Так и живем. Сатиры смелый властелин

Эссе о творчестве М. Е. Салтыкова-Щадрина

О времена, о нравы

Марк Туллий Цицерон

Из эпиграфа к данному эссе, видим, что в далекие времена люди задумывались о сущности своего времени и его нравах. А как живем мы, в наше время постоянных перемен не только в одной, отдельно взятой стране, а всего неустойчивого миропорядка. Корифеем и знатоком своего времени девятнадцатого века в России был и остается таковым, наш литературный классик, 195-ю годовщину со дня рождения которого мы отмечаем, является, Михаил Евграфович Салтыков-Щадрин (1826 – 1889). Его творчество пронизано едкой сатирой о временах и нравах России золотого девятнадцатого века.

Читаешь Щадрина: «Когда начинают часто говорить о патриотизме, значит – опять что-то украли!», – и диву даешься, как в короткой фразе вместилась вся Россия от Карамзина до прославленного нашего современника карьериста-выскочку Анатолия Борисовича Чубайса. Он промелькнул перед нами фразой писателя: «Благонадежность – это клеймо, для приобретения которого необходимо сделать какую-нибудь пакость», – понимаешь – да тут Свифт и Рабле! Ну, а если книгу «Господа Головлевы» откроешь, то и вовсе голова кругом пойдет – сплошь Гоголь и Достоевский, если не выше, хотя выше уже и некуда.

И везде один и тот же, не похожий ни на кого и несравнимый ни с кем Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Он один на весь Русский мир.

Несколько лет назад известный сибирский публицист В. Зеленский на вопрос: «Был бы сегодня популярен Салтыков-Щедрин?», – ответил: «Популярен сегодня Михаил Жванецкий, ну и что? А Салтыков-Щедрин – он необходимый писатель, его читать будут, пока Россия не поумнеет».

Невольно подумалось: неужели классика нашего будут в России читать всегда или, во всяком случае, хоть изредка почитывать? Если я у порога гроба добрался до чтения трудов классика как необходимость по ходу прожитой жизни, то возможно и, другие многие мои современники к нему обратятся для лучшей оценки своей и государственной прожитой жизни.

Михаил Евграфович Салтыков родился 15 (27) января 1826 г. в селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губ. в семье родовитого помещика Евграфа Васильевича Салтыкова и Ольги Михайловны, урожденной Забелиной, дочери богатого московского купца. Дома мальчик получил хорошее образование, но отнюдь не семейное тепло. В 10 лет его отдали пансионером в Московский дворянский институт, а через два года как отличника перевели казеннокоштным воспитанником в Царскосельский лицей. Здесь Михаил упивался статьями Белинского и Герцена, прозой Гоголя, сочинял стихи, за которые его, лукавя, прозвали «вторым Пушкиным».

Из лицейских стен «умник» Салтыков вышел не поэтом, а «второразрядником» (т.е. с чином X-го класса), семнадцатым из двадцати двух учеников, что не помешало ему в дальнейшем стать первостатейным чиновником и выдающимся мыслителем.

Поступив на службу в канцелярию Военного ведомства, Салтыков через два года удостоился первого штатного места – помощника секретаря. К тому времени он стал завсегдатаем кружка Петрашевского, возникшего на стыке европейского вольнодумства и русского прекраснодушия.

В 1847 г. Салтыков опубликовал повесть «Противоречия», а в следующем году еще одну – «Запутанное дело». Попытка примирить утопический социализм и российскую действительность, совпавшая с Французской революцией 1848 г., закончилась для начинающего прозаика ссылкой в глухомань, после которой писатель поневоле стал критическим реалистом и сатириком России.

Вряд ли стоит рассматривать эту ссылку как наказание, поскольку Салтыкову она послужила только во благо. В Вятке Михаил на 7 лет надел мундир провинциального чиновника губернского правления и нос к носу столкнулся с той жизнью, о которой представления не имели ни французские утописты, ни русские либералы.

