Не говори Пустоте Да

Двери особняка распахнулись, в проёме показался дворецкий – высокий, худой, с лицом такой поразительной бледности, что казалось выточенным из слоновой кости. Седые волосы зачёсаны назад с военной аккуратностью, чёрный костюм сидел безупречно, подчёркивая прямую осанку.

– Добрый вечер, мадам Длиннопёрова.

Дворецкий произнёс с лёгким английским акцентом, поклонившись ровно настолько, сколько требовал этикет.

– Меня зовут Гарольд. Я служил семье Длиннопёровых более сорока лет и теперь буду служить вам.

– Здравствуйте. Благодарю.

Алевтина невольно выпрямилась, словно перед старшим по званию.

– Гости будут прибывать в течение получаса. Банкет начнётся в восемь. Если желаете освежиться перед приёмом, могу проводить в вашу комнату.

Слуга продолжал, отступая в сторону.

Хозяйка вошла в холл и замерла, поражённая масштабом и роскошью. Огромное пространство с мраморным полом и лепниной на потолке освещалось сотнями свечей в массивных канделябрах. Стены украшали зеркала в тяжёлых рамах, между которыми висели портреты – мужчины и женщины разных эпох, но с одинаковым напряжённым взглядом, словно все ждали чего-то, что должно было произойти в очень далёком будущем.

Антикварная мебель – диваны с изогнутыми ножками, столики из тёмного дерева, кресла, обитые выцветшим бархатом – казалась не просто старой, но древней, изготовленной в иную эпоху, по иным законам красоты и гармонии. Всё в интерьере было чуть-чуть не так – пропорции слегка искажены, цвета немного слишком насыщенны, детали чрезмерно проработаны, создавая ощущение смещённой реальности.

Но более всего внимание привлекли портреты Антона Длиннопёрова, развешанные хронологически – от юноши до пожилого мужчины. Странным было то, что на каждом изображался в другом облике – то средневековым рыцарем, то римским патрицием, то восточным шейхом, то русским боярином. Подойдя ближе к одному из портретов, наследница с удивлением обнаружила дату – 1873 год.

– Фамильная особенность. Длиннопёровы всегда любили костюмированные портреты. Традиция, начатая прадедом нынешнего хозяина.

Гарольд заметил интерес гостьи.

– Но дата…

– К сожалению, пора готовиться к приёму. Гарольд, проводите госпожу Длиннопёрову в Зелёную гостиную. Там удобнее представить гостям.

Тучков прервал вопрос, появившись рядом.

– Прошу следовать за мной, мадам.

Дворецкий поклонился и указал на широкую лестницу на второй этаж.

Подъём дался молодой жене с трудом – платье сопротивлялось каждому шагу, корсет впивался в рёбра, подол цеплялся за неровности. Только на верхней площадке заметила, что некоторые ступени украшены странными символами – спирали, переплетающиеся линии, стилизованные глаза. Те же знаки, что на свадебном наряде.

Зелёная гостиная оказалась просторным залом с высокими окнами на западную сторону. Стены, обитые тёмно-зелёным шёлком, отражали свет свечей, создавая иллюзию наполненности зеленоватой водой. В центре стоял длинный обеденный стол на сто персон. Фарфор, хрусталь и серебро сияли в мерцающем свете, а посреди, на возвышении, было установлено то, что поначалу девушка приняла за трон.

– Место супруга. Антон Густавович всегда любил председательствовать за столом. Сегодня не исключение.

Гарольд пояснил, проследив за взглядом.

Вскоре четверо мужчин внесли кресло с Антоном Длиннопёровым и установили на возвышение. Покойник был размещён так, что лицо оказалось вровень с сидящими за столом, а тело поддерживалось невидимыми креплениями. Со стороны казалось, будто хозяин просто сидит во главе стола, наблюдая за собравшимися.

– Ваше место здесь, справа от супруга. Губернатор Рымарь сядет слева.

Дворецкий отодвинул для Алевтины стул, обитый тем же зелёным шёлком, что стены.

Гости заполнили зал. Людей было много – дамы в вечерних платьях, мужчины в строгих костюмах, все со странным возбуждённым блеском в глазах. Заняв места, Алевтина с ужасом осознала, что сидит за одним столом с сотней незнакомцев и мёртвым мужем, который «председательствует» во главе, словно хозяин пира.

Рымарь занял место слева от Длиннопёрова, небрежно кивнув «хозяину» и повернувшись к новобрачной с широкой улыбкой.

