- -
- 100%
- +
Глава 1
– Мертвечина, – резко произнес Кардашев, бросив карандаш на столик.
Марина вздрогнула. Художник потер веки под очками и, не поднимая на нее глаз, продолжил:
– Когда я вас впервые увидел, Марина Павловна, несколько месяцев назад, вы были утомлены и печальны. Но даже тогда в вас было больше жизни, чем сейчас. Я не знаю, с чем это связано и, признаться, не хочу знать, но я два года искал подходящую натурщицу и, когда нашел, выяснилось, что она не может выполнять взятые на себя в результате контракта обязательства… Марина Павловна, вы действительно думаете, что вы просто сидите, а я просто вожу кистью по холсту? В вас было то, что нужно мне – свет! Я пишу не людей, не природу – я пишу Душу! Я пишу душу женщины! Мне трудно писать того, в ком нет души! Должны же быть хоть какие-то эмоции, черт возьми! Даже сейчас! Вот я вам выговариваю, а вы?!… Нет, так не пойдет. Я терпел день, два, неделю, почти месяц. Боюсь, мы с вами не сработаемся.
Марина кивнула, встала, привычно собрала платье складками, двинулась в подсобку.
– И выкиньте это платье, наконец! – раздраженно крикнул ей вслед художник. – Где вы его откопали? Оно ужасно! Месяц работы – коту под хвост!
Марина вышла в большую гостиную из студии прямо в зеленом «реквизите», сползавшем с плеча, поднялась на второй этаж и села на подоконник у лестницы, подобрав шуршащую ткань. Шел дождь. С козырька сбивались в ворохи дождевые потоки, барабанили по плитке у эркера. Стекло запотело, и Марина провела по нему пальцем.
Первые недели сентября были горячими и пыльными. Зной высушил листву на деревьях, сад пожух, и полив не помог. И вдруг разверзлись небеса – осень подкралась, прячась во влажных ветрах и пожелтевшей траве, а потом задорно сказала свое «бу!».
«Белый Налив», который был виден со второго этажа, еще держался, но ливень смывал покореженные пеклом листочки, открывая вид на соседский сад. Марина смотрела на него каждый день, сидя на подоконнике и поджидая Игната, который возвращался из университета к позднему обеду, и обнаруживала все больше деталей: деревянные фонарики над прудиком, уже пустым, готовым к зимовке, с обрезанными осокой и циперусом, флюгеры на гараже – целый рядок латунных фигурок (Алиса, Кролик, Шляпник, Чеширский кот, Гусеница), лавку-качели на ажурных цепях. Сегодня ничего нового не открылось. И дом был как всегда заперт и тих.
Марина переоделась в своей комнате, свернула зеленое платье. Жалко его выкидывать – красивое, она оставит его в комнате.
Внизу хлопнула дверь. Игнат. Пронесся топотом по лестнице, заскочил в свою комнату, выскочив, ворвался, как всегда, несмотря на постоянные замечания и недовольство Марины.
– А че? Открыто было.
Марина, вопреки обыкновению, промолчала. Она собирала с полок вещи, складывала их в сумку и рюкзак. Застыла у кровати, на которую плюхнулся внук художника, – рюкзака и сумки не хватало, вещей накопилось много.
– Куда собралась? – спросил Игнат и, не дожидаясь ответа, продемонстрировал Марине яркий диск. – Смотри, что я из бокса заказов забрал. Дипломные спектакли выпускников ГИТИСа.
– Игнатик, а почему ты не на режиссуру поступил, а на продюсерство? – спросила Марина, отворачиваясь и стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Ты же кино любишь.
Парень тут же надул губы:
– Это в Москву надо ехать. Меня дед не отпустил. Он считает, я там от рук отобьюсь.
– Да уж,– вздохнула Марина, вспомнив кальян. – С другой стороны от продюсерства до режиссуры не так уж и далеко.