Уездная Русь жила своей жизнью, как жила ею за 150 лет до этого, как жила и 150 лет спустя. «Вятский плен» обострил социальное зрение писателя, увидевшего корень социальных зол в громадной пропасти между централизованной властью, достигшей апогея чиновничьей организации, и крайне неразвитым народом, находящимся в перигее собственного самоопределения.

«Рано или поздно народ разобьет это прокрустово ложе, которое лишь бесполезно мучило его», – написал тогда Салтыков. В Вятке молодой человек преодолел несколько ступеней чиновничьей карьеры: от канцелярского чиновника до правителя губернаторской канцелярии; на досуге переводил французские научные труды.

После смерти Николая I (1855) Салтыков получил право «проживать где пожелает», возвратился в Петербург и возобновил литературную работу. Тогда же он завел семью, женившись на 17-летней дочери вятского вице-губернатора Е. Болтиной. Салтыкова причислили к министерству внутренних дел, потом назначили министерским чиновником особых поручений и командировали в Тверскую и Владимирскую губ. для обозрения делопроизводства местных комитетов ополчения.

В 1856—1857 гг. в свет вышли «Губернские очерки» надворного советника Н. Щедрина, воспринятые обществом как откровение. С этой книгой, положившей начало «обличительной» литературе, и под этим псевдонимом писатель вошел в русскую культуру как Салтыков-Щедрин.

Это были годы поисков общественности самое себя. Тогда всем «чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать». Годы, когда обличители были в фаворе. Удачно вписался в либеральное время и Салтыков, проработавший около 3 лет в должности рязанского и тверского вице-губернатора и снискавший себе кличку «вице-Робеспьера».

В 1862 г. Салтыков вышел в отставку, переехал в Петербург и стал одним из редакторов «Современника», совмещая эту должность с трудом беллетриста, журналиста-хроникера, рецензента, публициста. Главное внимание он уделял ежемесячному обозрению «Наша общественная жизнь».

Из-за безденежья и из-за внутрижурнальных разногласий писатель через два года вышел из редакции и вновь определился на службу. Его назначили управляющим пензенской Казенной палатой, а затем тульской и рязанской. За три года Щедрин опубликовал всего одну статью «Завещание моим детям», но наблюдения за жизнью этих городов легли в основу его «Писем о провинции» (1869).

На всех своих административных постах Салтыков энергично боролся с бюрократизмом, взяточничеством, казнокрадством, стоял за интересы низших общественных слоев: крестьян, кустарей-ремесленников, мелких чиновников. В Туле, например, он написал памфлет на губернатора Шидловского «Губернатор с фаршированной головой», после чего его удалили из города.

А после жалобы рязанского губернатора и после резко отрицательного отзыва о Салтыкове шефа жандармов П. Шувалова этот «беспокойный человек» был по повелению императора Александра II окончательно уволен в отставку (1868) в чине действительного статского советника как «чиновник, проникнутый идеями, не согласными с видами государственной пользы». И это сказано о человеке, который сказал как-то: «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России».

К этому времени главным редактором «Отечественных Записок» стал Н. Некрасов. Он пригласил Салтыкова-Щедрина в соруководители журнала.

После смерти поэта (1878) официальный пост редактора занял сатирик. Он добросовестно работал только на свой журнал. Публикации Салтыкова-Щедрина 1870-х гг. все хороши: «Признаки времени», «Письма из провинции», «Помпадуры и Помпадурши», «Господа Ташкентцы», «Дневник провинциала в Петербурге», «Благонамеренные речи», «В среде умеренности и аккуратности», – но, бесспорно, лучшей стала «История одного города» (1870).

Вымышленный сатириком город Глупов – та же Свифтовская Лилипутия. Оба сатирика запечатлели не только свои страны, но и всю Европу. Книга – кладезь типажей начальников: один насаждал горчицу и персидскую ромашку, другой – разбирал мостовые и строил себе из камней монументы, третий – сжег гимназию, упразднил науки и многое другое.