– Какая прекрасная пара. Я всегда говорил, что Антон умеет выбирать лучшее.

Губернатор поднимал бокал.

Слуги бесшумно скользили между присутствующими, разливая вино и расставляя блюда. Наследница заметила преобладание дичи – жареные перепела, фаршированный кабан, оленина под винным соусом. Всё выглядело аппетитно, но от запаха становилось хуже – тошнота, преследовавшая с момента поцелуя в ЗАГСе, усилилась.

Когда все бокалы наполнились, губернатор встал и постучал ножом по хрустальному бокалу. Звон разнёсся по залу, заставив гостей замолчать и повернуться.

– Дорогие друзья.

Рымарь начал, обводя взглядом собравшихся.

– Сегодня мы празднуем событие исключительной важности. Антон Густавович соединил судьбу с прекрасной Алевтиной Брониславовной.

Сделав паузу, поднял бокал выше.

– За этот союз, доказывающий, что настоящая любовь преодолевает любые преграды. В горе и радости, до самой смерти, а смерть, как видим, делу не помеха!

Последняя фраза вызвала странную реакцию: гости синхронно рассмеялись, но смех был слишком громким, долгим, с нотками неестественного возбуждения. Молодая супруга заметила, что многие не сводили глаз с Антона Длиннопёрова, словно ожидая ответного тоста.

– Горько!

Внезапно выкрикнул кто-то, и возглас подхватили все.

– Горько! Горько!

Алевтина в ужасе посмотрела на Тучкова, стоявшего за спиной Антона Густавовича.

– Традиция. Вы знаете, что делать.

Доверенное лицо произнесло тихо, наклоняясь.

Девушка поднялась, чувствуя дрожь в коленях. Гости продолжали скандировать, голоса сливались в нарастающий гул. Медленно наклонившись к лицу мертвеца, надеялась обойтись быстрым, формальным касанием.

Но стоило губам коснуться губ Антона Густавовича, произошло нечто заставившее сердце замереть: губы покойника не просто шевельнулись, как в ЗАГСе, – раскрылись в настоящем поцелуе, язык вновь скользнул в рот, теперь увереннее, почти властно. Женщина ощутила, как холодные руки поднимаются и обвивают шею, притягивая ближе.

Попытавшись отпрянуть, обнаружила неожиданно сильную хватку. Губы мертвеца двигались настойчивее, язык исследовал с неестественной жадностью. Самое ужасное – никто из присутствующих, казалось, не замечал ничего странного. Продолжали аплодировать и кричать «горько», словно наблюдали обычный супружеский поцелуй.

Наконец удалось вырваться. Молодая женщина, ставшая одновременно вдовой, отступила на шаг, стараясь дышать ровно и скрывать охвативший ужас. Бросив взгляд на мужа, с удивлением обнаружила прежнюю позу: руки на подлокотниках кресла, на губах та же полуулыбка. Неужели привиделось?

Но касание всё ещё ощущалось на коже, во рту оставался странный вкус – не тления, как ожидалось, а чего-то древнего, сухого, напоминающего запах старых книг и засушенных трав.

Гости, продолжая хлопать и смеяться, вернулись к угощению. Алевтина опустилась на стул, чувствуя слабость в ногах. Окружающие вели себя всё страннее: у многих расширились глаза, зрачки увеличились так, что радужка превратилась в тонкое кольцо. На лицах выступила испарина, движения становились размашистыми, неконтролируемыми, смех звучал громче и неестественнее.

– Они всегда так реагируют. В первый раз это кажется странным, но потом привыкаешь. Часть церемонии.

Рымарь произнёс, наклоняясь.

– Какой церемонии?

Алевтина сохраняла спокойствие в голосе.

Губернатор улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз.

– Трансформации, конечно. Ворота открываются раз в поколение, и кто-то должен быть проводником. Сегодня эта честь ваша, Алевтина Брониславовна.

Новобрачная хотела расспросить дальше, но ощутила на себе чей-то взгляд. Повернув голову, увидела отражение в одном из зеркал на стенах. Но образ был чужим – словно кто-то надел кожу невесты, не сумев правильно расправить складки и морщины, тёмные круги вокруг глаз, взгляд, полный древнего знания. И глаза… глаза чёрные, без белков и радужки, будто две бездны, смотрящие из глубины времён.

Моргнув, увидела нормальное отражение. Но ощущение постороннего наблюдения не исчезло. Обведя взглядом зал, заметила Тучкова в дальнем углу, неотрывно смотрящего на невесту. Глаза встретились, и доверенное лицо едва заметно кивнуло, словно подтверждая худшие опасения.