– Да ну, ФПР – скука! Нудятина! Год учусь, ничего нового не узнал.
Марина фыркнула.
– Давай устроим сегодня закрытый показ! Поржем! Чипсы и кока-кола, – Игнат смотрел на нее умоляюще, мило подняв бровки.
– Слушай, – она бросила несколько вещей в фирменный бумажный пакет из магазина. – Боюсь, не получится. Я ухожу. Твой дед меня уволил. Во мне нет души. Мне жаль. Ты так и не показал мне тот фильм… ну, который ты снимал, с твоей девушкой в главной роли…
Игнат приподнялся, опершись на локти, и поглядел на нее круглыми глазами:
– Подожди, не уходи никуда. Я разберусь.
Сорвался и исчез – только топот по лестнице. Марина вздохнула и села на кровать. Куда теперь? В планах было позвонить музыканту Саше из «Васанты», но на «личной» ее карте почти нет денег. Саша предложил ей интересный вариант: учиться и работать в Индии. Ей это по зубам, она так и делала в Швеции, однако для поездки нужен первоначальный капитал. В последнее время Марина чересчур уж расшиковалась. Кардашев, конечно, человек честный, заплатит ей за этот месяц, но этого хватит, только чтобы снять недорогое жилье и перебиться до новой работы. Сезон почти закончился.
Можно устроиться на базу отдыха, с расчетом на бабье лето, но… Марину передернуло, когда она подумала о капризных отдыхающих, придирчивых администраторах и тяжком труде. На хорошее место ее вряд ли возьмут, а старые, дешевые, совдеповские варианты – это скверные душевые и туалеты, общие на этаж или для нескольких домиков, шумные клиенты, решившие сэкономить на отдыхе, но считающие обслуживающий персонал быдлом. Опять потные мужские руки, «случайные» прикосновения, пьяное дыхание, украдкой стянутые с мылом обручальные кольца, ревнивые жены.
Если уж искать работу, то в клубах и барах. Там тоже несладко – в глазах посетителей Марина всегда останется потенциальной поставщицей определенного рода услуг, но она уже не маленькая испуганная девочка, и случай со Степаном это доказал.
Марина встала и подошла к окну. Что ж, Золушка заигралась и засиделась. Пора возвращаться к мышам и тыквам. У нее, как в сказке, имеется свой дедлайн – возвращение хозяина соседского дома. Странно, ей почти все равно. Георгий Терентьевич может сколь угодно ее ругать, но внутри действительно нет эмоций. Наверное, потому, что вначале, когда она прочитала почту в электронном ящике (и то последнее письмо) и узнала, кто живет по соседству, их было слишком много. Однако невозможно постоянно засыпать и просыпаться с одной мыслью в голове – рано или поздно перегораешь.
Марина высунулась под тарабанящие по балкону капли, посмотрела вдаль. Примелькавшейся серой машины на ведущем к морю спуске сегодня не было, ни утром, ни днем. Марина вдруг почувствовала укол сожаления. Почему? Она ведь радоваться должна.
Игнат опять ворвался, тяжело дыша, помахал руками:
– Ты все не так поняла! Дед тебя не выгоняет! И не собира… То есть, собирался, но я его уговорил! На коленях за тебя просил! Обещал, что ты исправишься и все такое… уф! Я теперь твой благодетель! Ты на меня молиться должна! И выполнять все мои капризы! Кстати, что у нас сегодня на обед?
– Го…голубцы, – сказала Марина, с подозрением вглядываясь в счастливое лицо парня.
– Класс!
– Думала, ты обрадуешься тому, что я ухожу.
– Ты что? – оскорбленно воскликнул Игнат. – Я без пропитания оставаться не могу! Как же я буду харчеваться? А сметана есть?! – последнюю фразу Игнат прокричал уже из коридора.
– Есть! – крикнула Марина и вышла на балкон.
– Домашняя?