В следующее десятилетие Салтыков-Щедрин выпустил в свет россыпь великолепных произведений: «Сборник», «Убежище Монрепо», «Круглый год», «За рубежом», «Письма к тетеньке», «Современная Идиллия», «Недоконченные беседы», «Пошехонские рассказы», лучшим из которых, безусловно, стал социально-психологический роман «Господа Головлевы» (1880).

Иудушка Головлев, главный ханжа всех времен и народов, стал именем нарицательным и на одной скамье с шекспировским Шейлоком и мольеровским Тартюфом занял центральное место.

Знаменитые «Сказки» (32 миниатюры), изданные отдельной книгой в 1887 г., вошли в Золотой фонд мировой сатиры. Самые известные из них: «Премудрый пискарь», «Карась-идеалист», «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Коняга».

После запрещения «Отечественных Записок» (1884) писатель публиковался в основном в либеральном «Вестнике Европы». Закрытие журнала он переживал чрезвычайно тяжело. И без того подорванное здоровье оказалось сломленным от невозможности продолжать дело, ради которого он жил.

Последним произведением писателя стала «Пошехонская старина», в которой была запечатлена дореформенная Россия. Незадолго до смерти Михаил Евграфович начал новый труд «Забытые слова», подразумевая под ними «совесть, отечество, человечество».

В прощальном письме сыну писатель завещал: «Паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому». Умер Салтыков-Щедрин 28 апреля (10 мая) 1889 г. в Петербурге и был погребен, согласно его воле, на Волковом кладбище, рядом с И. С. Тургеневым.

К Салтыкову-Щедрину относились по-разному. Одни говорили о сатирике, что он был «диагностом общественных зол и недугов» (И. Сеченов), а другие – что он «как матерый волк, напился русской крови и сытым отвалился в могилу» (В. Розанов). Что ж, волк – не самый худший санитар леса.

ЭПОХА М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, гениальный художник и мыслитель, блестящий публицист и литературный критик, талантливый журнальный редактор и организатор молодых творческих сил, был одним из самых ярких деятелей русского освободительного движения. Дар великого сатирика явление редчайшее. Наперечет имена художников, силою гения своего утвердивших непреходящую социальную и нравственную роль смеха в духовной жизни человечества у древних народов Греции и Рима – это Аристофан, Эзоп и Ювенал, в более близкие к нам эпохи – Рабле и Вольтер во Франции, Свифт в Англии, Марк Твен в Америке, Гоголь и Салтыков-Щедрин в России. Большого сатирика рождают бурные эпохи, переломные моменты в истории наций, когда предельно обостряются классовые противоречия, когда происходит гигантское столкновение сил прогресса и реакции, нового и старого. Энгельс в 1891 году писал о «глубокой социальной революции, происходившей в России со времени Крымской войны» [К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2-е, т. 22, М 1982, стр. 261].

За короткий исторический срок возникли и сменит одна другую две революционные ситуации (1859—1861, 1879—1881). В первое десятилетие XX века страна вступила в полосу общенародных восстаний, завершившихся победоносным Октябрем 1917 года Салтыков-Щедрин, как, может быть, никто другой из его великих литературных современников, продвинулся далеко вперед в художественном познании самых существенных процессов и закономерностей пореформенного развития России, назревавшей в ней демократической революции. Труню представить классическую русскую литературу без Салтыкова-Щедрина. Это значило бы лишить ее облик неповторимо своеобразных черт. В Салтыкове-Щедрине счастливо соединились громадный комический талант, могучий, проницательный ум, энциклопедическая образованность, способная соперничать с герценовской, непревзойденное знание жизни России до последних ее «мелочей», гуманизм революционного демократа и патриота. С именем Салтыкова-Щедрина Горький связывал расцвет сатирического творчества в России «Это не смех Гоголя, – писал он, – а нечто гораздо более оглушительно правдивое, более глубокое и могучее» [М Горький, История русской литературы, М 1939, стр. 270].

В этом несомненном и вместе таком великолепном преувеличении проявилось стремление подчеркнуть уникальность, исключительность дарования Салтыкова-Щедрина, широту его творческого размаха, небывало действенную роль его сатирического наследия в духовной жизни целых общественных поколений.

