Читай мысли – владей миром. Современная проза и поэзия

И вот вопрос повис в воздухе тонкой нитью паутины, звенящей диссонансом среди праздничного шума: почему барон Баро Мануш не почтил торжество дня рождения дочери присутствием своей супруги? Ответ прост, но горчит, как крепкий колумбийский кофе, настоянный на полыни разлуки: донна Грация Орес, для близких – Гожи, дикая роза среди аристократических лилий, осталась в плену изумрудных объятий далекой колумбийской фазенды. Барон Баро Мануш, словно карточный шулер, ловко скрыл от супруги истинную цель их визита. Празднование пятнадцатилетия дочери служило лишь искусно вышитой ширмой, за которой скрывалась тщательно оберегаемая тайна: поиск достойного жениха, непременно из цыганского рода, чья кровь должна была влить новую силу в их семью. Донна Грация, ведомая неугасимым материнским огнем, мечтала о блестящей судьбе, иной для дочери – о браке с богатым плантатором или гордым аристократом, в чьих венах бурлила кровь древнего рода. С головой погрузившись в утомительный, но сладостный поиск достойного жениха для юной Ружи, она перебирала варианты, словно драгоценные жемчужины, в надежде найти ту единственную, что украсит жизнь её дочери. Родители плели коварные интриги, возводили хитроумные планы, словно искусные кукловоды, дергающие за нити судеб, и Ружа, увы, давно уже разгадала этот опасный спектакль. Но в ее душе жила непоколебимая уверенность: будущего мужа она выберет себе сама. Рыжеволосая Ружа, цыганка с душой, распахнутой навстречу луне и солнцу, выйдет замуж – по любви, столь всепоглощающей и бурной, что затмит собой даже самые яркие костры ее кочевого племени.

Барон в последнее время заметно сдал – неумолимое время и жестокая подагра не щадили даже таких могущественных людей. Когда-то, в пламени бурной молодости, у его ног лежали десятки цыганских красавиц, словно рассыпавшиеся драгоценные камни к подножию трона. От тех мимолетных увлечений расплодилось несметное количество баронских отпрысков, но лишь Гожи, его прекрасная цыганка-жена, одарила его златовласой дочерью – Ружей. В голове барона зрела, давняя мечта: найти для дочери достойного жениха из цыганского рода, родовитого и сильного. Именно поэтому в эти дни в окрестностях Калькутты собирались кочующие таборы со всех концов света, пестрые, шумные, полные знойной энергии. Барон искал не просто зятя, он жаждал обрести наследника, будущего барона, продолжателя рода. И Ружа, по его давнему замыслу, должна была родить ему златовласую внучку с волосами цвета солнца, чтобы он мог спокойно покинуть этот бренный мир, зная, что кровь не угаснет, что род продолжит сиять. Ружа давно прочла мысли отца, как открытую книгу, хотя и не подавала вида. Она была не только умна, но и обладала лукавством, хитростью лисицы. Сила ее дара, помноженная на стратегический ум, не раз спасала отца в запутанных коммерческих делах и темных аферах. Но Ружа давно решила для себя, что никто – ни отец, ни мать, ни судьба – не будут решать ее участь. Только она сама, по велению огромной, всепоглощающей любви, выберет себе мужа. А сейчас она просто желала насладиться новой, пьянящей обстановкой, дурманящей свободой и вольной жизнью табора, вдохнуть аромат костров и пряностей.

Вот и настал долгожданный день рождения дочери, знаменующий ее пятнадцатилетие – возраст зрелости и расцвета. Во второй половине дня барон Баро Мануш и его рыжеволосая дочь, словно два солнца, прибыли в табор. Как же она была хороша в этот день.

