- -
- 100%
- +
Пальцы дрожали так сильно, что Лёнька едва не выронил пачку, протягивая её Елене. Она заметила эту дрожь, но никак не прокомментировала, только чуть заметно улыбнулась уголками губ, принимая сигареты и скользнув взглядом по жёлтым следам никотина на его указательном пальце.
Елена Павлинова аккуратно вытянула сигарету из пачки, поднесла к губам и вдруг похлопала себя по карманам плаща – явно в поисках зажигалки. Лёнька замер, глядя на эту обыденность. Женщина, чей образ годами жил на стенах его комнаты, сейчас совершала самые простые действия – моргала, дышала, вертела в пальцах сигарету, – и каждое движение казалось ему исполненным особого смысла.
– У вас и огонька не найдётся? – спросила она, глядя на него тем взглядом – полуироничным, полувопросительным, – который он видел на киноэкране.
Лёнька судорожно зашарил по карманам, в горле встал ком. Зажигалка нашлась в заднем кармане джинсов, и когда он наконец достал её, то с ужасом обнаружил, что это дешёвый пластиковый «крикет» с полустёртой надписью «Спартак – чемпион». Какой позор! Она-то наверняка привыкла к золотым зиппо или изящным кремниевым зажигалкам иностранного производства.
– Садитесь рядом, – вдруг предложила Елена, похлопав ладонью по скамейке. – А то мне неудобно на вас снизу вверх смотреть. И огонька дайте, пожалуйста.
Лёнька опустился на скамью, оставив между ними вежливое пространство – не слишком близко, чтобы не показаться нахальным, но и не слишком далеко. Он щёлкнул зажигалкой, и пламя вспыхнуло с первого раза – слава Богу, не подвела! Елена наклонилась к огоньку, и на краткое мгновение их лица оказались так близко, что Лёнька различил тонкий аромат её духов – терпкий, с нотками лаванды, – и увидел едва заметные морщинки у глаз, которые не смог скрыть даже профессиональный грим. От этого Елена показалась ему только красивее – настоящей, живой, а не глянцевой картинкой из журнала.
Она затянулась, выпустила тонкую струйку дыма и посмотрела на него с откровенным любопытством.
– Давно курите? – спросила она, и Лёньке показалось, что она заметила жёлтые пятна на его пальцах.
– С шестнадцати, – ответил он, радуясь, что голос держится. – Почти три года.
– И всегда «Яву»? – она демонстративно повертела в руках пачку, как будто оценивая его выбор.
Лёнька сглотнул. Признаться, что начал курить эту марку только после фильма «Отложенный звонок», где она играла главную роль – журналистку с вечной сигаретой «Ява»? Или соврать? И то, и другое казалось одинаково невозможным. В одном случае он выглядел одержимым фанатом, в другом – лжецом.
– В основном да, – выдавил он наконец, решив не вдаваться в подробности.
Елена понимающе кивнула, словно эта короткая фраза сообщила ей гораздо больше, чем предполагал Лёнька.
– Вы студент? – спросила она, сменив тему, и сбросила пепел на краешек скамейки. – Что изучаете?
– Историю, – ответил Лёнька, заметив, что голос больше не дрожит. – В педагогическом. Второй курс.
– О, значит, будущий учитель истории, – она улыбнулась, и эта улыбка показалась Лёньке гораздо теплее, чем её знаменитая полуулыбка с афиш. – У вас хорошая дикция, вы бы отлично смотрелись перед классом, рассказывая о Петре Первом.
Это была первая настоящая похвала, которую Лёнька услышал от неё. Он почувствовал, как краснеет, но уже не от стыда, а от неожиданного счастья.
– Спасибо, – пробормотал он, не зная, что ещё сказать. Обычно у него наготове были сотни вопросов, которые он мечтал задать Елене Павлиновой при встрече, но сейчас все они испарились. В голове – пустота.