Только небольшому кругу лиц были в свое время известны подробности биографии писателя, безрадостное пошехонское детство, драматизм вяткой ссылки в молодые годы, тяготы чиновничьей службы, ненавистного вице-губернаторства, семейная неустроенность. Но зато на виду у всей мыслящей России был подвижнический труд Салтыкова-Щедрина в литературе, которую он страстно любил и которой отдал все силы своей щедрой души, на виду у всех была его титаническая борьба с царизмом. С нетерпением ждали читатели каждого нового его произведения, каждой новой его сатиры, где с замечательной чуткостью затрагивались самые острые вопросы дня, одним-двумя меткими словами определялась суть едва зарождающегося социального типа, подспудное течение запутанных и темных явлений действительности.

Это был мудрый и проникновенный художник-сатирик, которому оказались доступными «тончайшие нити и пружины личных и общественных отношений». Он умел заглянуть в тайники души не только одного человека, но постичь нечто сокровенное в психологии целых классов, групп, сословии и всенародно обнажить социальные их «готовности» «Диагност наших общественных зол и недугов», «пророк» – так отзывались о сатирике его современники.

В сатирическом таланте, сила которого в беспощадном отрицании, в обостренном чувстве к злу и несправедливости, заключен и некий потенциально опасный элемент известной односторонности восприятия. Под тягостным давлением пороков, зла жизни идейно незакаленный художник легко может соскользнуть в цинизм, равнодушие и даже мизантропию. У Салтыкова-Щедрина, стоявшего на уровне демократических и социалистических идей века, никогда, даже в самые «худые» и ужасные времена реакционных бешенств, разгула цензуры, не утрачивалась вера в торжество правды и разума, вера в неистощимость исторического творчества человечества. Порок смех проникался горечью трагического мироощущения, становился резко бичующим, язвительным, саркастическим, но не угасала в сатирике большая любовь к людям. Сердечно привязанный к своей родине, он верил в ее лучшее будущее.

Идеологические противники сотни раз провозглашали, как об этом с иронией писал Салтыков-Щедрин «Загляните в скрижали истории, и вы убедитесь, что тот только народ благоденствует и процветает, который не уносится далеко, не порывается, не дерзает до вопроса». Сатирик с негодованием отвергал эти убаюкивающие примирительные идейки Салтыков-Щедрин страстно хотел видеть свой народ «дерзающим до вопроса», способным к великим историческим свершениям, способным навсегда покончить с «миром зловоний и болотных испарений». Исторический смысл своей литературной деятельности он видел в том, чтобы пробудить общественное сознание народных масс. Благородный революционно-просветительский пафос слышится в неумирающих щедринских словах: «Литература и пропаганда – одно и то же».

В самой личности Салтыкова-Щедрина скрывалась поистине титаническая нравственная сила, «необычайная мощь духа» (И Бунин). Мужество и энергия, с какими он всю свою сознательную жизнь карал зло, напряжение и страсть в искании истины, трезвейший смех и реализм, так органически уживавшиеся с высоким романтизмом души, – все эти черты истинно человеческого величия неотразимо действовали на всех соприкасавшихся с гениальным сатириком. В нем видели совесть честной, думающей, передовой России.

Изумительное мастерство Салтыкова-Щедрина, художника, проверено самым строгим и беспристрастным критиком – временем Щедринские сатирические характеристики, его типы, подобно гоголевским, «вошли как бы в самый состав русского языка» (К. Федин) Помпадур, иудушка, «орган чик», премудрый пискарь, карась идеалист, пенкосниматель, чумазый и множество других щедринских образов превратились в нарицательные образы-символы.

