Распадаясь: Рассказы

Где-то в доме били по трубам. А квадратная комната словно округлилась, пока из неё, пятясь назад, выходила Абелла. Схватив пальто, она выбежала в коридор, накинув пальто уже там. На секунду она остановилась на лестничной площадке и, сказав “прости”, побежала вниз.

Бен встал посреди опустевшей комнаты. И это уже не он стоял посреди комнаты, а комната сжалась посреди него. Но разницы было немного: пустота с теснотой или теснота с пустотой? Какая разница? Он выпал из оцепенения лишь тогда, когда взгляд его зацепился за черно-желтые полоски. На полу лежала брошка в виде пчелки. Когда он успела её обронить? Это она специально, чтобы добить его? Побежать, перепрыгивая ступени, выбежать на холод и закричать, догнать. Но её там уже не будет.

Сам не зная зачем, он подобрал брошь и положил в карман. Он стал тяжелее, чем должен. Бен опустился на колени и подполз к батарее. Рукой он нащупал краски и кисти. Линии поползли дальше на стену. Вот он и сводил Абеллу в ту рощу. Теперь этого никогда не случится. Мир, вариант будущего, осветивший его сознание, умер. Но, быть может, его можно еще схватить? Он рисовал. Рисовал. Рисовал. А потом наступила ночь. Она пришла с внезапным осознанием, что он уже не может работать. За окном было темно, а часовая стрелка была близка к двенадцати.

Встал. Колени болят, сколько он на них простоял? Бен лег на кровать, но заснуть ему никак не удавалось. Примерно в час ночи он понял, что не сможем уснуть. Ему все казалось, что у него живот проваливается в себя. Еще и за кадыком странно болит. А голова горит…

Он решил пройтись. Закутавшись в пальто Бен шел по улицам ночного Города. Как назло, ночь была оживленной: много шумных гуляк, много машин. Ему казалось, что Городу следовало бы вымереть в такой час, но сам понимал, что это он хочет, чтобы улицы под его состояние опустели. Но Город не собирался подстраиваться под его трагедию.

Бен шел и в голове писал письмо за письмом. Если бы он их написал на бумаге, то уже с утра порвал или сжег. Пытаясь выдавить из себя тоску, он обошел весь Город кольцом.

Утром он пришел не домой, а сразу на работу. Шел он в полусне. Путь его пролегал мимо заводского ограждения к контрольно-пропускному пункту. Слева же были пустые заснеженные поля с одинокими кустарниками, покрытыми тонким слоем угольной пыли. Путь Бена лежал почти в полной темноте раннего часа. Лишь отсветы факелов завода в лужах освещали путь. Лужи были несколько сантиметров в глубину, а под ними оставался лёд. На нём-то и проскользила подошва.

Бен рухнул в лужу, сильно ударившись плечом. Так, лежа на боку в луже он застыл на какое-то время. Пред ним за забором простирался завод, извергающий громады дыма и пара, сверкающий факелами. А мимо во тьме шли заводчане, из которых ни один не посмотрел на упавшего Бена, они лишь шли дальше с мрачными непроснувшимися лицами. Только сам Бен Шварц, кажется, проснулся в тот момент. Ему хотелось плакать, он видел, как его жизнь перемалывается. А в воспоминаниях сразу всплыли рассказы о литейщике, бросившемся в расплав. Поговаривали, что дух его так и остался в цеху.

Бен поднялся. Все левая часть его тела была сырая. Скоро он переоденется в сухую спец одежду и снова погрузится в свой каменноугольный сон. Но он шел трясущийся, казалось бы, впервые увидев это шествие мертвецов, повторяющееся каждое утро. Вдруг он с ужасом засунул руку в карман. Нет, он положил брошь в правый карман, а упал он на левый бок. Если бы пчелка сломалась, то и Бен сломался бы в тот же миг.