Ее золотые волосы, рассыпанные по плечам, искрились, словно сотканные из солнечных лучей, пойманных в шелковистые сети ветра. Глаза – глубокие, изумрудно-зеленые омуты, в которых плескалась мудрость веков и бушевала непокорная страсть. На ней было надето красивое платье из многослойных юбок. Каждая юбка, казалось, шептала свою собственную историю, переплетаясь в вихре красок и узоров. Нижние слои – густой бархат цвета ночного неба, украшенный мерцающими бусинами, словно крошечными звездами. Выше – струящийся шелк алого цвета, расшитый золотой нитью в виде диковинных цветов и птиц, парящих над лугами. А самый верхний слой – воздушная органза, переливающаяся всеми оттенками заката, от нежно-розового до насыщенного оранжевого.

Движения девушки подчеркивали красоту наряда. Юбки взлетали и кружились вокруг нее, словно живые, создавая вокруг нее ауру загадочности и притягательности. При каждом повороте вспыхивали отблески света, отбрасывая мерцающие тени на землю. Лиф платья, скроенный из той же алой ткани, плотно облегал ее стройную фигуру, подчеркивая изящные линии плеч и высокую грудь.

Этот наряд – больше, чем просто одежда. Это – символ ее народа, ее культуры, ее идентичности. Он рассказывал историю о странствиях, о песнях у костра, о любви и свободе. Он был частью ее самой, продолжением ее души, отражением ее внутреннего мира. И в этом наряде она была прекрасна. Золотые браслеты в виде змей, оплетающих запястья, мерцали при каждом движении, а в ушах покачивались массивные серьги с рубинами, вспыхивающими, словно капли запекшейся крови. В ней не было приторной сладости, лишь красота дикая и необузданная – как степной ветер, как пляшущее пламя костра, как сама кипучая жизнь.

В таборе царил дух безудержного веселья и пьянящего предвкушения. Пестрые шатры, украшенные яркими коврами и серебряными колокольчиками, образовывали причудливый лабиринт, манящий в свои глубины. Отовсюду лилась музыка: звенящая, как смех, гитара, печальная скрипка, плачущая о былом, и бойкий бубен, отбивающий ритм страсти. В воздухе смешивались ароматы жареного мяса, душистых пряностей и приторной пахлавы, переплетаясь с терпким запахом табака и дыма костров. Цыганские танцовщицы в ярких, расшитых золотом нарядах, кружились в безумном вихре страсти, завораживая своей ловкостью и грацией. Мужчины, одетые в бархатные жилеты и цветастые рубахи, азартно играли в кости и карты, оглашая воздух громкими спорами и заразительным смехом. Дети, словно солнечные зайчики, носились между шатрами, играя в кости и перетягивание каната, заливаясь звонким смехом.

Прибытие барона и его дочери табор встретил оглушительным взрывом шума и радостными криками, словно приветствуя долгожданное солнце, после затмения.

Во время праздника барон Баро Мануш, величественный и статный, восседал на расписном троне, возвышаясь над бушующей толпой. В его проницательных глазах, словно в зеркале, отражались величие, мудрость и опыт долгих лет. Рядом с ним, словно яркая экзотическая птица, сидела Ружа, излучающая неподдельную радость и уверенность в своей неотразимости. Вокруг шатра барона, словно преданные вассалы, выстроились самые знатные и уважаемые цыгане из разных таборов, жаждущие засвидетельствовать свое почтение и поздравить Ружу с днем рождения. Старые, мудрые мужчины в длинных бархатных кафтанах, расшитых серебром и золотом, сдержанно кивали головами, оценивая красоту и стать юной наследницы престола. Молодые, горячие парни бросали на нее восхищенные, полные обожания взгляды, мечтая о малейшей благосклонности баронской дочери. Воздух был наэлектризован ожиданием и предвкушением чего-то неизбежного.

Праздник будет продолжаться несколько дней, сливаясь в единый поток безудержной энергии. Песни, танцы, загадочные гадания на картах, острые шутки и звонкий смех – все сплелось в пьянящий вихрь веселья. Кульминацией в первой ночи праздника, стал огромный костер, вокруг которого, словно завороженные мотыльки, собрались все прибывшие цыгане из разных таборов.