Однажды за границей, вспоминает А. В. Луначарский, в присутствии Ленина зашла речь о Щедрине. Рассказывал о нем неутомимый его популяризатор М. С. Ольминский: «Он говорил о меткости, он говорил о суровом портрете Щедрина, где он изображен закутанным в плед, о том, каким сумрачным, каким неподвижным выглядит этот человек, родивший столько смеха на земле, может быть больше, чем кто бы то ни был другой из живших на ней, не исключая Аристофана, Рабле, Свифта, Вольтера и Гоголя. А потом Михаил Степанович стал вспоминать различные ситуации, <…>, выражения Щедрина. Мы хохотали их меткости, мы изумлялись тому, в какой мере они остаются живыми. И Владимир Ильич окончил нашу беседу таким замечанием:

– Ну, Михаил Степанович, когда-то придется поручить вам оживить полностью Щедрина для масс, ставших свободными и приступающих к строительству своей собственной социалистической культуры» [Цитируется по кн. М Ольминский, Статьи о Салтыкове-Щедрине, М 1959, стр. 111]. Этот знаменательный эпизод дает возможность еще полнее понять и оценить современное значение ленинского завета «вспоминать, цитировать и растолковывать» [В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 35, стр. 31—32.] Салтыкова-Щедрина, одного из величайших творцов русской демократической культуры.

Михаил Евграфович Салтыков, впоследствии избравший себе литературный псевдоним «Н. Щедрин», родился 15 (27) января 1826 года в с. Спас-Угол, Калязинского уезда, Тверской губернии.

Вся обстановка тверского поместья, семейный уклад жизни запечатлелись в памяти сатирика как безнравственные и жестокие. «Одни были развращены до мозга костей, другие придавлены до потери человеческого образа». Эта гневная формула относитесь не только к отрицаемому в корне социально политическому строю, но также и к собственной семье, которая выступила в произведениях сатирика «одной из типических форм бытового выражения» этого самого строя [С. А. Макашин, Салтыков-Щедрин Биография, т. I, изд. 2, М. 1951, стр. 26, 36—38, 53].

В конце жизненного пути, возвращаясь мыслью к ранним годам, Салтыков-Щедрин утверждал, что крепостное право по-своему сыграло громадную роль в его жизни, что оно сближало его с «подневольною массой», что, только пережив все его фазисы, он мог прийти к «полному сознательному и страстному отрицанию его».

Будущий писатель рано пристрастится к книге. Его захватила поэзия Пушкина. Мятежные стихи Лермонтова воспринимались как пламенный протест против повсеместной аракчеевщины Юного Салтыкова влекли произведения, богатые сатирой и юмором. Сильное впечатление производила ирония Генриха Гейне «Я еще маленький был, – вспоминал Салтыков впоследствии, – как надрывался от злобы и умиления, читая его».

Разнообразие духовных интересов, увлечение театром, неодолимая тяга к литературе, сочинительству заметно отличали одаренного юношу в среде воспитанников казенной школы рассадника министров и «помпадуров», как иронически называл сатирик Царскосельский лицей, в котором провел долгие годы. Вскоре молодой Салтыков именно в литературе, в «писательстве» будет искать выход из мертвящих традиционных условий жизни, готовивших для него обычную карьеру «просвещенного» вотчинника или преуспевающего николаевского чиновника-службиста.

Впервые в печати Салтыков выступил в 1841 году. На страницах журнала «Библиотека для чтения» появилось его стихотворение «Лира», а затем, в 1843—1844 годах, еще несколько стихотворений Юношеская лирика носит на себе заметные следы подражания Байрону, Гейне, Лермонтову, и Салтыков не любил вспоминать о ней. Все же в стихах лицеиста. Салтыкова пробивались искренние романтико-протестующие настроения, созвучные мотивам этих великих художников.

Салтыков прошел через содержательнейший период самообразования. Он знакомится с философскими сочинениями Гегеля и Фейербаха, штудирует произведения утопистов социалистов Сен-Симона, Фурье, Кабэ, Консилерана [См. В. Я. Кирпотин, Философские и эстетические взгляды Салтыкова-Щедрина, Госполитиздат, М 1957], интересуется политической экономией, историей. «В особенности сильно, – заявил Салтыков-Щедрин в биографической заметке 1878 года, – было влияние „Отечественных записок“, и в них критики Белинского и повестей Панаева, Кудрявцева, Герцена и других».

