В твоём молчании

Звонок оборвался, оставив его наедине с тишиной, нарушаемой только дождём и собственным сбившимся дыханием. Он вернулся к Ильде Александровне: она по-прежнему лежала неподвижно. Лишь едва заметное поднятие и опускание грудной клетки говорило, что жива.

Он нашёл в шкафу ещё одно одеяло – старое, пахнущее нафталином, – и бережно укрыл её, стараясь не потревожить раненую голову. Запах нафталина щипал нос. В полутьме лицо, обрамлённое светлыми волосами, стало спокойнее. Без привычной строгости и контроля, без маски непреступной интеллектуалки она казалась уязвимой, живой.

В памяти всплыла последняя лекция Ильды Александровны: она стояла перед аудиторией и говорила о жертвенности в культуре, о человеческой потребности отдавать всё ради недосягаемого идеала. Тогда её голос звучал насмешливо, будто она разоблачала саму идею самопожертвования как наивную и бесполезную.

– Человек всегда найдёт способ обмануть себя, – сказала она тогда, и на миг их взгляды встретились. – Даже самоуничтожение может быть формой нарциссизма, если оно совершается ради идеи, существующей только в нашей голове.

Сейчас, глядя на её бледное лицо, он думал, что, возможно, она права. Его одержимость, готовность рискнуть всем – это любовь или изощрённая форма самообмана? Но даже если так, он не отступит. Не сейчас.

Время тянулось медленно. Кирилл перебирал вещи в шкафах, искал чистые простыни и полотенца, проверял, работает ли водопровод. В какой-то момент понял, что говорит вслух – с ней, с собой, с пустым домом, – будто звуком собственного голоса хотел перебить страх и неопределённость.

– Всё будет хорошо, – повторял он, не уточняя, для кого. Дмитрий – хороший врач. Он поможет. Мы справимся.

Она не отвечала. Дыхание стало чуть глубже, но глаза оставались закрытыми. Волосы разметались по подушке. Он никогда не видел её такой – с распущенными волосами, без строгой причёски, которая обычно делала лицо жёстче. Хотел коснуться прядей, провести по ним пальцами, но не решился – это было бы большим нарушением границы, чем всё, что он уже сделал.

Вместо этого он наклонился и осторожно вытер кровь, выступившую из-под бинта. Руки действовали точно и аккуратно, будто это было самое важное в его жизни. Возможно, так и было. За окном дождь не стихал; короткие порывистые очереди дробили тишину.

Сквозь шум дождя прорезался другой звук – рёв двигателя. Машина, пробираясь по размытой дороге, приближалась к даче. Кирилл поднялся, чувствуя, как немеют колени от долгого сидения на полу. Он подошёл к окну и отодвинул выцветшую занавеску. Стёкла дрожали от порывов ветра. В слабом свете единственного работающего фонаря он увидел чёрную «Ауди», осторожно маневрирующую между лужами.

Вспышку облегчения сменила тревога. Что, если Дмитрий настоит на госпитализации? Что, если заподозрит неладное? Кирилл глубоко вдохнул, стараясь успокоить сбившийся пульс. Главное – убедить врача, что всё под контролем, что он сможет заботиться о ней.

Дверь машины хлопнула, и через мгновение раздался стук – негромкий, но настойчивый. Кирилл открыл, впуская в дом порыв холодного ветра и крупного мужчину средних лет в тёмном пальто с медицинским чемоданчиком в руке.

Дмитрий выглядел так же, как и во время их последней встречи: грузный, с начинающейся лысиной и внимательными, чуть прищуренными глазами, в которых читался профессиональный интерес, смешанный с усталым цинизмом. Он коротко кивнул вместо приветствия и сразу спросил:

– Где пострадавшая?

Кирилл молча указал на гостиную. Дмитрий прошёл внутрь, оставляя на полу мокрые следы, и остановился у дивана, на котором лежала Ильда Александровна. Его лицо на миг изменилось – Кирилл заметил тень удивления или узнавания, но она быстро исчезла, уступив место сосредоточенности.

– Свет ярче сделай, – коротко бросил он, доставая из чемодана фонарик и стетоскоп.

Кирилл щёлкнул выключателем, и старая люстра неохотно залила комнату желтоватым светом. Плафоны запылились, по краям висела паутина; лампы гудели тонко. Дмитрий Михайлович склонился над Ильдой Александровной, осторожно снял бинт с её головы и внимательно осмотрел рану. Затем проверил пульс, послушал дыхание, приподнял веки и посветил фонариком в глаза.