Банкет продолжался. Гости становились шумнее, движения – менее координированными. Пьянели, хотя вина выпито немного. Молодая женщина заметила, что некоторые двигались синхронно, как в странном танце, без музыки. Передавали друг другу блюда, наполняли бокалы, произносили тосты – всё с механической точностью, словно актёры, отрабатывающие заученные роли.

Внезапно Зелёную гостиную наполнила музыка – тягучие звуки рояля из дальнего угла мягко перекрыли гул голосов и звон бокалов. Обернувшись, Алевтина замерла, узнав пианиста. Виталий Славкин, первая любовь невесты, юношеское увлечение, оставленное в Стрептопенинске вместе с прошлым, извлекал меланхоличную мелодию из старого инструмента, не глядя на клавиши, словно рояль был продолжением рук.

Семь лет не стёрли черты из памяти, но изменили, добавив резкости и горечи. Мальчик, с которым целовалась под дождём, превратился в мужчину с усталым взглядом и тонкой сетью морщин у глаз. Волосы, раньше всегда растрёпанные, теперь аккуратно зачёсаны назад, открывая высокий лоб. Виталий играл, слегка склонив голову, прислушиваясь к музыке, существовавшей только для пианиста. Руки – длинные, чуткие пальцы, которые когда-то любила, – скользили по клавишам с уверенностью профессионала.

«Что здесь делает?» – промелькнуло в голове. «Неужели работает в доме Длиннопёровых?»

Виталий был талантлив, очень талантлив. В школе играл на всех концертах, мечтал о консерватории, большой сцене. Алевтина помнила, как говорил о музыке – глаза горели, руки летали в воздухе, изображая дирижёрские жесты. Верила в Виталия тогда. Оба думали, что вырвутся из Стрептопенинска – девушка со своим умом и целеустремлённостью, юноша – с музыкальным даром. Но вырвалась только Алевтина.

Пока гости увлечённо поглощали изысканные блюда и наполняли бокалы, наследница медленно встала. Никто не заметил – даже Рымарь был занят разговором с пожилым чиновником, а Тучков исчез из виду. Воспользовавшись моментом, направилась к роялю, ступая осторожно – платье по-прежнему сопротивлялось движению, словно удерживая рядом с мёртвым мужем.

Виталий играл лирическую, смутно знакомую мелодию – возможно, Шопена или Листа. Пальцы двигались с лёгкой, почти небрежной элегантностью, глаза закрыты, будто уплыл далеко от окружающего. Молодая женщина остановилась в нескольких шагах, ожидая, пока заметит посетительницу.

Словно почувствовав взгляд, Виталий открыл глаза и поднял голову. Взгляд скользнул по лицу, задержался на свадебном платье, поднялся к глазам – и в них Алевтина увидела вспышку сложных эмоций. Удивление, застарелая боль, признание, отторжение – всё промелькнуло за долю секунды, прежде чем снова стали отстранёнными.

– Не ожидал увидеть тебя невестой мертвеца, Аля.

Виталий сказал, продолжая играть, словно руки жили отдельной жизнью. Голос звучал глубже, чем помнила, с хрипотцой, которой раньше не было.

Алевтина заставила себя улыбнуться – холодной, отточенной улыбкой деловых встреч в Москве.

– А я не ожидала увидеть тебя на похоронах моей свободы. Играешь всё так же фальшиво.

Алевтина ответила, скользя взглядом по рукам.

Это была ложь. Виталий никогда не фальшивил – ни тогда, ни сейчас. Но нужно было сказать что-то язвительное, скрыть неожиданную волну чувств при виде пальцев на клавишах. Тех самых, что когда-то скользили по коже с такой же уверенной нежностью.

Виталий не отреагировал на колкость. Продолжал играть, мелодия стала тише, интимнее, словно теперь звучала только для двоих.

– Здесь всё фальшиво, Аля. И ты это знаешь.

Музыкант тихо произнёс, не глядя на собеседницу.

В словах был упрёк, который сразу почувствовала. Не за то, что оставила Виталия, а за согласие на этот абсурдный спектакль.

– Что ты здесь делаешь? Работаешь на Длиннопёровых?

Алевтина меняла тему.

– Нет, не на них. На ресторан «Стрептица». Единственное место в городе, где нужен пианист. Антону Густавовичу нравилось, как я играю, и… приглашал иногда. А сегодня Тучков позвал лучших музыкантов. Сказал, день особенный.