Коллеги Бена в тот день отметили, что герр Шварц работал очень хорошо, хоть и настроение у него, кажется, было упадническим, что он был как бы роботом из научно-фантастических книжек. А вот что показалось им странным, так это то, с какой скоростью он убежал с работы, как только его смена подошла к концу.

"Мне показалось, что он чуть ли не плакал, когда убегал, – говорил позднее Бьёрн Кропп, его коллега, – признаться, я думал, что в эту ночь случится нечто страшное".

Но в эту ночь случилось иное. Боясь не успеть до закрытия магазинов, Бен бежал по заснеженным улицам, то и дело поскальзываясь и чуть не падая. В цветочный магазин он вошел с коробкой конфет, перевязанной ленточкой, на которой крепилась потерянная брошь.

– Я так и знала, что ты придешь, – в голосе Абеллы не звучало раздражительности или упрека, – подожди немного.

Она обслужила последнего покупателя и повернулась к Бену, одарив того легкой улыбкой. Губы её задрожали, она хотела что-то сказать. Да и Бен тоже хотел, но в горле возникла плотина. И он и она хотели извиниться, но какая-то человеческая черта препятствовала этому.

Тем временем Бен подошел и протянул её подарок. Абелла молча смотрела на него. Он не хотел говорить, что всю ночь блуждал на отшибе. Она не смела сказать, что не спала всю ночь, то и дела срываясь на слезы.

Абелла собиралась, а Бен молча рассматривал цветы. Очень многое хотелось сказать.

– Ты не передумала поехать со мной в ту рощу? – наконец выдавил из себя он.

– Передумала… а затем обратно. Я не знаю. Все еще думаю, что нам стоит прекратить общение.

– Но ты так и не сказала, почему? – не выдержал он.

– Потому что в один момент кто-то из нас зайдет слишком далеко. И сделает другому очень больно. Скорее всего, это буду я. И буду тварью. Заслуженно буду тварью. Поэтому и прошу. Прошу тебя не испытывать меня.

– Да разве можно так?

Он подскочил к Абелле и заключил её в объятия. Рукой он начал гладить её по голове.

– Не оговаривай себя, – прошептал он.

– Но так ведь и случится. Либо ты разочаруешься во мне, либо я замкнусь. Как тогда у тебя в комнате. Бен, – она тоже перешла на шепот, – твоя картина на стене красивая, но и страшная. Куда более страшная, чем красивая. Как и я.

– Пойдем на улицу, на свежий воздух. Тебе не хватает кислорода. Запахи цветов – это хорошо, но и они могут одурманить.

– На улице пахнет заводом, – задумчиво протянула она.

– А я уже не замечаю этого запаха, я пропитался им. Шестерня индустриального монстра. Поэтому я и люблю природу и цветы.

– Бедный, – прошептала она себе под нос, а потом проговорила, – ладно, пойдем. Как раз закрываюсь.

Когда они вышли на улицу, Абелла пошла под руку с Беном. Приятное человеческое тепло сконцентрировалось в том месте, где её плечо касалось его плеча.

– Почему ты называла себя тварью?

– Потому что я ничего не знаю. Я даже не знаю, смогу ли дать тебе любовь. Да и смогу ли вызвать это чувство в себе. Я поступила низко, убежав тогда. А теперь чувствую себя виноватой. Виновата, что убежала. Виновата, что не испытывала к тебе чувств тогда.

– Ты ни в чем не виновата.

– О… я еще буду. Ты еще разочаруешься во мне…

– Нет, – с улыбкой ответил Бен, словно ставя точку в разговоре, – знаешь, ты ведь меня словно ото сна пробудила, когда убежала. Последние пару лет я будто тонул в каменноугольном болоте, имея возможность лишь иногда глотать воздух, затем снова погружаясь в вязкую черную субстанцию. Я, наверное, только сейчас начинаю дышать и выползать на берег. Спасибо.

