Хранители Лучезарной рощи. Тайна волшебных «лучиков»

Пролог. Легенда Лучезарной Рощи

В те времена, когда деревья говорили на языке ветра и света, а дождь пах тёплыми пирогами с малиновым вареньем, существовала Лучезарная Роща. Место, сотканное из доброты, где даже тени, ложась на землю, обнимали стволы деревьев.

Едва первые лучи касались верхушек сосен, солнечные зайцы принимались за работу. Вооружившись лучиками-тряпочками, они натирали кору до золотистого блеска, и в листве тут же зажигались новые солнечные зайчики. А лунные коты, фыркая от усердия, сворачивали ночную темноту в серебристые клубки и заталкивали их в самые глубокие дупла – до следующего вечера.

В самом сердце Рощи возвышался Хлебный Дуб – старый, мудрый и щедрый. Его желуди, пахнувшие то ванилью, то корицей, то свежим хлебом, были не просто плодами, а приглашением к чаю. Рядом журчала Река Серебряных Ягод, на дне которой вместо гальки лежали прозрачные леденцы всех цветов радуги. Они таяли на языке, наполняя рот вкусом счастья. А на дальней опушке стоял Сахарный Клён – стоило прикоснуться к его узорчатой коре, и ты понимал, что такое настоящая радость.

Звери жили по незыблемому Правилу, высеченному на Камне Сердца: «Что посеешь – то и пожнёшь». И это было не просто правило – это была сама суть Рощи, её дыхание и сердцебиение.

Каждое утро медведи-пекари, посыпанные мукой, выкладывали душистые караваны на Общий Пень. Бобры-строители чинили мосты, напевая песни. А сороки-мастерицы чинили сломанные горшки и гнёзда.

Но однажды летним утром, когда розовые слоны тумана лениво бродили меж деревьев, у Подсолнечного Пня произошла история, перевернувшая жизнь Рощи.

Молодая белочка Сима, сияя от гордости, притащила целую корзину своего знаменитого орехового варенья.

– Несите ваши ложки! – провозгласила она. – Сегодня у нас пир на весь мир!

Но роща молчала. Лишь старый барсук Бормоун, проходя мимо, пробормотал:

– Варенье? Эх, дитятко, да сегодня все с ума посходили по солёным груздям! У Белкиной бабушки ревматизм, вот все и несут ей солёные грибы в подарок.

– Как же так? – голос Симы дрогнул, а пушистый хвост опустился. – Вчера все дрались за последнюю баночку, а сегодня… сегодня никому не надо!

Рядом ёж-садовод по имени Хмурь пытался обменять корзину румяных яблок на помощь в прополке огорода. Но все звери были заняты – кто сбором грибов, кто другими важными делами.

А заяц-рыбак Длинноух, разложив перед собой улов – трёх сверкающих карасей, – выкрикивал:

– Меняю рыбу на лесные грибы! Самые свежие!

Но грибники, как назло, в тот день ушли на северные склоны, где, по слухам, пошли маслята.

Звери, недоумевающие и расстроенные, собрались у Камня Больших Решений – огромного, испещрённого рунами валуна.

– Тише, тише! – призвал всех барсук Бормоун, который в те времена был не ворчуном, а мудрецом. – Я вижу проблему. У одного есть, но не нужно никому. Другому нужно, но не у того. Давайте создадим Книгу Желаний! Пусть каждый напишет, что у него есть лишнего, и что ему нужно.

Идея была встречена радостным гулом. На следующий день на Общем Пне появился большой свиток из берёзовой коры и пушистое гусиное перо, привязанное на верёвочке.

Так в Роще появилась первая система обмена или, проще говоря, огромная лесная «менялка», где каждый мог найти, кому отдать своё и что получить взамен.

Заяц Длинноух выменивал пучок моркови на грибной суп от ёжика Хмуря. Сорока-мастерица Блестка получала за починку гнёзд не песни, а прозрачные леденцы с дна реки, которые она очень любила, но не могла достать сама. Лоси меняли ночные прогулки под луной на мудрые рассказы старых черепах. Но через несколько сезонов обнаружилась новая беда.

Случилось то, что позже назовут Великим Обесцениванием. А это значит, что все прежние договорённости и обещания вдруг стали ничего не стоить, словно высохшие листья, которые рассыпаются в руках.

