в коньках, приплясывали команды в форменных куртках с флагами. Вопреки усталости я подошла поближе и вытянула шею, чтобы увидеть побольше. Я слышала, как Элла тихонько смеётся, наблюдая за мной.

В обычной жизни второй лёд был ареной для кёрлинга, без бортов. На него нужно было спускаться на полшага вниз, а не шагать через калитку. Каждого спустившегося приветствовали громкими криками. Над стройными фужерами шампанского плыл взволнованный говор. Я повертела головой в поисках знакомых лиц. Российских курток нигде не было видно. Зато атмосфера праздника так и искрила.

Слева, вдоль короткой стороны льда, красовался помост. На нём уже рассаживался оркестр. Инструменты красиво отражались в огромном зеркале на противоположной стене. За окном набирал силу закат. Невольно я шагнула ко входу на праздник.

У дверей вредный парень из оргкомитета улыбался входящим и изящным жестом приглашал внутрь. В идеально отглаженной рубашке, с затянутыми в хвост волосами, будто не он только что выполз взмыленным с тренировки.

Я было попятилась, но бдительная Элла подтолкнула меня вперёд, и мы очутились нос к носу. Его взгляд скользнул по моей голове и олимпийке в желтоватых разводах пыльцы, и в глазах сверкнула насмешка. Элла спешно выдернула у меня из волос фантик и стряхнула с груди пожухлый лист. Чёрт, я даже не отряхнулась после того, как прокатилась по земле у мусорки.

– Приветствую вас!

Издевательски-вежливо он подобрал кончиками ухоженных пальцев фантик и листик и бросил в урну у себя за спиной.

Сгорая от стыда, я нырнула в толпу. Лишь сейчас я заметила, что Элла уже протолкалась ко льду и шнурует коньки у кромки. Силясь не потерять в толпе её вишнёвый затылок, я присела на край сиденья, переобулась, спешно шагнула на лёд, и он тут же выскользнул из-под ног. Я полетела бы вверх тормашками, если бы кто-то не подхватил меня и не вытянул на резиновый коврик.