Елена, казалось, не замечала его смятения. Она курила спокойно. Мимика менялась, даже когда она молчала.
– Я ведь заметила, как вы на меня смотрели, – вдруг сказала она, и сердце Лёньки сжалось. – Ещё до того, как рассыпали свои сушки. Вы меня узнали, да? Видели мои фильмы?
Лёнька мог бы сказать, что видел каждый её фильм минимум пять раз. Что у него дома коллекция всех её пластинок. Что он знает каждую её роль, каждое интервью, каждую фотосессию. Но он просто кивнул.
– Не переживайте так, – Елена легко коснулась его запястья, и Лёнька вздрогнул. – Я привыкла. Просто вы так забавно замерли, будто привидение увидели. Я даже подумала, что у вас сердечный приступ.
Она засмеялась, и смех её оказался совсем не таким, как в фильмах, – чуть более низким, с хриплой ноткой. Натуральным. Лёнька понял, что нужно что-то отвечать, иначе он действительно выглядит полным идиотом.
– Простите за сушки, – сказал он первое, что пришло в голову. – Я просто… я большой поклонник вашего творчества. Не ожидал увидеть вас здесь, рядом с домом.
– А вы живёте поблизости? – поинтересовалась Елена, и в её голосе прозвучало искреннее любопытство.
– Да, вон в том доме, – Лёнька указал в сторону своего подъезда. – Недалеко от пруда.
– О, на Чистых прудах! Замечательное место, – Елена снова затянулась, выпустила дым тонкой струйкой. – Я когда-то мечтала здесь жить, но не сложилось. Повезло вам.
Лёнька сидел, не веря, что это происходит. Это была не просто встреча с кумиром – это был нормальный, почти бытовой разговор. Елена вела себя с ним не как звезда с поклонником, а как обычный человек.
– Так что, вы специально пришли на съёмки? – спросила Елена, сбрасывая пепел.
– Нет, что вы, – поспешно ответил Лёнька. – Я возвращался домой и наткнулся на съёмочную площадку. А потом этот ассистент, Роберт, предложил сняться в эпизоде…
– А, Робик, – засмеялась Елена. – Он умеет заставить людей делать то, что ему нужно. У него дар.
В этот момент со стороны съёмочной группы раздался громкий голос:
– Елена Сергеевна! Мы готовы продолжить!
Елена вздохнула, затушила сигарету о край скамейки и аккуратно щелчком отправила окурок в ближайшую урну.
– Долг зовёт, – сказала она с лёгкой улыбкой. – Спасибо за сигарету… простите, не знаю вашего имени.
– Лёнька, – поспешно представился он. – То есть, Леонид. Полётов Леонид.
– Что ж, Леонид Полётов, – она встала со скамейки и одёрнула плащ, – было приятно познакомиться. Может, ещё увидимся.
Лёнька тоже поднялся. Он смотрел, как она идёт к съёмочной площадке – прямая спина, уверенная походка.
– Приготовились! Места! – командовал режиссёр. – Елена Сергеевна, сейчас просто идёте тем же маршрутом, как в предыдущем дубле. Тишина на площадке! Мотор!
Елена пошла своей уверенной походкой по аллее, и Лёнька смотрел не отрываясь. Камера медленно двигалась по рельсам, следуя за актрисой. Всё шло идеально, пока не раздался громкий треск, за которым последовал вскрик. Елена покачнулась, её правая нога странно подвернулась, и она рухнула прямо в лужу.
– Стоп! Стоп! – закричал режиссёр.
К упавшей актрисе сразу бросились несколько человек из съёмочной группы. Лёнька, не задумываясь, рванул вперёд, расталкивая зевак и перепрыгивая через ограждение. Когда он приблизился, то увидел, что Елена уже сидит на скамейке, а гримёрша с костюмершей суетятся вокруг неё. Плащ был испорчен – одна сторона намокла и покрылась грязными пятнами. Но хуже всего было с туфлей: каблук сломался практически у основания.