Он так увлекся размышлением, что и не заметил, как на него снова уставился голубиный глаз. Но тут Бен свободной рукой начал поглаживать руку Абеллы. И взгляд исчез. Их ждала долгая прогулка по Городу до дома. В этот раз они шли куда размереннее, забыв о привычной спешке. Они подошли к её подъезду. Бен отпустил её руку.

– Ну значит, до встречи, – сказал он.

– До встречи, – улыбаясь, сказала Абелла.

Она уже открыла дверь. Но потом развернулась, приблизилась к Бену и поцеловала его в щеку. Это был неловкий, но очень искренний поцелуй. Влага её губ холодела на щеке Бена, но по телу его разливалось тепло. Он поцеловал в ответ. Уже в губы. Уже через секунду Абелла, не сказав ни слова, скрылась в темноте подъезда. Бен же легким шагом зашагал к себе домой. Люди часто говорят, что о своем счастье можно узнать лишь по его прошествии. Но сейчас ему удалось поймать его, ощутить в моменте.

Абелла в это время отпирала дверь своей квартиры трясущейся рукой. А когда вошла, то, опершись спиной о дверь, сползла по ней на пол. Взгляд её устремился в коридор, за которым виднелась её нелюбимая комната.

– Мама дорогая, что же я сделала… что же еще сделаю? – прошептала она, как если бы в квартире было кому её услышать.

Зайдя в комнату, Абелла, не переодеваясь, рухнула на кровать, после чего еще несколько минут смотрела в темноту. Рукой она нащупала лежащую там же тряпичную куклу. Зажав её, Абелла села и стала смотреть на куклу, чье лицо слабо виднелось в свете из окна. У куклы были синие глазки-пуговки, а волосы ей заменяла оранжевая пряжа. Оставив куклу в одной руке, Абелла взяла брошь-пчелку другой. И затем ткнула брошью прямо в лицо кукле. И еще раз. И еще. Получай. Получай. Получай.

***

То, что случилось нечто нехорошее, Бен понял, отпирая дверь в свою квартиру. Он слышал, что в его квартире звенит телефон. Как только Бен вошел, тот тут же замолчал. Ему почему-то сразу стало понятно, что звонит она. Трясущимися пальцами он набрал её номер.

– Привет, это не ты звонила? Нет? Ох, прости за беспокойство, побоялся, что у тебя что-то произошло. Я хоть не разбудил, ты еще не спишь? Хорошо.

Нет, звонила не Абелла. Тогда кто? Бен еще немного походил вокруг телефона, и успокоился. Когда же он налил себе чай, зазвонили снова. Он встал над звонящим телефоном. “Если я возьму трубку, случится нечто страшное. Вернее, оно уже случилось, просто меня в это вовлекут”. Приставив трубку к уху, он несколько секунд послушал, после чего положил её, накинул пальто и выбежал из квартиры. На столе остывал чай.

Больница имени Ньюмана находилась на стыке Кольца Благополучия и остального Города. Это был комплекс, состоящий из нескольких соединенных зданий. Почему-то здание, которое должно вселять надежду, вечером больше походило на загробный мир. По сравнению с дневным временем, когда по коридорам разрастались очереди, а в воздухе гремели крики и плачь, сейчас царила почти абсолютная тишина. По протяжённым помещениям раздавались одинокие шаги.

Бен стоял перед дверью в палату и не хотел заходить внутрь. Он понимал, что там его не ждет ничего хорошего. Никто его там не обрадует, а после того, как он зайдет внутрь, жизнь опять потемнеет. Но что-то точило его. Его же слова. Он начал вылезать из смоляного болота. А значит, нужно шагать уверено, чтобы выползти окончательно.

В постели лежал бледный Бьёрн Кропп. Он надломано улыбнулся, когда увидел Бена.

– О, рад видеть. С тобой ведь все хорошо? – спросил больной.

– Не тебе задавать этот вопрос. Ты сам-то как, что случилось? – Бен еле выбрасывал слова изо рта.