– Иди уже, тарелки расставляй! Сейчас спущусь!
Дождь притих, в соседском саду с воодушевлением пела какая-то птица. Она вспорхнула над кряжистым орехом, гулко захлопав крыльями. Марина заметила шевеление у дома, сердце ее забилось чаще, но движение не повторилось, лишь что-то блеснуло и негромко затрещало.
***
… Внук ворвался примерно через полчаса после ухода Марины, с возмущением завопил:
– Ну дед! Ты что?!
– Игнат, что случилось?
– Ты Марину выгоняешь?!
– Игнат, присядь.
– Ты с ума сошел?! Я только нормально питаться стал! – внук упер руки в бока.
– Игнат!
– Мне хоть есть, с кем вечерами кино посмотреть! Хоть кто-то адекватный… кто соображает!
– Игнат!!! Успокойся! Я не собираюсь выгонять Марину Павловну!
– Тогда какого… ? – Игнатик захлопал глазами.
– Ты много времени проводишь с Мариной Павловной. Ты заметил, что с ней что-то не так?
– О-о-о! – многозначительно протянул Игнат, успокаиваясь. – С ней даже очень чёт не так!
– Не могло у нее в жизни произойти чего-нибудь такого, о чем мы с тобой не знаем? Смерти близкого человека?
– Она бы сказала.
– И то верно. Мама у нее жива, они созванивались недавно… что же?
– Я думаю, ее парень бросил. А из-за чего еще девки убиваются? Я тут на днях, короче, немного пошалил…
– Игнат, что? – нахмурился художник.
– Да не важно. Так вот, даже слова не сказала. Не ругалась и не стукнула ни разу… даже рукой… тяжелой, кстати! Я сразу въехал – пришибло ее. Как меня тогда, помнишь?… А зачем ты ее так напугал? Она там вещи собирает!
– Как вещи?! Она неправильно меня поняла. Я… вспылил. С ней стало невозможно работать! Но мне самому очень нужна Марина Павловна, и я не собираюсь в ближайшее время с ней расставаться. К тому же, у нас договоренность до весны. Весной состоится выставка. Я просто устроил ей небольшую взбучку. Сам сожалею, – признался Кардашев.
– Из-за твоей взбучки она сейчас упакуется и свалит!
– Не свалит… в смысле… Боже, что у тебя за лексикон?! Марина Павловна никуда не уйдет! Я с ней еще не расплатился.
– Ты ее не знаешь! Она гордая! Побегу проверю…
– Игнат!
– Ну что?!
– Понаблюдай за ней.
– Дед, – Игнат вернулся на середину студии, почесал нос. – Мне кажется, она знакома с нашим соседом… ну, Муратовым. И думаю, ее очень расстроило, что о нем в газете писали, что он женится и все такое. Ну, ты понял.
– Спасибо, внук. Это многое бы объяснило. Хм, я думал, наш сосед уже женат. Ладно, иди. Я потом еще поговорю с Мариной Павловной, извинюсь.
– Ты уж постарайся. А то как психанет! И свалит!
– Игнат!!!
… Внук сунул голову в дверь через несколько минут, сказал, что пришел Борис и они садятся обедать. Кардашев обещал, что вскоре присоединится. Он с удовольствием предвкушал домашнюю трапезу за вкусно накрытым столом в компании молодых и красивых людей.
Вошел Танников, пожал руку, наклонился над подрамником, прищурился и жадно вспыхнул глазами, обошел вокруг, вгляделся, бегая по полотну взглядом:
– Ты чертов гений, Терентич! Тебя все похоронили, а ты взял и воскрес!
Кардашев вздохнул:
– Борис, я всегда прислушиваюсь к твоему мнению.
– Пра-а-авильно. Мое мнение – это деньги и слава. Нам с тобой сейчас очень нужно и то, и другое.
– Скажи, что я натворил?
– Ты сотворил, Терентич!