– Боже, какой кошмар, – костюмерша почти плакала, осматривая повреждения. – Елена Сергеевна, как вы? Не ушиблись?
– Всё в порядке, – отмахнулась Елена, но было видно, что она расстроена. – Просто каблук сломался. Видимо, наступила на что-то.
– Это всё эти чёртовы сушки! – проворчал кто-то из технического персонала, и Лёнька съёжился.
– Глупости, – возразила Елена. – Сушки мы давно убрали. Просто попала в выбоину на асфальте.
Режиссёр нервно ходил вокруг, глядя на часы и что-то бормоча себе под нос. Наконец остановился и объявил:
– Всё, на сегодня закончили. Уже темнеет, а нам нужен дневной свет. Костюм надо привести в порядок, подобрать новую обувь. Продолжим послезавтра, если погода позволит. Всем спасибо!
По съёмочной площадке прокатился коллективный вздох разочарования, но никто не спорил. Съёмочная группа начала собирать оборудование. Елена сидела на скамейке, сняв испорченную туфлю и морщась от боли.
Лёнька стоял в нерешительности. Сейчас – единственный шанс, который выпадает раз в жизни. Второго такого не будет. Он заставил себя сделать шаг вперёд.
– Елена Сергеевна, – начал Лёнька, удивляясь твёрдости собственного голоса. – Если вам нужно где-то переодеться… моя квартира совсем рядом. Я живу один, то есть с бабушкой, но она в санатории сейчас. У нас есть утюг, фен… всё что нужно, чтобы привести плащ в порядок.
Как только эти слова слетели с губ, Лёнька понял, как они прозвучали. Он покраснел и уже открыл рот, чтобы извиниться, но Елена смотрела на него с задумчивым выражением лица.
Где-то внутри шла борьба. Одна часть умоляла вселенную, чтобы Елена согласилась, другая в ужасе представляла, что она действительно сейчас войдёт в его комнату и увидит свои фотографии, развешанные по всем стенам, увидит коллекцию пластинок, увидит этот алтарь в её честь. Но отступать было поздно.
– Гримёрка у нас тут в вагончике, – напомнил ассистент режиссёра, но Елена вдруг подняла руку, останавливая все разговоры.
– Знаете что, – сказала она, глядя на Лёньку с заговорщическим выражением, – пожалуй, я воспользуюсь вашим предложением, Леонид. Чем в вагончике ютиться… Если вы настаиваете, конечно.
Лёнька почувствовал головокружение. Елена Павлинова собирается пойти к нему домой. Сейчас. По его собственному приглашению. Такого просто не могло быть. Он, должно быть, спит и видит слишком реалистичный сон.
– Д-да, – выдавил он, пытаясь скрыть потрясение. – Конечно. Это совсем рядом.
– Ну вот и отлично, – Елена встала, опираясь на руку гримёрши. – Толя, – обратилась она к режиссёру, – ты не против?
Режиссёр только махнул рукой:
– Делай как знаешь, Лена. Послезавтра в девять будь здесь, и чтобы никаких опозданий.
– Как всегда, – она улыбнулась и повернулась к Лёньке. – Показывайте дорогу, юноша.
Лёнька вдруг понял, что Елена стоит на одной туфле, держа в руке сломанную. Не задумываясь, он предложил ей руку, чтобы она могла опереться. К его изумлению, она приняла помощь, легко положив тонкие пальцы ему на предплечье.
Он повёл её через бульвар, стараясь выбирать путь так, чтобы ей было удобнее идти на одной туфле. Ощущение её руки на своём предплечье было странным – одновременно пугающим и невероятно естественным. Лёнька шёл, глядя прямо перед собой, боясь повернуть голову и встретиться с ней взглядом. Ему всё ещё казалось, что это какая-то фантастическая шутка, и вот-вот всё закончится.