– А, я на обходе был. И тут рядом бахнуло. Влетел мне кусок кирпича в грудь. Завод берет свое, не кажется? Ну, главное, живой. Тебе придется меня подменить немного, ты меня извини за это. Я дважды виноват получается.

– Дважды? Ты о чем, Бъёрн?

– Мне ведь это в отместку случилось, веришь? – посмеиваясь, сказал он, – когда ты нынче убежал после работы, мне показалось, что ты какую-нибудь хрень сделаешь. Убьешься или убьешь кого-нибудь. Вот. Наговорил на тебя, а получил сам.

Бен медленно подошел к кровати и взял дрожащую руку Бьёрна.

– Да что же вы все на себя наговариваете?! – не выдержал он, – ничего не сделали, а себя вините! В вас это откуда?

– Я думаю, иногда легче быть наказанным, чем случайной жертвой. К тому же, – он еще раз засмеялся, – жена еще долго бранить будет, мол, сам виноват. Так что, можешь считать, что я так готовлюсь.

“А ведь Абелла, наверное, также о себе думает. За случайными невзгодами она решила найти себе кару, найти свою вину. При первой же встрече должен рассказать ей об этом”.

– Бен, я тут вспомнил, как мы с тобой как-то заходили в цветочный. Помнишь ту милую девчушку. Подумай все же о том, чтобы приударить за ней.

– Бьёрн, ты как так угадал, я ведь о ней только что подумал. Черт, ты всегда так. Её зовут Абелла. Недавно мы впервые поцеловались.

– О как! Значит, не пропадешь. А то, как ты ту квартиру купил, так словно гроб себе обустроил. Поздравляю тебя, Бен. Так держать, – последние фразы Кропп произнес уже совсем ослабевшим голосом. Бен лишь тогда отпустил его руку.

– Тебе надо отдыхать. Поправляйся скорей. Я не смогу вечно подменять тебя на заводе.

Бен попрощался с ним и вышел из палаты. Его не покидало чувство, что слова про гроб Кропп для себя припас. Что это за внезапные наставления, уж не прощаться ли он вздумал? Уходя, Бен понимал, что его ждет тяжелое время. Лишь бы до весны добраться.

Опасения Бена насчет жизни Бьёрна не подтвердились: он выжил, но лечение его затянулось. А вот график работы Бена окончательно испустил дух. Возможности видеться с Абеллой не осталось никакой. Лишь изредка они созванивались. Каждый раз, приходя домой, он ждал звонка или топтался у телефона прежде, чем самому позвонить. Какое-то время они болтали по часу-два. Но уже через неделю звонки стали короче. Дни были серые, и лишь телефонный звонок пробуждал его, заставлял повеселиться. Но как только он вешал трубку, тоска возвращалась вновь. Бен чувствовал, что снова погружается в вязкое болото.

Его запах уже стоял у него в носу. Смоляной запах очень вязкий. Ты скорее хочешь от него избавиться: или выбить из носа, или уже проглотить, наконец. А он застревает в носу и не дает покоя. Миллионы лет назад растения гибли, сбивались в толщах земли и, под давлением вышележащих слоев, превращались. Бен чувствовал себя древним папоротником, что спит миллионы лет. И запах, он ощущал, казалось бы, от себя. Так, должно быть, пахнет Чистилище.

Однажды ночью он закричал. Бен лежал в темноте в позе эмбриона, сжав в руках одеяло. Его взгляд был направлен в темноту комнаты. Только пробудившись ото сна, он пытался выхватить его уходящие кусочки, запомнить то, что ему приснилось.