– Реакция на свет замедленная, – пробормотал он, больше для себя, чем для Кирилла. – Зрачки разного размера. Признаки сотрясения мозга.

Он продолжал осмотр, двигаясь методично. Руки, ноги, живот… Кирилл наблюдал за ним с растущей тревогой. Когда Дмитрий попытался согнуть ногу Ильды Александровны в колене, та не поддалась – держалась туго.

– Временный парез, – констатировал врач, выпрямляясь. – Следствие травмы. Возможно, отёк спинного мозга или нервное защемление. Без МРТ точно не скажу.

Он повернулся к Кириллу, и взгляд стал жёстче.

– Теперь рассказывай правду. Судя по её возрасту, она точно не твоя «подруга» в том смысле, который ты пытался мне внушить.

Кирилл почувствовал, как лицо заливает жар. Он отвёл глаза, не в силах выдержать прямой взгляд Дмитрия.

– Она… она мой преподаватель в институте. Была авария, её сбила машина, прямо передо мной. Я не мог оставить её там…

– А в больницу не повёз, потому что?.. – в голосе Дмитрия звучало не столько осуждение, сколько усталое понимание.

– Я испугался, – прошептал Кирилл. Это была правда, хоть и не вся. – Подумал, что меня обвинят…

Дмитрий покачал головой, но тему не развивал. Снова обратился к пациентке, осторожно ощупывая затылок.

– Гематома на затылке, вероятно, ушиб мозга. Скорее всего, именно это вызвало потерю сознания и временный парез ног. Состояние серьёзное, но не критическое, если не возникнет внутричерепное кровоизлияние.

Он достал из чемодана несколько упаковок с лекарствами и разложил их на столике рядом с диваном.

– Пропофол, – он показал на флакон с белесой эмульсией. – В больницах его используют для искусственной комы. Она будет в глубоком сне, без сновидений, без возможности проснуться. – Дмитрий достал капельницу и пакет с физраствором. – Разводишь так: пять миллилитров на сто миллилитров физраствора, капельно, медленно. Когда закончится – новую сразу. Перерыв больше часа – и она очнётся. Понимаешь, что я тебе даю? – он посмотрел Кириллу прямо в глаза. – Это уже не лечение. Это полный контроль.

Дмитрий говорил чётко и быстро, как будто диктовал рецепт. Затем он достал ампулу, набрал жидкость в шприц и, закатав рукав блузки Ильды Александровны, сделал инъекцию.

– Сейчас она проспит часов восемь–девять, – сказал он, убирая шприц в специальный контейнер. – Постельный режим минимум три месяца. Полный покой. Никаких резких движений, яркого света, громких звуков. Когда придёт в сознание, объясни ситуацию спокойно, без драматизма. Не позволяй ей двигаться самостоятельно первые несколько недель.

Кирилл слушал и кивал, чувствуя странную смесь облегчения и тревоги. Три месяца. Целых три месяца она будет здесь, с ним, зависимая от его заботы.

– Теперь о главном, – Дмитрий встретился с ним взглядом. – Я согласился приехать только из уважения к тебе. Но то, что ты делаешь, – это преступление. Удерживать человека в таком состоянии вне медицинского учреждения – риск для её жизни.

– Я буду заботиться о ней, – твёрдо сказал Кирилл. – Я не отойду от неё ни на шаг.

Дмитрий покачал головой.

– Дело не в заботе, а в медицинском наблюдении. Если начнётся внутричерепное кровотечение, у тебя будет минут тридцать, чтобы доставить её в больницу. Иначе она умрёт. Ты готов взять на себя такую ответственность?

Студент молчал, не зная, что ответить. Дмитрий вздохнул и продолжил:

– Я приеду через два дня, проверю состояние. Если будет ухудшение – немедленно звони, в любое время суток. И, Кирилл, – он понизил голос, – если она умрёт здесь, ты сядешь. А я буду соучастником. Поэтому, если ситуация выйдет из-под контроля, я сам вызову скорую и полицию. Это понятно?

– Понятно, – прошептал Кирилл.

Дмитрий ещё раз окинул взглядом комнату, задержав взгляд на диване и капельнице. Затем закрыл чемодан и направился к выходу.

– Два дня, – повторил он, стоя на пороге. – И следи за её дыханием. Если станет неровным или слишком редким – звони.