Но Елена действительно шла рядом с ним, опираясь на его руку, иногда чуть спотыкаясь и тихо посмеиваясь над собственной неуклюжестью. Её духи – тонкий, терпкий аромат – окутывали его, смешиваясь с запахом осенней листвы и мокрого асфальта. Казалось, весь мир сузился до этой короткой дорожки от съёмочной площадки до его подъезда, до этих мгновений, которые нужно было запомнить навсегда.
Глава 4
Подъезд встретил их запахом влажного бетона и кошек – тем ароматом советских многоэтажек, который Лёнька обычно не замечал, но сейчас вдруг почувствовал остро. Елена Павлинова, легко опираясь на его руку, осторожно поднималась по ступенькам. Туфля со сломанным каблуком покачивалась в её свободной руке. Тишина между ними казалась хрупкой. Лёнька украдкой поглядывал на её профиль, всё ещё не веря, что эта женщина, чьи фотографии покрывают стены его комнаты, сейчас поднимается в его квартиру. И с каждой ступенькой паника нарастала – что она подумает, когда увидит свои изображения повсюду?
– Второй этаж, правда? – спросила Елена, нарушив молчание. – Повезло вам. Я живу на пятом без лифта. Каждый день тяжело.
Лёнька кивнул, не доверяя своему голосу. Он пытался сосредоточиться на ступеньках, на потрескавшейся краске перил, на чём угодно, только не на тепле её руки, лежащей на его предплечье. Не на лёгком аромате духов, который, казалось, впитывался в его собственную кожу.
– Вот здесь, – наконец выдавил он, когда они достигли его этажа.
Пальцы дрожали, когда Лёнька вставлял ключ в замочную скважину. Замок поддался, дверь со знакомым скрипом отворилась. Он пропустил Елену вперёд, понимая, что у него есть, может быть, секунд тридцать, прежде чем она увидит его комнату.
Прихожая встретила их полумраком и запахом старых газет, которые бабушка складывала стопками вдоль стен – она никогда ничего не выбрасывала, говорила, что в них вся история страны.
– Проходите, пожалуйста, – Лёнька включил свет и тут же пожалел: желтоватая лампочка под потолком безжалостно высветила облупившуюся краску стен и старые обои с выцветшим цветочным узором. – Только… только простите за беспорядок. Я не ждал гостей.
Он лихорадочно думал, как бы не допустить её в свою комнату. Может, предложить ей расположиться в гостиной? Или на кухне? Может, пока она будет сушить плащ, он успеет содрать со стен хотя бы часть фотографий?
Елена сняла вторую туфлю и теперь стояла босиком на потёртом линолеуме прихожей. Её ноги с аккуратными пальцами и красным лаком на ногтях казались здесь чем-то инородным.
– Куда мне пройти? – спросила она, оглядываясь. – Мне бы привести себя в порядок. Есть у вас ванная?
– Да, конечно, – Лёнька указал на дверь справа. – Вот здесь. А я пока… пока поставлю чайник.
Он молился всем богам, чтобы она прошла сразу в ванную, не заглядывая в другие комнаты. Особенно в его. Но вселенная, похоже, решила сегодня проверить его на прочность. Елена бросила взгляд на приоткрытую дверь в его комнату, видневшуюся чуть дальше по коридору.
– А это ваша комната? – спросила она с любопытством и, не дожидаясь ответа, направилась к двери.
Лёнька замер. Он хотел крикнуть: «Нет! Не туда!», но из него вырвался лишь сдавленный хрип.
Елена толкнула дверь и замерла на пороге.