Он полз по длинному закрученному коридору. Впереди виднелась Абелла. Она лежала, прижавшись к стене в узкой комнате на самом конце коридора. Красные волосы её были растрепаны, в них были натыканы цветы. Одета она была в белую рубашку с красными пятнами, черные брюки, рванные в коленях. Ноги были босые. На стене сзади неё гвоздями были прибиты руки манекенов в числе пары десятков. Они образовывали подобие крыльев для Абеллы. Некоторые из пластиковых рук были обмотаны волосами. Бен подполз к ней. Он не чувствовал ног, вероятно их у него и не было. Вот он подползает все ближе. Дыхание перехватило: он увидел её глаза, что болезненно метались по комнате. На её зрачки налипла золотая крошка, что никак не хотела отставать. Глаза выражали непонимающий страх. Она ничего не видела, свет не пробивался через золотые зрачки. Драгоценный металл нес лишь тревогу и дискомфорт. Абелла нащупала холодной рукой его ладонь. Бен начал поглаживать её, а потом заключил девушку в объятья и начал жадно целовать в глаза, в попытке и дать любовь, и снять пленку золота. Из рыжих волос слышалось пчелиное жужжание. В воздухе пахло пылью.

Этого нет. И сон с этой мыслью растворился. Он пытался удержать его, но сон испарялся с губ. И тогда он закричал в темноту. Четыре стены обступили его. Теплота поцелуев сменилась духотой непроветренного помещения. И хотя ему было жалко отпускать любимую из рук, сердце его билось сильнее от страха, а не от страсти. Как ужасны были зрачки с налипшим золотом!

“До чего я дожил. Может, мне было бы лучше продолжить свой каменноугольный сон? Лучше, чем сны о золотых зрачках, после которых я точно не усну?”

Он встал и включил свет. Комната представилась еще меньше, чем была. Подойдя к окну, Бен всмотрелся в свое отражение в стекле. Ему вспомнились эксперименты над собаками в начале века. Вот и он стал собакой. Ждет каждый день звонка и на слюну исходит, как он раздастся. Он сделал Абеллу своим наркотиком. А ведь говорил, что не по этой причине она – мак. Может он и не любит её вовсе, а лишь находится во власти выработанного рефлекса?

Взгляд упал на тумбочку, на которой лежали кисти с красками. Бен жадно схватил их.

– До рощи ждать долго, но я могу воссоздать её.

Он ясно видел у себя перед глазами образ родного места. Вот тут течет речка, вот тут ива, здесь дерево перебрасывает ветвь на другой берег, а там тропинка. Они в детстве часто перелезали с одной стороны на другую. Разводили тут костры. Кто-то приносил гитару. А Город был так далеко, что казалось, они нашли тропу в иной мир. А после, они выходили из рощи и на поле играли в догонялки.

– Скучает ли она по мне? – спросил у себя Бен, не зная, об Абелле он сейчас спрашивает или о роще.

День ото дня он все рисовал. Когда была исписана стена, он перешел к другой. А затем и к третьей. Если тогда Абелла с ужасом смотрела на рисунок на батарее, то как бы она глядела на него сейчас? Может позвонить ей завтра?

– Да, привет.

– Как ты?

– Нормально.

– Как настроение?

– Тоже нормально.

– Не забыла про наш уговор про рощу? Ждешь поездки?

– Наверное.

– Ну, тогда до встречи.

– Пока.

Как-то раз он шел по улице в светлый выходной день. Вдруг взгляд его зацепился за желтые пятнышки на обочине. Повернувшись, он увидел маленькие цветки мать-и-мачехи. Весна пришла, а это её вестники. Теперь уже точно пришла. Ждать осталось недолго.

Тут на один из цветков село насекомое. Пчела? Неужели так рано проснулась? Бен подошел поближе, но в один момент увидел, что это была оса. Он отшатнулся. Это ведь ничего не значит. Почему же тогда все внутри трясется? Тошнота и тревога.