В тот год ранние заморозки погубили урожай, а чёрная тля съела почти все запасы. Звери в панике бросились к Книге Желаний, но система не выдержала. Каждый хотел получить еду, но никто не мог предложить ничего ценного в обмен. Доверие испарилось, как утренняя роса на горячих камнях.

– Помогите! – взмолился как-то утром заяц Длинноух, влетая на поляну. – Моей бабушке плохо, ей нужны срочно целебные травы! У кого есть?

Травы были только у медведя Потапа. Но когда Длинноух примчался к его берлоге, тот сказал:

– Травы? А что ты предложишь? В Книге Желаний у тебя записаны только обещания! Моя семья голодает – мне нужна реальная еда сейчас, а не твои расписки!

А зайцу было не до переговоров – бабушка стонала от боли. Книга Желаний, эта гордая попытка усовершенствовать бартер, дала сбой в самый нужный момент.

Кризис удалось преодолеть лишь благодаря смелости одного зверя – белки по имени Хранислав Дубодревович. Он, как гласит легенда, открыл свою кладовую и создал первую "Систему продовольственного резерва", дав зверям в долг ровно столько, чтобы выжить. Его поступок вернул в Рощу доверие, но все понимали – это было временное решение.

Именно тогда золотистая рысь Лана, хранительница древнего гимна леса, ушла в самую глубь Рощи. Она видела, как подвиг Хранислава спас всех, но понимала: полагаться на добрую волю одного зверя в каждом кризисе – ненадёжно. Великое Обесценивание показало главную слабость Книги Желаний – она не могла сохранять ценность во времени. Нужно было найти способ, чтобы обещания не обесценивались в тяжёлые времена.

Лана искала ответ. И нашла его на Волшебной Поляне. На самой середине поляны, куда падал самый чистый свет, рос невысокий, но удивительный Клён Отражений. Его листья не желтели и не опадали. Они лишь переливались цветами, отражая состояние мира: от нежно-серебристого на рассвете – до густо-золотого в полдень и тёплого медного на закате. А когда ветер касался их, листья издавали тихий, но удивительно ясный звон, и каждый – на своей ноте, словно крошечная струна великой арфы.

Но главное открытие ждало Лану впереди. Она поняла: эти листья невозможно подделать, украсть или создать силой. Любая попытка сорвать их до срока заканчивалась ничем – лист в руке мгновенно увядал, превращаясь в горсть холодной пыли. Сорвать его мог только тот, чьё сердце было чисто, а помыслы искренни, кто верил в идею честного обмена и равновесия. Лист сам отпускал ветку, когда чувствовал, что пришло его время.

И однажды ночью, когда полная луна висела в небе, как огромная серебряная монета, Лана вернулась на поляну. Она собрала в хрустальный флакон росу с паутинок, сверкавших на листьях Клёна – ту самую росу, что вобрала в себя и лунный свет, и солнечную память минувшего дня.

В эту волшебную воду она добавила каплю золотистой смолы Великого Солнечного Дуба – смолы, в которой был навеки законсервирован самый первый, самый радостный свет летнего утра.

Всё это Лана смешала в чаше, скрученной из белой берёзовой коры. Окунула в раствор кисточку, свитую из нескольких волосков собственного золотистого хвоста. И, затаив дыхание, провела ею по поверхности одного-единственного листа Клёна Отражений.

В тот же миг жилки листа, словно жаждущие реки, впитали волшебный состав. Лист вспыхнул изнутри ровным, тёплым, живым золотым светом. Он стал прочным, как кованая медь, и в то же время невесомым, как пух одуванчика. И навсегда сохранил свой чистый, серебристый звон.

– Вот оно… – прошептала Лана, и в её глазах вспыхнули слёзы облегчения. – Мера всего. То, что нельзя съесть, но чем можно измерить цену всего съедобного. То, что не сгниёт, но поможет сохранить то, что может сгнить. Равновесие.

На следующем совете старейшин, куда съехались все уважаемые звери Рощи, Лана положила перед собой сверкающую стопку этих листьев-монеток. Они переливались в свете светлячков, и от них исходил тихий, мелодичный гул.