– А не врешь старику? Это ведь не я… что-то другое…
– Не понимаешь? Ты всегда был проводником божьей благодати, а это…. Как тебя пробрало, Терентич! Я же говорил, харизма! – Танников весело засмеялся, блестя глазами. – Так и вижу заголовки в сети: «Известный художник вступает в новый этап своего творчества, не боясь экспериментировать с цветом и композицией».
Кардашев сел, снял очки, протер их, посмотрел на картину, покачал головой:
– Не понимаю.
– Да все ясно же! Ты поймал! Свою квинтэссенцию. Душу в ее телесном воплощении. Просто подобрался к ней с другой стороны.
– Боря, я всегда полагал, что ты губишь свое предназначение. Я счастлив, что ты наконец занимаешься тем, что предписано тебе судьбой.
– А я как рад, Терентич! Как назовешь?
– Пусть будет просто «Девушка в зеленом».
– Как скажешь. Беру.
– Уверен?
– Даже не сомневаюсь. Повешу рядом с тем маленьким Ромасом, с аукциона, и Слепышевым. Цену вопроса обговорим позже, когда будет готово. Идем харчиться, как говорит наш маленький злыдень.
– Вы с ней помирились? С Мариной.
– Конечно! Я не только романтичный, но и отходчивый человек. И за добро злом не плачу.
– Будешь еще…? Ну…
– Штурмовать неприступный бастион? Не-е-е… Мне сейчас не по карману лишние телодвижения. Я вот тут недавно понял: бабы бабами, но самый большой кайф я получаю вот от этого, – Танников обвел жестом студию и кивнул на портрет. – К тому же, вон, посмотри. Что мне там делать? Нечего лезть туда, где и без меня осколков хватает.
– Иди. Я сейчас.
Кардашев сидел, задумчиво глядя на холст и прислушиваясь к веселым голосам, доносящимся с кухни. Картина была почти готова. В ней он вернулся к своему раннему стилю, смело играя с контрастными цветами, за что его часто поругивали критики. Нет, Боря прав, а он неправ и зря обидел девушку. Если что-то непривычно лично для него, это не значит, что это плохо. Непривычны эмоции, с которыми художник «вылепил» портрет Марины. Он сам от себя их не ожидал.
Кардашев усмехнулся. Она только вошла в тот день в гостиную, вся мокрая, встревоженная, смущенная всей двусмысленностью ситуации, а он уже знал, что хочет ее нарисовать. Поймать игру чувств на лице, старательно маскируемых деланой невозмутимостью, жестикуляцию… даже голос. Она была совсем другой тогда – старалась быть незаметной и избегать чужих чувств. Люди ее утомляли. Ей нужен был покой, дом, отдых. Художник запомнил, как она впитывала звуки и краски комнаты, в которой очутилась.
Все так хорошо складывалось вначале… Он дал ей дом, веселую компанию и стабильный доход, надеясь получить взамен Душу для своих полотен. Но она его переиграла. Поэтому он и злился. Поспешил с выводами, принял душевную скорбь за бездушие, но сейчас посмотрел на картину иным взглядом. Нужно извиниться.
Девушка на картине тосковала. Как тоскуют внешне довольные и постоянно востребованные люди – украдкой, когда не замечают, что на них смотрят, когда получают небольшой антракт в пьесе, где они всегда к услугам других. Марина садилась на кушетку бодрая, с сияющим лицом, а потом постепенно забывалась и погружалась в свою грусть. И Кардашев, незаметно для себя, стал оттягивать начало работы и ждать прихода этой грусти. И вот, что он имеет в итоге…
… – Простите, Марина Павловна, – со вздохом сказал Кардашев за столом. – Вы устали, а я вспылил и не сдержался. Печень вот пошаливает, а в дурной печенке, как говорят восточные лекари, таится жар гнева.
– Я понимаю, – сказала Марина.