Ночью того же дня ему приснился новый сон. Он шел по туманному полю, на окраине которого и располагалась роща. Было раннее утро, занималась заря. Ноги были сырые от росы. Бен шел к небольшому проржавевшему мостку через речку. Он слегка наклонился в бок еще тогда, а сейчас, наверное, вовсе перевернулся или сгинул. По мосту ползла гигантская пчела. Нет, это не живое насекомое. Лишь большая керамическая брошь. Она и не ползла, а словно плыла по пространству. Он не видел привычных глаз, огненных волос, но знал, что это была она. Бен уже не помнил лица Абеллы, все, что у него осталось, это облик броши. Это конец, и случился он уже давно. От голубиного взгляда, золотой крошки на зрачках до ожившей броши.

Пробудившись, Бен тут же нащупал рукой кисть. Жизнь его превратилась в конус. В основании были все мечты и воспоминания, все бесконечное черное каменноугольное болото. В вершине же была роща. А он сошел на образующую и побежал в точку. Все четыре стены его были расписаны. Пощады не было даже окну. Все превратилось в картину. Маленький мир. Четырнадцать квадратных метров. Это ли не вершина конуса, точка, ноль? Человек волен округлять так грубо, насколько хватает мужества.

Когда они с Абеллой наконец посетят рощу, то вершина конуса превратится в бесконечность. Под сенью ивы он сделает ей предложение. Он вырастет в должности и сможет позволить себе переехать. И с собой он сможет взять Абеллу. У них будет много комнатных растений. Лишь бы доползти до рощи. Лишь бы девочка с брошью-пчелкой не передумала.

***

Назначенный день настал. Погода была немного пасмурная, но не отменять ведь из-за неё долгожданную поездку. Они выехали из города на автобусе, вышли на одинокой остановке посреди поля. Они сошли с дороги и пошли по невысокой траве. Бен шагал с легкой улыбкой, оглядываясь по сторонам и рассматривая родные места. Каждое дерево ему было знакомо. Однако и с некоторой тоской он рассматривал пейзаж. Вдалеке за деревьями поднимались городские дома. Город рос и подползал все ближе. Сколько пройдет лет прежде, чем тут будут бродить прохожие, повсюду будут окурки и разбитые бутылки?

– Как же он близко…

– Кто? – спросила Абелла, вырванная из задумчивости.

– Город. Какой серый…

– Да. Ну и день такой же. Природа пока тоже, – она опять задумалась, – Послушай, Бен. Ты мне однажды сказал по телефону, что я зря виню себя, что мне, возможно, больше нравится видеть себя наказанной, чем случайной жертвой. Отсюда я наговариваю на себя. Так вот, ты ошибался.

– Ты это к чему?

– К тому, что не зря. Я ничего не сделала, чтобы прервать твои чувства, когда узнала о них. И когда уже устала от бесконечных бестолковых созвонов, не прекратила это. Знаешь почему? Я хочу испить эту чашу до конца. И страдалицей быть хочу до конца. А ведь страдания сильнее наркотиков. Вот такую ты гадину нашел среди цветов. Не пчелка, но оса.

Бен с ужасом посмотрел на неё. Как эта мысль родилась у неё в голове, если не была взята из его?

– Но я хочу увидеть, что ты мне обещал. Ты так одержим этой рощей. Быть может, если я увижу мир вне Города и услышу тишину, то выброшу все барахло из своей головы?

– Пойдем скорее, дорогая. Не хочу, чтобы ты и дальше это испытывала. Вот-вот пришли, сейчас все увидишь…

Они спустились в рощу и остолбенели. Это не была вершина конуса, о которой думал Бен. Это был ноль. От речки остался один лишь мутный ручеек, где на коряге покачивалась шина. Другая шина валялась рядом с обломанной ветвью. По грязи были разбросаны осколки стекла, в одном месте насыпана кучка угля. Кора на иве была срезана, а на ране ножом кто-то нацарапал детородный орган. Воняло тиной.

“Но ведь я столько раз видел этот день во снах. Мы убегаем из серого Города в природный рай. И тут мы останемся втроем: я, Абелла и наша любовь. Эта кучка углей в насмешку надо мной лежит что ли?”