В его комнате – маленькой, с одним окном, выходящим на бульвар – каждый сантиметр стен был покрыт её изображениями. Фотографии из журналов, вырезки из газет, афиши фильмов и спектаклей, открытки, плакаты – целая галерея Елены Павлиновой во всех её ипостасях. Тут была Елена с гитарой из фильма «Не жди меня», Елена в бальном платье из «Трёх встреч», Елена с сигаретой из «Отложенного звонка». В некоторых местах фотографии наклеивались друг на друга, образуя коллаж. На книжной полке стояли все пластинки с её песнями, аккуратно расставленные. На столе лежала открытая тетрадь с вырезками из её интервью.
Лёнька стоял, не дыша. Позор охватил его. Вот сейчас она повернётся, посмотрит на него с отвращением или, что ещё хуже, со снисходительной жалостью. Назовёт его чокнутым фанатиком. Убежит.
Елена медленно повернулась к нему. На её лице не было ни страха, ни отвращения – только лёгкое удивление, смешанное с… весельем? Уголки её губ дрогнули в улыбке, а в глазах мелькнули искорки смеха.
– Так вот где я живу, когда меня нет дома? – произнесла она с мягкой иронией в голосе.
Лёнька смотрел то на свои ботинки, то на потолок, то на стену за спиной Елены – куда угодно, только не прямо на неё.
– Я… простите… это… – он попытался что-то объяснить, но слова путались и не желали складываться в связную речь.
Елена шагнула в комнату, с интересом рассматривая экспозицию. Её пальцы легко коснулись одной из фотографий – кадра из фильма «Счастливый билет», где она играла циркачку.
– Боже, эта съёмка была кошмаром, – сказала она, словно делясь воспоминанием с давним знакомым. – Мне приходилось часами висеть на трапеции. Потом неделю руки болели так, что даже сигарету держать не могла.
Она обошла комнату, разглядывая фотографии, время от времени останавливаясь и комментируя тот или иной снимок. В её голосе не было ни раздражения, ни смущения – только лёгкость, с которой говорят о забавных мелочах.
– А это, – она указала на плакат с премьеры «Трёх встреч», – кошмарный парик. Я его ненавидела. Режиссёр настоял, сказал, что мой натуральный цвет слишком тёмный для этой роли. Будто цвет волос может помешать играть!
Лёнька слушал её, не веря ушам. Вместо того чтобы убежать с криками или вызвать милицию, Елена Павлинова стояла посреди его комнаты, полной её изображений, и делилась закулисными историями, словно они были приятелями. Это было настолько сюрреалистично, что он на мгновение усомнился, не спит ли.
Елена повернулась к нему с улыбкой. В её глазах не было ни жалости, ни отвращения – только тёплая ирония и что-то, что Лёнька не мог разгадать. Может быть, лёгкое удовлетворение женщины, привыкшей к тому, что её обожают? Или чувство превосходства взрослого над ребёнком? Или что-то совсем иное?
– Не смущайтесь так, – сказала она, заметив его замешательство. – Я привыкла к тому, что люди собирают мои фотографии. Это даже трогательно. Просто обычно я не вижу результаты… в таком концентрированном виде.
Она засмеялась, и смех её, лёгкий и мелодичный, немного разрядил напряжение. Лёнька почувствовал, как скованность постепенно отпускает его.
– Давайте я покажу вам ванную, – предложил он. – И кухню. Вы, наверное, хотите чаю? Или кофе? У нас есть растворимый.
– Чаю было бы отлично, – кивнула Елена, следуя за ним в коридор.
В прихожей у стены громоздился старый холодильник «ЗИЛ», скрипящий и гудящий. Дальше – просторная гостиная с мебелью довоенных времён: массивный шкаф из массива дерева с резными дверцами, диван с потёртой обивкой, но крепкими пружинами, кресло, накрытое вязаной накидкой. На овальном столе лежала скатерть с бахромой, а в центре стояла хрустальная ваза с искусственными цветами.
Лёнька на кухне поставил чайник и достал из серванта фарфоровые чашки – те парадные, которые бабушка доставала только по большим праздникам. Руки дрожали, и он боялся, что разобьёт что-нибудь.