Музыкант ответил, пальцы на миг сбились с ритма.

В голосе проскользнула странная нотка – то ли сарказм, то ли страх. Алевтина вдруг поняла, что Виталий знает больше, чем говорит. Знает о странностях в этом доме, необычных привычках хозяина, тайнах за внешним благополучием.

– И часто тебя приглашали?

Девушка пыталась понять, насколько близко музыкант был к миру Длиннопёровых.

Виталий наконец посмотрел прямо, открыто, без улыбки. В глазах Алевтина увидела тень прежнего – того мальчика, безнадёжно влюблённого, мечтавшего забрать девушку из города, увезти в Москву, Петербург, куда угодно. Мальчика, говорившего, что всё возможно, если только будут вместе. Мальчика, оставленного ради амбиций, без оглядки назад.

– Достаточно часто, чтобы увидеть вещи, которых не следовало. Аля, уезжай отсюда. Сейчас. Не важно, что пообещали, какие богатства, какую власть. Ничто не стоит того, во что ввязалась.

Виталий ответил тихо, едва различимо сквозь гул в зале.

Алевтина ощутила поднимающееся глухое раздражение. Всегда одно – провинциалы с их страхами и предрассудками. Виталий явно увяз в местных суевериях не меньше родителей.

– Я ценю заботу, но знаю, что делаю. И зачем.

В голосе зазвучал холодный металл.

– Нет, не знаешь.

Музыкант покачал головой, что-то в глазах дрогнуло. Отвёл взгляд, пальцы замерли над клавишами.

– Я просто… слышал разговоры. Люди шепчутся. Говорят странное про дом, обряды, про то, что после свадьбы. Но что именно… никто не знает.

Слова прервал новый крик «горько!», пронёсшийся по залу. Гости снова стучали ножами по бокалам, требуя поцелуя. Обернувшись, Молодая женщина увидела Тучкова рядом с креслом Длиннопёрова, глядящего на невесту с нетерпеливой настойчивостью.

– Мне нужно идти. Долг зовёт.

Алевтина сказала пианисту.

– Аля.

В последний момент схватил за руку. Прикосновение пальцев – тёплых, живых, пульсирующих, непохожих на холодные руки мертвеца или сухие пальцы Тучкова – обожгло кожу.

– Не позволяй входить в сны. Что бы ни случилось, не засыпай рядом.

Выдернув руку, поспешила к столу, где ждал очередной «поцелуй» с мёртвым мужем.

Виталий смотрел, как подходит к креслу с Длиннопёровым. Видел неохотный наклон к бледному лицу покойника. Пальцы продолжали играть, но мелодия изменилась – стала тревожной, с резкими, диссонирующими аккордами, будто предупреждая об опасности.

В момент касания губ невесты с губами мертвеца, руки пианиста замерли над клавишами. Не мог видеть проникновение языка покойника, не мог заметить шевеление рук, но что-то в выражении лица женщины, в напряжении плеч, в едва заметном отторжении – всё наполнило не ревностью, а настоящим, глубинным страхом.

Пальцы рухнули на клавиши, извлекая пронзительный, почти болезненный звук. Несколько гостей обернулись на внезапный диссонанс, но вернулись к механическому веселью. Никто не заметил бледности музыканта, расширенных зрачков, судорожной хватки за край рояля.

Никто, кроме Тучкова, на миг оторвавшего взгляд от Алевтины и встретившегося глазами с Виталием. Во взгляде доверенного лица было спокойное, уверенное знание, вызвавшее приступ тошноты. Михаил Андреевич слегка наклонил голову, словно приветствуя знакомого, и едва улыбнулся.

Торжество, если можно так назвать, продолжалось. Гости ели и пили, движения становились менее координированными, голоса – громче. Наследница замечала, как многие периодически поглядывают на огромные часы над камином – старинный механизм с позолоченным маятником и четырьмя циферблатами, где вместо цифр странные символы, похожие на украшавшие платье.

Стрелки неумолимо приближались к десяти. Некоторые гости начали прощаться, кланяясь сначала молодой супруге, затем Длиннопёрову. Произносили поздравления, но во взглядах оставался странный блеск – будто находились не вполне здесь, а где-то на границе миров.

Рымарь склонился к новобрачной, дыхание пахло вином и чем-то сладковатым, древним, напоминающим запах свадебного платья.

– Первая ночь – самая важная. Не сопротивляйтесь увиденному. Просто примите. Он знает, что делает.