– Друзья! – голос Ланы звенел, как её листья. – Мы пережили Великое Обесценивание и видели, как даже благородный поступок Хранислава Дубодревовича, спасший нас всех, был лишь временным решением. Наша Книга Желаний не смогла сохранить ценность обещаний в трудные времена, а полагаться на доброту одного зверя в каждом кризисе – слишком ненадёжно. Я долго искала способ, который объединил бы мудрость прошлого с потребностями будущего. Эти листочки – не просто замена бартеру. Эти листочки – не просто замена нашей «Менялке». Они, как волшебные помощники, хранят ценность. В них заключена магия равновесия… В них заключена магия равновесия, которая позволит сохранять ценность и в урожайный год, и в голодную зиму. Они станут той самой мерой, которая переживёт любые невзгоды и сделает нас по-настоящему устойчивыми! Пусть "лучики" станут нашим общим наследием – системой, где ценность не зависит от урожая или чьей-то доброй воли, а живёт в самой сердцевине Рощи!

Она объявила первые, справедливые цены, рождённые наблюдением за трудом зверей:

– Один листик будет равен горсти спелых ягод. Три листика – корзинке отборных грибов. Пять листиков – честному дню работы на благо другого!

На большом Празднике Первого Обмена, устроенном на Главной Поляне, каждый зверь получил от Ланы по нарядному солнечному мешочку, в котором лежало по десять начальных «лучиков».

Первое время система работала безупречно. Это было удобно – не нужно было искать того, кто нужен прямо сейчас. Это было справедливо – цена отражала труд. Это было учтено – на коре Великого Древа Учёта мудрая сова Метиса выводила углем записи о каждой сделке.

Но магия «лучиков» была столь же нежна и чиста, как утренняя роса. Она питалась доверием, щедростью и взаимопомощью. И чем больше звери начинали забывать истинную суть обмена – радость делиться от сердца – и ценить лишь сам блестящий листик, тем больше магия начинала искажаться, черстветь, превращаясь в свою противоположность.

И первой это почувствовала на себе Лана. Её душа, как душа создательницы, была навеки связана с её творением.

Среди всех зверей нашёлся один, чьё сердце оказалось наиболее восприимчиво к этой новой болезни. Ёж по имени Скоуп. Получив свой солнечный мешочек с десятью сияющими «лучиками», он не испытал радости от предстоящих обменов. Вместо этого его охватила странная, удушающая страсть. Он унёс свой мешочек в самую глубь своей норы, подальше от любопытных глаз. Достал один «лучик» и подолгу смотрел на его ровный, тёплый свет. «Моё… – прошептал он впервые. – Всё моё».

Мысль потратить листик на сыр или новый инструмент вызывала у него почти физическую боль. А мысль о том, что они могут закончиться, повергала в настоящий ужас. И тогда его осенило. Он вспомнил старый, почти забытый инстинкт. Если спрятать желудь – вырастет дуб. Если спрятать «лучик»… что вырастет? Богатство?

В одну из лунных ночей Скоуп выкопал глубокую яму под корнями старой ели. Дрожащими лапами он высыпал туда все десять своих бесценных «лучиков», свой начальный капитал, свою долю в общем счастье. Он закопал их, как когда-то предки закапывали кости, приговаривая: «Расти… умножайтесь… Моё…»

Он зарыл не просто листики. Он зарыл свою совесть.

Жадность его была столь велика и целенаправленна, что отравила самую почву. А так как «лучики» были плоть от плоти магии Ланы, она почувствовала это мгновенно, будто кто-то вырвал у неё клок шерсти. Это была не просто жадность – это было первое целенаправленное искажение самой сути её творения, использование системы не для обмена, а для потери ценности.

Она помчалась на кричащую болью опушку. Земля там уже чернела, и воздух звенел, как натянутая струна. Лана, не помня себя от ужаса и гнева, вонзила когти в отравленную почву. Её магия, магия равновесия, столкнулась с этой новой, уродливой силой лицом к лицу. Она не могла уничтожить её – жадность уже вплелась в систему. Но она могла её… изолировать. Собрать в клубок. Вытащить на свет.

Когда она разжала лапу, на её бархатной подушечке лежал не «лучик». Лежал первый в истории Рощи Чёрный Орех – твёрдый, холодный, отливающий маслянистым блеском. Это был не плод дерева. Это была сгустившаяся жадность, сама боязнь поделиться, превратившаяся в уродливый камень. Это был её первый, неловкий способ справиться с бедой – будто сорняк в огороде, который она не вырвала с корнем, а лишь сверху присыпала землёй, надеясь, что он сам исчезнет.