Мертвенным взглядом он обвел любимое место детства, а потом обернулся к Абелле. Она застыла. Красивая бледность её лица в этот момент казалась болезненной. Глаза выражали смесь ужаса и презрения. Рот её слегка приоткрылся.

Абелла сделала неаккуратный шаг назад и тут же поскользнулась. Бен бросился к ней, но сам проскользил по грязи и упал на колено. Ноги, руки и платье Абеллы был измазаны в грязи. Бен встал и хотел уже было помочь ей встать, но Абелла ударила по его руке, не позволив прикоснуться. В его глазах стояли слезы. Это был не робкий и пугливый голубиный взгляд. Этот полнился обидой и ненавистью. Она поднялась и пошла в сторону от Бена.

– Постой, Абелла, не уходи, пожалуйста!

Она повернула в голову, и взгляд её снова бросил Бена в грязь. Затем она сорвала с себя брошь и кинула в сторону Бена. Та приземлилась в кучке углей.

– Прости, пожалуйста, – только и смог выдавить Бен.

Но было поздно. Абелла уже скрылась за деревьями и шла где-то по полю прочь. “Дура, – ругалась она, – гадина”. Бен Шварц же молча подошел к куче углей, взял брошь в руку и бросил пчелку в мутную воду.

– Как жаль, – сказал он, – тут слишком мелко, чтобы хотя бы утопиться.

Ему бы прорасти в грязь ногами, да стать цветком у этого противного ручья. Цветок не видит грязь и серую пошлость. У цветка нет сердца, что могло бы болеть. Он мог бы быть цветком в её букете. И дарить красоту, пока не увянет.

Когда-то они били траву палками, думая, что это враг. И трава была врагом. Небо было высоко, а трубы и дома были полностью закрыты горизонтом. Это была сказка, которую уже не прочитать.

Забавно, но тогда было не страшно запачкаться, упав в грязь. Ведь это просто грязь. Это не мазут. А сейчас они все в мазуте, а грязи боятся.

Солнце уже было высоко над головой, когда он очнулся от задумчивости. Вместе с этим пришла тоска. Она была дырой, вокруг которой скручивались сердце и желудок. Бен оглядел последний раз рощицу и пошел прочь. Что-то нужно вырезать из своего сердца навсегда. Впереди простиралось такое родное и такое противное поле. Он вдохнул полной грудью сырой воздух. И тут кто-то сзади крикнул:

– Сейчас догоню!

Детский голос…

Он пришел? Бен пытался аккуратно заглянуть, за спину, но увидел лишь детский силуэт, бегущий за ним. Внутри похолодело, и Бен сорвался с места, побежав по полю. Надо убежать, не дать ему догнать. За спиной слышался шорох травы, по которой топали маленькие ножки. А Бен бежал все быстрее, холодный воздух рвал горло. В боку закололо.

– Пожалуйста, не беги, – кричал он, – тебе нельзя меня догнать. Иначе ты станешь мной!

Он запнулся о камень и упал на обочину. Ребенка не было. Не было уже давно. Только грязь на одежде и придорожная пыль на лице.

***

– Здравствуйте, герр Ньюман. Давайте я покажу вам квартиру. Тут немного тесновато, зато весьма уютно. Здесь у нас санузел, а тут кухня. Вы любите готовить?

– Если честно, не особо, так что мне места хватит.

– Замечательно, теперь давайте пройдем в саму комнату. Прошу.

– Что… что это? Откуда здесь такой пейзаж?

– Если честно, я сам не уверен. Вы должны меня простить, работаю тут недавно. Кажется, рисунок остался от одного из прошлых владельцев квартиры.

– Как красиво!

– Абсолютно согласен.

– Но почему квартира тогда стоит так дешево, если здесь вместо обоев произведение искусства?

– Эм… ну… Ну, мы же за площадь и расположение в Городе в первую очередь цену просим. Тут окраины… да и площадь небольшая. Ну… как-то так.