Губернатор прошептал, и голос показался странно знакомым, словно слышала раньше, но не здесь, а в другом времени.

Прежде чем успела спросить смысл, Рымарь выпрямился и объявил:

– Дорогие друзья! Время близится к десяти. Позвольте проводить молодожёнов в опочивальню, где проведут первую брачную ночь!

Гости одобрительно загудели, поднимая бокалы. Алевтина заметила, как Виталий вздрогнул, услышав эти слова, пальцы снова сбились с ритма.

Гарольд возник рядом, будто из ниоткуда. Лицо бесстрастно, но в глазах мелькнуло сочувствие.

– Мадам, прошу следовать за мной. Господа проводят супруга.

Дворецкий произнёс с поклоном.

Четверо мужчин, те же, что вносили тело в зал, подошли к креслу и подняли с точностью марионеток. Процессия двинулась к выходу, затем вверх по лестнице, на третий этаж особняка.

Алевтина шла за дворецким, чувствуя тяжесть в ногах с каждой ступенью. Платье сдавливало грудь, мешая дышать. Оглянувшись, увидела носильщиков с креслом. В полумраке лицо Длиннопёрова выглядело ещё неживее, но странно бдительным, словно следил за движениями сквозь закрытые веки.

Миновав второй этаж, поднялись на третий, где коридор сузился, потолки снизились. Здесь висели портреты только женщин – разных эпох, разных одежд, но с общим выражением – отрешённым и напряжённым одновременно, будто ожидающим неотвратимого.

Гарольд остановился перед массивной дубовой дверью, украшенной резьбой – узор повторял символы с платья и ступеней.

– Супружеская спальня. Здесь все Длиннопёровы проводят первую брачную ночь.

Дворецкий произнёс, открывая.

Комната оказалась просторной, но с низким потолком, создающим ощущение давления. Большую часть занимала огромная кровать под балдахином – старинная, с резными столбиками и покрывалом из тёмно-красного бархата. Вокруг – тяжёлые шкафы и комоды из тёмного дерева, все резные, с ручками в виде фантастических существ. У дальней стены находился камин с тлеющими углями, бросающими красноватые отблески на стены, создавая иллюзию пульсации, словно живое сердце.

Мужчины внесли Длиннопёрова и аккуратно переложили с кресла на кровать, укладывая на спину в центре огромного ложа. Руки сложили на груди, поправили одежду, сняли ботинки. Всё это делали с почтительной осторожностью, словно обращались с очень хрупким, бесценным предметом.

Гарольд дождался, пока закончат, и жестом отпустил носильщиков. Когда за мужчинами закрылась дверь, повернулся к Алевтине.

– В шкафу вы найдёте ночные принадлежности. Ванная комната через ту дверь. Если вам что-то понадобится, дёрните за шнур у изголовья кровати. Доброй ночи, мадам.

Дворецкий указывал на один из тяжёлых комодов.

Гарольд поклонился и вышел, оставив Алевтину наедине с мертвецом, лежащим на кровати. Девушка стояла, не двигаясь, глядя на профиль Длиннопёрова, вырисовывающийся в свете камина. Покойный выглядел спокойным, почти умиротворённым, словно человек, который засыпает после долгого, утомительного дня. Только полное отсутствие дыхания напоминало о его истинном состоянии.

Стук в дверь заставил Алевтину вздрогнуть. Девушка напряглась, не зная, чего ожидать, но услышала знакомый голос Тучкова:

– Алевтина Брониславовна, могу я войти?

– Да.

Алевтина радовалась возможности хоть ненадолго отложить момент, когда останется наедине с Длиннопёровым.

Тучков вошёл – всё такой же собранный и прямой, несмотря на поздний час и утомительные церемонии. Помощник держал в руках небольшую серебряную шкатулку, которую аккуратно поставил на прикроватный столик.

– Это для вас. Снотворное. Антон Густавович настоял, чтобы вы хорошо отдохнули в первую ночь. Предстоящие дни будут… насыщенными.

Доверенное лицо указывало на шкатулку.

Алевтина посмотрела на шкатулку с подозрением. После слов Виталия о снах и предостережений отца, не собиралась принимать никаких снадобий от Тучкова.

– Спасибо, но я прекрасно сплю и без лекарств.

Девушка старалась, чтобы голос звучал уверенно.

Тучков слегка наклонил голову, изучая собеседницу взглядом.