Ружа, по настоянию отца, вышла в центр круга, и под завораживающие звуки скрипки начала свой танец. Ее движения были грациозными и чувственными, полными неукротимой страсти и необузданной энергии. Все завороженно следили за каждым ее жестом, словно опасаясь пропустить хоть малейшую деталь. В этот миг она была настоящей королевой, властвующей над сердцами и умами собравшихся.

После танцев Ружа, словно мотылек, упорхнув от света рампы, возвращалась к отцу. Она садилась рядом, и казалось, будто каждой клеточкой своей юной, трепетной души она впитывает волшебство праздника, его искрящуюся энергию и пьянящий аромат веселья. Ее взгляд, подобно кисти опытного художника, выхватывал из пестрой толпы, прибывшей со всех уголков света, мельчайшие детали: мимолетные улыбки, сдержанные жесты, искры радости и тени волнения, игравшие на лицах. Она будто пыталась уловить саму суть ликования, разгадать тайный язык всеобщего единения. Ее взгляд снова и снова остановился на юнге судна «Балтер» – худощавом, но красивом Дави.

Еще перед прибытием в Калькутту, Ружа попросила отца, чтобы тот позволил ему присутствовать на праздновании ее дня рождения, и барон великодушно согласился.

В огромном таборе, где было так много людей, Ружа не могла читать чужие мысли, ее дар проявлялся только при небольшом скоплении людей. В толпе природа словно щадила ее психику, и в такие моменты она была не в силах проникнуть в чужие головы. Когда Ружа, словно дикая кошка, грациозно извивалась в очередной раз в танце, барон Баро Мануш, с лицом, искаженным неприязнью, отдал приказ своим головорезам: вышвырнуть Дави из табора и забыть о нем, как о дурном сне, запретив ему навеки ступать на палубу его судна, гордо именуемого «Балтер». Сама мысль о дружбе между простым юнгой и его драгоценной дочерью отравляла ему кровь. В его высокомерном взоре Дави был не более чем призрачной тенью, скользящей у мачты, бессловесным слугой, чье существование не представляло ни малейшей угрозы его безупречным, словно отчеканенным в золоте, планам. Но Дави всем нутром ощущал поступь надвигающейся бури. Тревога, словно ядовитый плющ, обвивала его сердце весь вечер. Как зверь, чующий приближение землетрясения, он чувствовал, как вокруг сгущается мгла испытаний, предвещая отчаянную, не на жизнь, а на смерть, схватку за внимание рыжеволосой Ружи. Он знал – лишь силой духа, закаленной в морских штормах, и отвагой, способной усмирить дикий нрав океана, сможет покорить ее непокорное сердце. Дави еще не ведал, какая змея, свернувшись кольцом, затаилась в сердце барона, какой коварный замысел созрел в его душе, подобно ядовитому цветку, распускающемуся в тени. Изгнав Дави из табора, коварный барон тешил себя надеждой, что память о юноше скоро угаснет в сердце Ружи, словно искра в ночи.

О дальнейшей судьбе же юного скитальца он и вовсе не помышлял.

И вот, словно гром среди ясного неба, раздался приказ барона. Слуги, словно тени, окружили Дави, преграждая ему путь к свободе. В глазах юноши вспыхнул огонь непокорности, но он понимал, что сопротивление бесполезно. Сила барона была велика, а его воля непреклонна. Дави бросил взгляд на Ружу, пытаясь прочесть в ее глазах хоть какой-то знак, хоть малейшую надежду на спасение. Но Ружа в этот момент кружилась в танце. Она, словно зачарованная, погружалась в транс, и лишь завораживающий вихрь ее пляски говорил о присутствии жизни. Дави почувствовал укол отчаяния, но тут же собрался, решив, что не сдастся без боя. Ему было непонятно, чем он заслужил такую немилость барона, но он подозревал, что причина кроется в его взглядах, которые он бросал в сторону Ружи. Дружба, вспыхнувшая между ними, казалась невозможной, обреченной на гибель в этом мире коварных интриг и жестоких традиций.