– Хочу загладить свою вину. Грядут выходные. Давайте отдохнем от дел. Сплаваем на маяк, к моим друзьям.
– Ура! – завопил Игнат. – Наедимся мидий до отвала!
– Борис?
– Нет, я пас. Готовлюсь к открытию.
– Марина, вы не против?
– Нет, – удивленно ответила Марина. – У меня-то как раз никаких дел.
Кардашев внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Тогда договорились.
***
… Ренат позвонил через неделю. Сухо сказал в трубку:
– Не припоминаю, чтобы я тебя увольнял. Подъедь, поговорим.
Вадим подъехал. В коридоре у офиса его заметила Колесова, выходящая из своего кабинета с ворохом эскизов.
– Вадь!
– Надя.
– Атос, что происходит? – Колесова чуть не плача схватила его за руку, роняя эскизы. – Что стряслось? Где ты был? Трубку не берешь, дверь не открываешь!
– Наденька, нам надо поговорить. Мне нужно тебе кое-что рассказать. Когда ты сможешь?
– Да всегда! Ты к нему?
– Да.
– Он злой. Очень. У нас тут ад кромешный.
– Я знаю.
– Что же такое творите, мушкетеры?!
– Наденька, мы давно уже не мушкетеры, – Вадим улыбнулся, растянув губы, зашел в кабинет Муратова.
Ренат развернулся в кресле от окна. Не стал, к облегчению Вадима, продолжать ТОТ разговор, холодно бросил:
– Считай это отпуском за свой счет. Вычту из оклада. Теперь решай. Остаешься в «Твайлайте» или уходишь? Я не настолько глуп, чтобы терять нужных мне людей, знающих бизнес от и до, из-за… личных недопониманий. Если решишь уйти, закончи завязанные на тебе проекты, обучи преемника. Мы с тобой не мальчики малолетние, чтобы рушить наработанное в угоду эмоциям. Ну?
Вадим думал. Если он останется в клубе, не придется продавать квартиру, чтобы открыть свой бизнес. Да и «Твайлайт» уже прочно врос в сердце. Его сетевые проекты приносят только деньги, но не удовольствие. Но как разграничить личное и рабочее, если они с Ренатом до сих пор все делали вместе?
Ренат, видимо, подумал о том же, усмехнулся:
– Каждый будет заниматься своими проектами. При сотрудниках никаких… разборок. Мне тоже плевать, что там у тебя за стенами клуба, Ярник. Просто работай. Я на несколько дней уезжаю к своим. Маме стало хуже, положили в больницу.
– Тете Наде…? – Вадим вскинулся, смутился.
Ренат сделал вид, что не заметил его порыва. Им будет очень трудно разграничить личное и рабочее.
– Да. Презентацию я провел. Администрация нас поддерживает: двадцать процентов расходов город берет на себя, первые два года – минимальная аренда с учетом наших затрат на ремонт театра. Дядя обещал выбить кое-какие дотации из краевого бюджета. Еще двадцать – спонсоры. Но главная наша надежда – инвесторский пул. Подключай всех, кого только можешь, с минимальной долей. Есть один магазин одежды, кафе и два ресторана с перспективой хорошего оборота в районе театра. В Пассаже на Высоцкого открывается мульти-галерея. Узнай, кто владелец, под кем ходят, почем вопрос размещения рекламы. Я на связи.
Надя ждала Ярника в «Кру́жке Мира».
– Вадик, что?
– Марина здесь, в Мергелевске.
– Михеева?
Колесова откинулась на спинку диванчика, уронила руки на колени:
– Ну, я могла бы и догадаться! Криптонит.
– Что?
– Не обращай внимания, мысли вслух. А разве она не за границей живет?
Вадим рассказал все, что знал, даже суховато изложил суть их с Ренатом «разговора» у Веры Алексеевны. Надя слушала молча, с болезненной гримасой, потом закрыла лицо руками и застонала:
– Муратов, как же ты меня подвел, опять!