– У вас уютно, – сказала Елена, войдя на кухню. Она уже сняла мокрый плащ и теперь стояла в белой блузке и тёмной юбке – простой, но элегантный наряд. Её взгляд скользнул по стенам, задержавшись на фотографии в рамке.
– Это ваша бабушка? – она кивнула на снимок, где молодая женщина стояла у Большого театра.
– Да, – ответил Лёнька, удивлённый её вниманием к деталям. – Она раньше часто ходила на премьеры.
Елена села за стол, и в этом простом движении было столько грации, что Лёнька замер, забыв про чай. Она, казалось, совершенно не смущалась ни скромностью обстановки, ни его неловкостью. Сидела, положив руки на стол, и смотрела в окно, выходящее на тихий двор. Её профиль, чётко вырисовывающийся на фоне занавески, был таким знакомым по фотографиям и одновременно таким новым – живым, дышащим, настоящим.
– Знаете, Леонид, – вдруг сказала она, всё ещё глядя в окно, – а ведь мне очень повезло сегодня. С этим каблуком.
– Повезло? – переспросил он, не понимая. – Но ведь вы упали, испортили плащ…
– Зато у меня появился предлог, – она повернулась к нему с улыбкой, в которой было что-то заговорщическое. – Предлог исчезнуть на пару дней.
Лёнька смотрел на неё, не понимая. Елена вздохнула и продолжила:
– Понимаете, иногда быть постоянно на виду – это очень утомительно. Всегда улыбаться, всегда быть готовой к тому, что тебя узнают, всегда соответствовать ожиданиям. Иногда мне просто хочется… исчезнуть. Ненадолго. Чтобы никто не знал, где я.
Она говорила тихо, почти задумчиво, словно размышляя вслух.
– У меня два дня до следующих съёмок. Два дня, которые я должна была провести на каких-то утомительных встречах, интервью, фотосессиях. А вместо этого… – она замолчала, глядя на него с каким-то новым выражением, которое он не мог разгадать.
Чайник на плите закипел, и его свист заставил Лёньку вздрогнуть. Он выключил газ и залил кипяток в заварочный чайник.
– Вместо этого что? – спросил Лёнька, не оборачиваясь.
– Было бы ужасно, если бы я осталась здесь до следующего съёмочного дня? – тихо спросила Елена. – Мне нужно исчезнуть со всех радаров.
Лёнька едва не выронил чашки, которые держал в руках. Что она только что сказала? Остаться здесь? У него? На два дня? Это какой-то розыгрыш? Или он всё-таки спит и видит самый невероятный сон в своей жизни?
Он медленно повернулся к ней. Елена смотрела на него выжидающе, с лёгкой полуулыбкой, но в глазах её читалась какая-то затаённая серьёзность.
– В-вы хотите остаться… здесь? – переспросил Лёнька, и голос дрогнул.
– Если вас это не затруднит, – ответила она, и в её голосе не было ни кокетства, ни манипуляции – только усталость и надежда. – Я понимаю, это странная просьба от человека, которого вы знаете только по экрану и обложкам журналов. Но иногда… иногда хочется побыть там, где тебя никто не ищет.
У Лёньки перехватило дыхание.
– Д-да, – выдавил он наконец. – Конечно. Вы можете остаться. Сколько нужно.
Лёнька стоял посреди кухни, всё ещё не веря в реальность происходящего. Елена Павлинова – та самая Елена Павлинова! – будет жить в его квартире два дня. Спать на его диване, пить чай из его чашек, ходить по коридору в своих шёлковых чулках.
От этой мысли закружилась голова. Он крепче сжал край стола.
– Спасибо, – просто сказала Елена, и в её голосе прозвучало искреннее облегчение. – Я обещаю не доставлять неудобств. А вашей бабушке я привезу конфет из Риги. Она любит шоколад?