Ружа закончила танец, и толпа разразилась аплодисментами. Она благодарно кивнула и подошла к отцу, приветливо улыбаясь. Её взгляд невольно скользнул в толпу, ища знакомую фигуру, и сердце замерло, когда она увидела, как стража уводит Дави. Внутри неё взорвался ураган противоречивых чувств – ярость, гнев, и страх за жизнь юнги. Она понимала, что барон не пощадит Дави, если тот попытается сопротивляться. Ружа бросила взгляд на отца, увидев в его глазах торжество и уверенность в своей правоте. В этот момент она поняла, что должна действовать быстро и решительно, если хочет спасти Дави.

Она присела перед отцом на колени, и, прежде чем кто-либо успел опомниться, заговорила тихим, но уверенным голосом. «Отец, я хочу попросить тебя об одном одолжении. Позволь Дави остаться в таборе до утра. Он мой друг, и я хочу попрощаться с ним.» Она понимала, что это её шанс, её последняя надежда. Барон был ошеломлён её просьбой, но, увидев молящий взгляд дочери, он на мгновение заколебался. Он всегда был снисходителен к Руже, и ему было трудно ей отказать.

Но в этот миг, словно гром среди ясного неба, на мольбу дочери обрушился отказ барона Баро Мануша. «Нет, никаких прощаний! Запрещаю!» – отрезал он, словно пригвоздил к земле каждое слово. «С первыми лучами восходящего солнца он покинет табор». Ружа, сломленная, покорно опустилась на свое прежнее место. Барон повелительным жестом приказал музыкантам продолжать игру, а веселью – разливаться по табору, словно вино.

Однако в голове Ружи уже зрел дерзкий план спасения Дави. Дождавшись, когда отец удалится в свой шатер, она шепнула своей гувернантке Лале: «Передай ему этот мешочек с деньгами. Пусть затеряется в бескрайней Калькутте, словно иголка в стоге сена».

Несмотря на свой дар читать мысли, Ружа не всегда могла проникнуть в сознание отца. Словно незримая стена, сотканная из тайны и недомолвок, вставала между ними. «Не Мами Ягори ли воздвигла непроницаемый щит?» – промелькнуло в голове, словно искра в ночи. Ей следовало всерьез заняться огранкой своего дара, словно драгоценного камня. Раз уж судьба одарила ее этим великим таинством, раз уж она – королева цыган, настала пора обуздать эту силу. И пусть пока тропа к управлению вилась в тумане, она будет внимать шепоту сердца, эху внутреннего голоса, едва уловимым прикосновениям интуиции. «Раз в голове моей роятся вопросы, значит, где-то в лабиринтах разума сокрыты и ответы,» – прошептала Ружа, и тень сомнения дрогнула на ее лице. Она решилась начать вести дневник, куда намеревалась бережно вносить все сокровенное: всполохи мимолетных мыслей, причудливые узоры сновидений, едва ощутимые вибрации предчувствий.

Что же до барона Баро Мануша, ее отца, он хранил в памяти легенду Сашко о неистовой любви Солнца и Луны, любви, что вспыхнет затмением, навеки сплетая их судьбы в огненном объятии. Он давно уразумел, что мудрый Сашко явился в дом бедного торговца Пабло Лобо не случайно. И то, что семейство Лобо по воле случая, а вернее, не без легкой руки Баро Мануша, оказалось в долговой яме, тоже было предрешено. Дави Лобо не подходил в зятья – не его крови. Его рыжеволосая Ружа достойна более блистательной партии. И все же, рука его не поднималась просто оборвать жизнь мальчишки, ибо в ушах звучали слова Сашко: «Тот, кто тронет луноликого юношу, лишится самого дорогого. Жизнь за жизнь».