– Ты о чем?
– Я же говорю, не обращай внимания. Ты с ней уже разговаривал?
– Да.
… – Вадим? Как ты меня нашел?
– Случайно. Это правда.
Марина бросила взгляд через плечо, на дом Рената, и пожала плечами.
– Ты знаешь, кто твой сосед? – спросил Вадим.
– Конечно. А он?
– Да.
– Действительно, чего я спрашиваю? Он, случайно, не из-за меня тут не появляется?
– Из-за тебя.
– Что ж, – она покачала в руке плетеную корзинку. – Извинись перед ним за доставленные неудобства. Передай, это не надолго.
– Это все, что ты хочешь ему сказать?
– Да. И тебе тоже…. Нет, хочу добавить. Наш договор с Андреем Эльмировичем еще в силе. Было несколько отступлений… я взяла на себя смелость… но спустя десять лет, думаю, имею право на некоторые вольности. Самый главный пункт нашего с Андреем Эльмировичем бессрочного, – она подчеркнула это слово интонацией, – договора я не нарушаю – с племянником его не общаюсь и не собираюсь общаться. Что касается помощи Муратовых, передай, что я умею быть благодарной и обязательно все… компенсирую. Скажи… ему… Ренату… что наше соседство – это случайность. Я совершенно случайно здесь оказалась. Я просто стараюсь выжить. А мир тесен.
– Марина, какого… ты мне это говоришь? – слова Вадима прозвучали грубо, но он не стал смягчать.
– Я тебе намекаю, чтобы ты ко мне не приближался особо… тоже. Я же знаю, где ты, там и Ренат. Хочешь, чтобы я самый главный пункт нарушила?
– Мы с Муратовым больше не друзья!
– Печально слышать. Мы с тобой тоже никогда не дружили.
– Не буду спорить, – у Вадима вдруг сорвался голос.
Марина подняла на него удивленные глаза, впервые с начала их разговора. Они стояли у калитки. Она шла куда-то с корзинкой. На ней было яркое желтое платье без рукавов с юбкой колоколом. В голубых глазах отражалось небо… или море.
Теперь Вадим хорошо видел, как она изменилась. Скулы и подбородок заострились, не было больше круглых щечек с ямочками. Волосы играли на солнце всеми оттенками оранжево-красного. Он вспомнил слова Рената, сказанные еще тогда, в самом разгаре их с Мариной отношений: «Понимаешь, брат, тут такое дело. Один мужик, вот как ты, пройдет мимо, фыркнет, мол, морковка конопатая. А другой – бац и наповал! Как хорошо, что ты у меня ледяной друг».
В университете, с того самого момента, как Муратов решительно объявил всем о своей любви к рыжей первокурснице, Ярник старался просто не смотреть на Марину. Это помогало. Но теперь он будет смотреть, он отвоевал это право ценой дружбы.
– Я и сейчас не собираюсь с тобой… дружить, – мягко сказал Вадим.
– Уходи.
– Хорошо. До завтра. Я буду приезжать и стоять здесь, у поворота. Как созреешь, приходи.
… – Да, несколько раз, – сказал Вадим, морщась. – Она не очень настроена общаться. У нее сейчас новая жизнь. Я – воспоминание о плохом.
– Кто же тогда я?
– Ты тут при чем?
– При том. Ты просто не знаешь, как я виновата! Но мы были подругами, настоящими, понимаешь? Ее невозможно было не любить… такая милая, искренняя. Ты помнишь, как она пела? Я все время думала: вот не туда она пошла, не в ту профессию. Как в воду глядела. Муратов, Муратов! Была же надежда, что вырастет из него нормальный мужик. В клубе его все любили… еще недавно. Куда ж тебя понесло, Д’Артаньян?… Ярничек, милый, возьми мне кофе! А я пока мысли в порядок приведу.