Лёнька кивнул. Происходящее было слишком невероятным. Елена Павлинова будет жить в его квартире. С ним. Два дня.
– Вы не могли бы дать мне полотенце? – спросила Елена, возвращая его к реальности. – Хочу принять душ. Вся эта грязь…
– Да, конечно, – Лёнька направился к шкафу в коридоре, где хранились полотенца.
Пальцы до сих пор дрожали, когда он протягивал ей мягкое банное полотенце – лучшее, какое нашлось в доме, с вышитыми розами по краю.
Что-то в его лице выдавало смятение, потому что Елена вдруг улыбнулась – по-настоящему, без оттенка превосходства или снисхождения.
– Не волнуйтесь, – сказала она мягко. – Я не кусаюсь. Может, будем на «ты»? – она улыбнулась, и в уголках её глаз появились едва заметные морщинки.
Лёнька сглотнул.
– Конечно… да… на «ты», – он запнулся.
И с этими словами она направилась в ванную, оставив его стоять посреди коридора с ощущением, что вся его жизнь только что перевернулась.
Лёнька стоял в коридоре, прислушиваясь к звуку льющейся воды из ванной. Елена Павлинова – не с экрана, не с фотографии, а живая, настоящая – принимала душ в его ванной. Её мокрый плащ висел на дверце шкафа, туфли со сломанным каблуком стояли в прихожей. Он медленно вернулся на кухню, машинально поправляя расставленные чашки.
Время тянулось бесконечно. Лёнька сел за стол и уставился на жёлтые обои с выцветшим рисунком из мелких цветочков. Часы на стене громко тикали.
Шум воды стих. Через несколько минут дверь ванной открылась, и в кухню вошла Елена – с влажными волосами, обёрнутыми полотенцем, в той же блузке, но без жакета, и в юбке, которую, видимо, отряхнула и привела в порядок. Свежая, сияющая, с розовым от горячей воды лицом, на котором не осталось ни следа макияжа. Без грима она выглядела моложе, человечнее, и от этого только красивее. Ей было под тридцать, но сейчас, с собранными назад влажными волосами и без косметики, могла сойти за его ровесницу – если бы не выражение глаз, в которых читался опыт прожитых лет.
– Я чувствую себя заново рождённой, – сказала Елена, улыбаясь. – У вас… у тебя отличный напор воды. В моём доме на пятом этаже вечером вода еле течёт.
Затем она прошла к холодильнику и открыла его, словно находилась в собственной квартире. Лёнька замер, наблюдая, как Елена изучает содержимое полок, наклонив голову и выискивая что-то среди банок с солёными огурцами, пакетов с творогом и половины варёной курицы, завёрнутой в вощёную бумагу.
– М-да, – выпрямилась и задумчиво посмотрела на него. – Типичный холодильник студента-холостяка. Давай посмотрим, что тут можно сделать.
Лёнька хотел было возразить, сказать, что может сходить в гастроном и купить что-нибудь более подходящее, но Елена уже деловито выгружала на стол продукты: пару картофелин, луковицу, банку зелёного горошка, пачку сливочного масла, несколько яиц.
– Так, – продолжила, теперь открывая шкафчики над раковиной, – крупы наверняка здесь. А специи?
Лёнька молча указал на полочку возле плиты, где стояли несколько стеклянных баночек с перцем, лавровым листом и какой-то смесью, которую когда-то привёз бабушке её коллега из Грузии. Елена довольно кивнула и принялась осматривать кастрюли и сковородки, развешанные на крючках у плиты.
– Я сделаю нам ужин, – объявила с такой естественностью, словно каждый день готовила на этой кухне. – Надеюсь, ты не против? Когда я нервничаю, мне помогает готовить. А сегодня у меня был… скажем так, насыщенный день.
– Конечно, – выдавил Лёнька, не в силах оторвать взгляд от её рук, которые так уверенно двигались в пространстве его кухни. – Только не надо беспокоиться…