И будто сама земля решила показать, что проблема никуда не делась, из того места, где были похоронены «лучики», вместо ростков богатства проросли чахлые, корявые, колючие побеги. А на них, словно слепые, невидящие глаза, висели новые ядовитые чёрные орехи – твёрдые, как булыжник, и горькие, как сама жадность.

– Моё! – зашипел Скоуп, выскочив из кустов и прижимая к колючей груди гроздья этих мнимых сокровищ. – Всё моё!

И словно из того самого невырванного сорняка, с этого дня жадность стала расползаться по Роще невидимой, ядовитой плесенью. А чёрные плоды так и зовутся – «скопидомовы орехи».

И чем больше эта плесень расползалась, тем хуже становилось Лане. Её связь с сердцами зверей стала её проклятием. Теперь она чувствовала каждый новый укол жадности, каждый приступ страха потерять своё. И всякий раз, когда чья-то жадность становилась слишком сильной, в Роще, словно гриб после дождя, вырастал новый Чёрный Орех. Её собственная магия, сбитая с толку той первой неумелой попыткой, теперь срабатывала сама собой, без её ведома. Она превратилась из целительницы в уборщицу, которая безнадёжно пыталась вычерпать целое море жадности маленькой ракушкой. В её тайном логове копилась грустная коллекция этих тёмных орехов. И каждая новая находка отравляла её душу, делая её немного темнее и холоднее. Теперь искажения стали проявляться повсеместно. Барсуки строили сундуки и любовались грудами «лучиков». Лисы подделывали листики. Волки ввели «плату за безопасность». А помощь безвозмездно… её больше не существовало.

Именно в это время Лана стала замечать, что с ней творится нечто странное и пугающее. Её собственные, самые первые «лучики», которые она хранила как память, начали таять у неё на глазах. Вместе с ними уходили и её силы. Её золотистая шерсть тускнела.

По ночам ей снился ледяной храм, где вместо икон висели счётные книги, а в центре зала лежала гора Чёрных Орехов, которые она, Лангра, была обречена вечно пересчитывать. По утрам она находила на лежанке клочки чёрной шерсти, пахнувшие пылью, чернилами и горьким миндалём.

Она чувствовала, как Роща становится чужой. Каждая нечестная сделка, каждая жадная мысль отзывалась в её сердце ледяным уколом и рождала новый Чёрный Орех. Она, создавшая «меру всего», сама стала первой жертвой, заложницей и вечным сборщиком урожая этой безмерной жадности.

А однажды утром, подойдя к ручью, Лана не узнала своё отражение. Её глаза стали холодными, а в зрачках плавали крошечные, мерцающие зелёные цифры – точь-в-точь те, что она видела в учётных книгах. Система пожирала свою создательницу.

Прошло три года. То, что начиналось как удобное средство обмена, теперь напоминало гигантскую, липкую паутину, опутавшую каждую тропинку, каждое дупло Лучезарной Рощи.

Большой Пень – некогда место радостных встреч, песен и пиров – теперь звали Биржевой Площадкой. Каждый день с рассвета до заката стая сорок, вооружившись острыми клювами и чернильницами из желудей, вела бесконечные учётные книги, скрипуче высчитывая долги. Ежи-бухгалтеры, наколов на свои иголки бесчисленные бумажки-расписки, сновали между конторами, безостановочно щёлкая костяшками крошечных счёт.

Даже воздух изменился, пропитавшись новой реальностью. Прежние ароматы мёда, хвои и свежей выпечки сменились запахом пыльных свитков, горьких чернил и пота от бесконечной беготни.

В самом сердце Рощи, недалеко от Сахарного Клёна стоял Дубовый Сейф – древнее дерево с полым стволом, окованным железными обручами, принесёнными бобрами с далёких рудников. Здесь звери хранили свои сбережения – мешки, сундуки и горшки с «лучиками».

Его охраняли двое могущественных стражей, которых все в Рощи звали Хранителями Сейфа.

Отец-Казначей – бурый медведь по имени Гром. Он был огромен, стар и невероятно спокоен. Его густая бурая шерсть была испачкана мелом, а в могучей лапе, размером с таз, почти недвижимо покоился абак – древние деревянные счёты, по которым он вёл скрупулёзный учёт каждого «лучика» в Роще. Это он, Гром, придумал первую систему резервов, подсчитав, сколько всего листиков должно быть в обороте, чтобы они не обесценились. Он редко говорил, предпочитая ворчанием или движением костяшки на счётах выражать своё одобрение или, что бывало чаще, неодобрение.