Салтыков стал одним из участников известного кружка, руководимого М. В. Петрашевским. Этого талантливого русского мыслителя и революционера он позже называл «многолюбивым и незабвенным другом и учителем». Салтыков разделят антикрепостнические взгляды петрашевцев. Он сблизился с даровитым критиком Вал. Майковым и публицистом В. Милютиным. С увлечением отдавался он кружковым спорам, в центре которых были острые вопросы политическом жизни России и Западной Европы, проблемы революции, идеал социалистического будущего человечества. И самый процесс, и некоторые итоги исканий молодого Салтыкова нашли отражение в повестях сороковых годов «Противоречия» и «Запутанное дело».

Повести Салтыкова-Щедрина примкнули к тому течению русской беллетристики, которое творчески осуществляло провозглашенные Белинским принципы «натуральной школы». В художественном отношении еще незрелая, слишком «книжная» и «умозрительная» повесть «Противоречия» примечательна своим горячим откликом на злободневные философско-политические споры времени. Герой повести Нагибин показан в состоянии изнурительной, трагической рефлексии, обрекающей его на мучительное бездействие. Он безуспешно бьется нал вопросами как преодолеть про пасть, отделяющую действительность от идеала будущего, как преодолеть утопичность и романтичность социалистических программ, коль скоро они не находят в настоящей жизни никаких «зачатков будущего».

Нагибина превращает в «умную ненужность» его пассивность перед жизнью, отвлеченный интеллектуализм, увлечение анализом и умозрением в которых расслабляются натура, характер. В изощренном умствовании исчерпывается энергия, и герой превращаема в чисто книжного протестанта, по существу без борьбы подчиняющегося неразумной, как он сам это хорошо доказывает, действительности.

В «Запутанном деле» острота идейной проблематики еще ощутимее. Герой повести Мичулин, «маленький человек», до конца испытал <…> нужды и унижения в чиновно-меркантильном, холодном Петербурге. В освещении этой темы, излюбленной писателями «натуральной школы», Салтыков опять-таки проявил незаурядную самостоятельность. Драматическая судьба оскорбленного бедностью и приниженностью человека роднит Мичулина и с пушкинским Симеоном Выриным, и с гоголевским Акакием Башмачкиным, и, в особенности, с Макаром Девушкиным из «Бедных людей» Достоевского. Но салтыковский герои отнюдь не повторяет предшественников. Ни у кого из них не было такого глубокого ощущения социальной несправедливости, такого активно формирующегося политического сознания, зовущего к возмущению и борьбе, какие уже обозначались в Мичулине. Увлеченный социалистическими идеями, Салтыков переводил тему «маленького человека» в новый социально психологический план. В горячечном сне салтыковскому герою современное общество представляется в виде чудовищной пирамиды, у основания которой копошатся полураздавленные толпы простолюдинов, а над ними громоздятся привилегированные сословия, он «увидел в самом низу необыкновенно объемистого столба такого же Ивана Самойлыча, как и он сам, но в таком бедственном и странном положении, что глазам не хотелось верить». Популярные в социалистической литературе Запада уподобления человеческого общества иерархической пирамиде оформились у Салтыкова в революционный образ, бичующий неравенство, угнетение и обездоленность масс.

При всей художественной незрелости ранние петербургские повести обозначили серьезный период в идейно-творческом развитии будущего сатирика. Повесть «Запутанное дело» была весьма сочувственно принята читателями, особенно из молодежи. Чернышевский и Добролюбов помнили ее спустя много лет после опубликования. Их покорило «до боли сердечной» прочувствованное отношение автора к «бедному человечеству» [Н А Добролюбов, Полн. собр. соч. в шести томах, т. 2, Гослитиздат, М. 1935, стр. 381].

Обостренный интерес к социальным противоречиям и конфликтам современности, попытки выражения широких идейных обобщений в символических картинах, остроумные эзоповские иносказания, ирония, бьющие прямо в цель сатирические зарисовки типов, наконец, свободное соединение публицистики и образности – все эти черты, впервые наметившиеся в повестях, впоследствии будут интенсивно разрабатываться и закрепляться как существенно важные особенности сатирического стиля писателя.