Вадим пошел к стойке и остался дожидаться там заказа. Надя сидела на диванчике под нарисованной во всю стену картой мира с картинками-наклейками: кружки, чашки, бокалы и прочие емкости с национальными напитками. Колесова выглядела несчастной. Вадим не ожидал, что она будет так переживать.
– Мне нужно с ней увидеться! Дай мне ее номер.
– Я его не знаю. Поговорю с Мариной еще раз. Не оставлю в покое, пока она не согласится на нормальное общение.
– Ты считаешь, мы имеем право ее… доставать?
– Имеем – не имеем! Мне плевать, – с чувством бросил Вадим. – Я впервые в жизни пошел против Рената. Мне ветер свободы в голову ударил.
– Смотри, не застудись, – Надя покачала головой. – Держи меня в курсе. Как ты думаешь, Ренат это сказал… искренне? Ну, что все, конец.
– Мне все равно. Я его поймал на слове. Мне этого достаточно. Он свое слово держит.
– Ой, Атосик, я бы на твоем месте на его слово на это не рассчитывала, не та эта ситуация. Я пойду.
– А кофе?
– Выпей сам, – Надя встала, скользнула рукой по плечу Вадима, пошла к выходу, очень грустная, красивая, почти родная.
***
В субботу после завтрака все вышли к морю. Пришлось немного пройтись по берегу, потому что причал у спуска рядом с домом уже давно не ремонтировался, и в его былом продолжении вместо досок из воды торчали сгнившие сваи.
Было ветрено. Марина собрала волосы под капюшон легкой куртки.
– Вот и Петр,– сказал Кардашев, вглядываясь в горизонт.
К причалу подошел катерок. Художник помог Марине пройти по узкому трапу. Сразу отчалить не получилось – Петр, энергичный, шумный дядька, техник на маяке, ждал кого-то еще. Вскоре на причале появился мужичок в желтом резиновом плаще. Он бежал со всех сил, таща в руках ведерко и удочки и путаясь в полах плаща.
– Сергеич! – крикнул Петр Кардашеву. – До Горького Лимана подбросим.
Художник кивнул. Мужичок с ведром ловко запрыгнул в катер и уселся на свободное место. Лодка заурчала и начала разворачиваться. Порыв ветра сорвал с головы Марины капюшон. Сергеич вдруг уставился на нее, выкатив глаза. Потом встал, бочком, цепляясь за борт, перешел на нос и уселся рядом с техником.
Игнат, с руками под курткой, с носом в пиликающем телефоне, даже не заметил. А Кардашев смущенно хмыкнул в ответ на изумленный взгляд Марины:
– Не обращайте внимания, Марина Павловна. Это же Сергеич. Его тут все знают. Он со странностями.
– Да уж, – уязвленно пробормотала Марина, оглядываясь на нос катера.
Кардашев наклонился к ней поближе:
– У него несколько лет назад жена и сын погибли, в наводнении. Остались только невестка и внук. Они в поселке живут. Пенсия у Сергеича маленькая, внук болеет. Вот он и промышляет, как может: рыбу ловит, по хозяйству помогает, кто согласится. Сосед наш его привечает, хотя работу ему дает больше для виду – садовник из Сергеича абы какой. Хороший у нас сосед, Марина Павловна, сострадательный… да… – художник рассеянно посмотрел вдаль. – С тех самых пор у Сергеича с головой не все в порядке. В суеверия всякие верит, то инопланетян ловит, то русалок, то леших. Учитывая, что он еще и выпить любит… Пару недель назад весь поселок переполошил – утверждал, что собственными глазами видел на острове русалку с хвостом, рыжую, с волосами до пят. Не вы ли, Марина Павловна, сподобились?
– М-м-м-м, – Марина призадумалась, – насчет хвоста и «до пят» не знаю, а до острова несколько раз плавала. Там здорово, тихо… Бедный Сергеич.