Мать-Ревизор – медведица по имени Веда. Если Гром был молчаливой мощью, то Веда – бдительным оком и чутким сердцем системы. Она была стройнее супруга, с пронзительным умным взглядом. Она обходила все сделки на Биржевой Площадке, проверяя их честность, и вела толстенную, окованную медью Книгу Справедливости. Но главный её дар был в нюхе. Она могла по одному лишь запаху, едва поднеся «лучик» к носу, отличить подлинный лист, пропитанный магией равновесия, от фальшивки, пахнущей обманом и люминесцентным мхом.

– Пахнет жадностью, – говорила она тогда, и виновный тут же прятался, а лист конфисковывали.

Жизнь в Рощи, теперь уже не Лучезарной, а просто Роще, текла своим новым, деловым чередом. Звери сновали, торговались, копили, брали в долг. И никто даже не заметил, не вспомнил в суете, когда пропала золотистая рысь Лана. Та, что когда-то дарила им песни и «лучики».

Лишь немногие старейшины, помнившие старые времена, шептались у Камня Сердца, что её поглотило её же творение. Что магия, искажённая до неузнаваемости, обратилась против своей создательницы. И что в самые лунные ночи в тени Дубового Сейфа иногда виднелся высокий, исхудалый силуэт с шерстью цвета ночи и ледяным взглядом, в котором мерцали зелёные цифры. Звери в страхе прозвали это призрачное существо Лангрой – Той, Кто Считает. Говорили, что она ведёт свой собственный, вечный и безнадёжный учёт – учёт всей утраченной доброты Рощи.

И лишь Сахарный Клён на дальнем пригорке, до которого ещё не дотянулись щупальца биржи, по-прежнему шептал листьями на ветру, пытаясь докричаться до тех, кто ещё мог его слышать:

– Берегите сердца… Берегите дружбу… Ибо когда число становится важнее души, а цена дороже сердца – наступает зима, от которой нет весны…

Глава 1. Рождение Сбережаны

Прошло триста лет. Целых три столетия с тех пор, как в лесу впервые появились золотые листочки-лучики, а их создательница, золотистая рысь Лана, исчезла, превратившись в полузабытую легенду, в сказку, которую рассказывали непослушным зверятам. Одни говорили, что она уснула вечным сном в сердце ледяной горы. Другие – что растворилась в магии своего же творения. Но все сходились в одном: Ланы больше нет, а её наследие – «лучики» – живут своей жизнью.

В дупле Великого Денежного Дуба жила семья белок-хранителей. Воздух там пах воском и сушёными яблоками, а стены были испещрены зарубками – памятью о прошлых урожаях.

Их дом был устроен с математической точностью.

На северной стене висели берёзовые таблички: «Зимний запас – 300 желудей», «Долг лисы – 5 золотых листиков». Под потолком сушились грибы-копилки. Под каждым лежала записка: «На новый мост», «На лекарства дятлу».

А в углу, как строгий судья, стояли маленькие весы из двух лесных орехов и палочки. Они проверяли подлинность каждой монетки.

Папа – Капитал Дубравич. Крупный зверь с густой шерстью, будто припорошенной золотистой пылью. Его мех переливался на свету – серебристо-рыжий, словно живое воплощение богатства. На груди сверкало массивное ожерелье из дубовых желудей. На каждом был выгравирован номер счёта – символ его финансовой мудрости.

Глаза у него были ярко-янтарные. Они меняли оттенок: то медные, как старинные монеты, то золотые, как первые лучи восхода.

Характер – расчётливый, но не жадный. Капитал знал цену каждой монетке, но никогда не отказывал в помощи тому, кто в ней действительно нуждался. Это он придумал «древесные проценты»: положи желудь в «банк-дупло», и через год получишь два.

Строгий, но справедливый. Его «бухгалтерский взгляд» заставлял даже хитрейших лис честно возвращать долги. А уж отличить фальшивую монету по звуку – для него было проще простого. Подделка звенела, как пустой орех.

Мама – Бонуслава Корнеевна. Изящная и грациозная. Её шёрстка напоминала осеннюю берёзку – светло-золотистая, с тонкими тёмными полосками.