– Как пожелаете. Но помните о традиции. Три ночи. Ни больше, ни меньше. И очень важно, чтобы вы не покидали комнату до рассвета. Даже если вам… покажется что-то странное.

Помощник сказал после короткой паузы.

– Что может быть страннее, чем спать с трупом?

Алевтина спросила с нервным смешком.

Тучков не улыбнулся. Глаза оставались холодными и внимательными, как у хирурга, оценивающего состояние пациента перед операцией.

– Смерть – это только переход, Алевтина Брониславовна. Граница, которую некоторые могут пересекать в обоих направлениях. Антон Густавович был… особенным человеком. И желания не всегда заканчиваются с остановкой сердца.

Доверенное лицо произнесло тихо.

Прежде чем Алевтина успела ответить, Тучков поклонился и направился к двери.

– Приятного отдыха. И помните: что бы ни происходило, оставайтесь в комнате до рассвета.

Помощник сказал, обернувшись в последний момент.

Дверь закрылась за Тучковом, и Алевтина услышала щелчок замка. Девушка бросилась к двери, подёргала ручку – заперто. Невесту охватила паника, острая, как удар ножа. В ловушке. В запертой комнате. С мертвецом, который… что? Что может сделать? Ведь мёртв, напомнила себе. Мёртв и неподвижен.

Глубоко вдохнув, Алевтина заставила себя успокоиться. Прошла в ванную комнату – роскошную, отделанную мрамором, с огромной ванной на львиных лапах и золочёными кранами. Здесь тоже всё было старинным, но каким-то образом действующим. Включила воду – из крана полилась горячая струя.

Алевтина разделась, стараясь не смотреть на своё отражение в большом зеркале, висевшем на стене. Свадебное платье аккуратно повесила на специальную вешалку, стоявшую в углу. Даже сняв наряд, всё ещё чувствовала вес, словно платье оставило на коже невидимый отпечаток.

Девушка приняла душ, стоя под обжигающе горячими струями, словно пытаясь смыть с себя всё, что произошло за этот день. Поцелуй мертвеца, прикосновение языка к нёбу, холодный взгляд Тучкова, предостережения Виталия – всё это кружилось в сознании, создавая тошнотворную смесь страха и отвращения.

Выйдя из душа, Алевтина обнаружила в шкафу ночную рубашку – шёлковую, кремового цвета, с высоким воротом и длинными рукавами. Стиль был старомодным, но материал – новым и приятным на ощупь. Надела рубашку, расчесала волосы и несколько минут сидела на краю ванны, оттягивая момент, когда нужно будет вернуться в спальню.

Наконец, собравшись с духом, открыла дверь и вышла. Комната была такой же, как и раньше – полутёмной, с тлеющими углями в камине. Длиннопёров лежал на спине, всё в той же позе, с руками, сложенными на груди, и закрытыми глазами. Глядя на покойного, Алевтина не могла отделаться от ощущения, что мертвец каким-то образом знает о присутствии невесты, что чувствует её, даже несмотря на своё мёртвое состояние.

Девушка обошла кровать и легла на самый край, как можно дальше от мертвеца. Матрас был неожиданно мягким, проваливающимся под весом. Натянула на себя одеяло, чувствуя, как шёлковая рубашка скользит по коже, создавая неожиданно чувственное ощущение, неуместное в этой ситуации.

Алевтина лежала на боку, спиной к Длиннопёрову, вглядываясь в полутьму комнаты. Пятьсот миллионов долларов, повторяла про себя, как мантру. Пятьсот миллионов долларов. Особняк на холме. Завод «Стрептопенинское». Дом в Лондоне. Шато во Франции. Всё это будет моим, если я просто проведу здесь три ночи. Всего лишь три ночи.

Но сон не шёл. Каждый шорох, каждый треск углей в камине заставлял напрягаться. Казалось, что слышит дыхание – тихое, почти неразличимое, но определённо дыхание. Дыхание, которого не могло быть в этой комнате, где единственным живым существом была Алевтина.

Она заставила себя считать: один, два, три… Досчитав до ста, начала снова. Это всегда помогало ей уснуть в стрессовых ситуациях. Но не сегодня. Сегодня её разум отказывался отключаться, постоянно возвращаясь к словам Виталия: "Не позволяй ему входить в твои сны. Что бы ни случилось, не засыпай рядом с ним".

Что он имел в виду? Что может произойти во сне? И почему Тучков так настаивал на том, чтобы она оставалась в комнате до рассвета? Что за границу пересекал Длиннопёров, о которой говорил помощник?