Лала, не задавая лишних вопросов, проворно скользнула между шатрами, отыскав Дави, окруженного угрюмыми стражниками. Она незаметно передала ему мешочек и прошептала: «Беги! И никогда не возвращайся». Дави сжал мешочек в руке, благодарно кивнул и, воспользовавшись замешательством стражников, ловко ускользнул в ночную тьму. Он знал, что Ружа рискует ради него, и поклялся отплатить ей за доброту.

Ночь укрыла Калькутту своим темным полотном, расшитым звездами. Дави бежал, не зная куда, двигаясь инстинктивно, словно зверь, спасающийся от охотников. Деньги, переданные Ружей, жгли карман, даруя хоть и призрачную, но надежду на новую жизнь. Он понимал, что оставаться в Калькутте опасно, город кишит людьми барона, жаждущими его поимки. Единственный шанс – покинуть город, затеряться в бескрайних просторах Индии.

Ближе к рассвету, утомленный и голодный, Дави добрался до порта. В полумраке он разглядел небольшой рыбацкий баркас, готовящийся к отплытию. Сторговавшись с капитаном за скромную плату, он укрылся в трюме, надеясь, что вскоре сможет покинуть проклятый город. В порту царило оживление, слышались крики грузчиков, гудки кораблей, и лишь Дави затаился в темноте, боясь выдать себя.

Ружа, проснувшись утром, первым делом выглянула из шатра, чтобы убедиться, что Дави больше нет в таборе. На его месте лишь зияла пустота, словно кровоточащая рана. Убедившись, что Дави в безопасности, она почувствовала облегчение, смешанное с горечью. Она понимала, что, возможно, никогда больше не увидит его. Но в ее сердце теплилась надежда, что судьба еще сведет их вместе.

Барон, узнав об исчезновении Дави, пришел в бешенство. Ярость клокотала в нем, словно лава в жерле вулкана. Он приказал своим людям найти и доставить Дави любыми способами. Но Дави словно растворился в воздухе, исчезнув бесследно. Барон понимал, что Ружа причастна к его исчезновению, но предпочел не выказывать ей своего гнева. Он боялся потерять ее любовь, боялся увидеть в ее глазах ненависть. Он тешил себя надеждой, что со временем Ружа забудет о Дави, и выберет более достойного жениха.

Барон Баро Мануш пригласил дочь в свой шатер. «Празднование твоего дня рождения прошло, мое сокровище. Табор еще несколько дней будет шумно отмечать, а потом каждый тронется в свой путь по миру. Ты же, Ружа, возвращаешься к матери, к Донне Грации Орес, на фазенду в Колумбию», – произнес барон, и голос его дрогнул от скрытой нежности. «Дочка, – продолжил он, сжимая ее руку, – я всегда любил и люблю тебя, помни об этом…» Внезапно лицо его исказила мучительная гримаса, и из горла вырвался стон – подагра скрутила коварной хваткой. «Отец, позвольте позвать врача! Пусть он приготовит вам лекарство», – встревоженно воскликнула Ружа.

«Ружа, – превозмогая боль, ответил Баро Мануш, – мы возвращаемся в Колумбию вместе. Климат там благотворно влияет на меня, да и твоя мать будет рада… Мы возвращаемся сегодня же».

Ружа ожидала, что отец заговорит о Дави, но барон не проронил о нем ни слова. Между тем, он уже отдал приказ найти мальчишку. Ночью его осенило, что Дави всегда должен быть на виду. Как и прежде, отправить его юнгой на один из кораблей. Он послал людей в порт, но Дави словно сквозь землю провалился – уплыл на рыбацком баркасе. «Найдется, – решил барон, в глазах его сверкнула сталь, – никуда не денется».