В ушах позванивали серёжки из засушенных дубовых соцветий. Словно шептали финансовые секреты при каждом её шаге. А на шее висел медальон в виде ключа. Он всегда оставался тёплым, даже в самые лютые морозы.

Щедрая и изобретательная. Это она придумала «бонусные дни». Когда должники могли отработать долг не монетами, а помощью: починить мост, собрать урожай, научить ремеслу.

Чуткая к обману. Стоило кому-то соврать о доходах – её серёжки начинали мелко дрожать. Лучшая переговорщица в Роще. Там, где другие видели тупик «или-или», Бонуслава всегда находила компромисс. Выгодный всем.

Их дом всегда был полон гостей. Все шли за мудрым советом.

Зайцы – посоветоваться о запасах на зиму. Медведи – принести мёд на хранение. Даже хитрые лисы, завидев их на полянке, почтительно кланялись.

В ночь Осеннего Равноденствия случилось чудо.

Луна висела так низко, что казалось, вот-вот и достанешь её лапкой. Ветер перебирал листья, словно страницы старой книги.

Последний золотой лист с дуба упал прямо в щель их дупла. Воздух вдруг наполнился ароматом печёных яблок. А из семейной копилки раздался мелодичный, серебристый звон.

Внутри, среди желудей и засушенных ягод, лежала крошечная белочка. Шёрстка – цвета молодой коры. А глазки, казалось, меняли цвет, как осенние листья.

– Назовём её Сбережана, – прошептала мать, заметив на грудке малышки крошечное родимое пятнышко – точь-в-точь дубовый лист с аккуратными цифрами.

С первых лет Сбережана всех удивляла.

В один год она нашла закатившийся орех по звуку – он «пел» на высокой ноте, словно сверчок. Это было проявлением её врождённой, почти магической чуткости.

К трём-четырём годам её хозяйственная жилка стала проявляться ярче. Она построила башню из шишек. На каждом этаже был свой склад:

Первый: съедобные (для завтрака).

Второй: красивые (для обмена).

Третий: семенные (для посадки).

Именно тогда она начала свои первые, совсем простые обмены: например, честно меняла одну красивую шишку на две сладкие ягоды.

В пять лет Сбережана уже вовсю проявляла свою деловую хватку.

Она устроила «офис» на широком пне у дупла. Разложила перед собой «документы» – сухие листья с зарубками. Рядом аккуратной стопочкой лежали гладкие камешки – её валюта.

Первым «клиентом» стал мышонок Шустрик. Он подошёл, дрожащими лапками теребя соломинку.

– Сбережана, можно мне две ягодки? – прошептал он. – Бабушка простудилась, а у нас запасы кончились…

Белочка нахмурила носик и по-деловому сложила передние лапки.

– То есть, ты берёшь у меня в долг, – по-взрослому объяснила Сбережана. – А за то, что я тебе поверила и подожду, ты вернёшь чуть-чуть больше.

Шустрик заёрзал.

– А если я не успею?

– Тогда будешь помогать мне убирать листья у дупла. Чем дольше тянешь – тем больше листьев! – строго объяснила Сбережана, тыкая лапкой в нацарапанные на коре цифры.

Мышонок почесал за ухом, но согласился. Сделка была заключена.

Сбережана торжественно выдала ему две сушёные земляничины. А в свою «книгу учёта» сделала пометку заточенной палочкой: «Шустрик: 2 ягоды. Вернуть: 3 или уборка».

Вскоре на поляну высыпала весёлая детвора – бельчата, ежата и пара ушастых зайчат. Повод был серьёзный: Сбережана выставила на торги удивительную находку. Голубоватый камешек с золотой прожилкой, который так и переливался на солнце.

– Стартовая цена – один гриб! – звонко объявила она. – Платить можно чем угодно: грибами, ягодами, даже услугами! Главное – чтобы ваше предложение было самым лучшим!

Первым вызвался ёж-поэт, важным шагом выйдя вперёд.

– Я дам целых три гриба… и стишок в придачу!

Он торжественно поднял лапку, набирая воздуха.

– «Шишки-мишки, дождик-дрыж… э-э…»

Зал затаил дыхание. Но так и не дождался долгожданной рифмы.

Сорока-модница захлопала крыльями, сверкая перламутром.

– А я предложу бусы из утренней росы! Самые свежие!