Дверь за ним закрылась, и через мгновение Кирилл услышал, как заводится двигатель «Ауди». Звук постепенно растворился в шуме дождя, и дача снова погрузилась в тишину, нарушаемую только мерным тиканьем старых настенных часов и едва слышным дыханием Ильды Александровны. В прихожей скрипнула доска, где-то капала вода с плаща на коврик.

Кирилл вернулся к дивану и сел на пол рядом с ним, опершись спиной о край. Колени затекли, он перехватил дыхание и устроился удобнее. Теперь, когда врач уехал, реальность происходящего навалилась на него всей тяжестью. В этой комнате, пропахшей сыростью и прошлым, лежала женщина его снов и кошмаров, беспомощная, полностью зависящая от него.

Перед ним выстроились в ряд флаконы с препаратами – средства контроля, власти, возможность удерживать её в полусне, в подчинении. Этикетки блестели в свете лампы, стекло отливало тускло.

Мысль одновременно пугала и тянула. Не так он представлял их близость, не о таком мечтал в бессонные ночи. Но странное чувство удовлетворения всё же просачивалось сквозь страх и вину. Она была здесь, с ним. Не на кафедре, не в кабинете, окружённая барьерами академического статуса, а здесь, на расстоянии вытянутой руки. Он слышал лёгкий шорох её дыхания и резкий щелчок в батарее.

Он осторожно коснулся её волос, ещё влажных от дождя. Они были мягкими, шелковистыми, совсем не такими, как казались, когда она собирала их в строгий пучок. Кирилл провёл пальцами по пряди, наматывая её на палец и снова отпуская, наблюдая, как свет ложится на золотистые нити.

– Я сделаю всё правильно, – прошептал он, не уверен, к кому обращается – к ней, к себе или к невидимому судье, который, возможно, наблюдал за ним. – Я позабочусь о вас. Вы не пожалеете.

За окном продолжал барабанить дождь, смывая следы колёс с раскисшей дороги. Впереди были долгие дни и ночи наедине с женщиной, которую он боготворил и одновременно хотел подчинить. Кирилл знал, что дороги назад уже нет. Он выбрал свой путь, когда солгал водителю, и теперь должен был идти до конца – какими бы ни оказались последствия.

Ильда Александровна лежала неподвижно, погружённая в глубокий медикаментозный сон. Её лицо, в обрамлении светлых волос, казалось спокойным, почти умиротворённым. Кирилл смотрел на неё и думал, что никогда раньше не видел её такой – лишённой защитной брони, доступной его взгляду и прикосновениям. Сейчас она принадлежала ему, как никогда раньше и, возможно, как никогда потом.

Дождь усилился, превратившись в ливень. Капли стучали по крыше старой дачи с удвоенной силой, порывы становились чаще и тяжелее, звук гремел по балкам и ломал тишину в комнате. Но Кирилл не боялся. Впервые за долгое время он чувствовал себя на своём месте – рядом с ней, готовый защищать и оберегать, даже от её собственной воли.

Ночь медленно отступала, уступая место бледному, неуверенному утру. Дождь утих, оставив после себя запах земли и сырого дерева, который просачивался сквозь щели старых оконных рам. В гостиной тикали часы – монотонно, почти успокаивающе. Кирилл, задремавший в кресле напротив дивана, где лежала Ильда Александровна, вздрогнул и открыл глаза. Что-то изменилось в ритме её дыхания, нарушив равновесие, установившееся за эти несколько часов бдения.

Вдруг она шевельнулась. Сначала едва заметно дрогнули пальцы – будто пытались ухватиться за ускользающую нить сна. Затем по лицу прошла тень напряжения, морщинка между бровями углубилась. Веки затрепетали, но глаза не открылись – тело удерживало её на границе сна.

Кирилл подался вперёд, вглядываясь в её лицо с напряжённым вниманием. Каждый вздох, каждое движение преподавателя отмечались в его сознании с болезненной точностью. Препарат, введённый Дмитрием, должен был действовать ещё несколько часов, но организм явно сопротивлялся навязанному сну.

– Ильда Александровна? – прошептал он, не решаясь повысить голос.

В ответ – лишь слабое движение головы, будто она уходила от звука. Кирилл смотрел, как сквозь белый бинт, обмотанный вокруг её головы, проступала тонкая красная линия свежей крови. Смотрел на золотистые пряди волос, разметавшиеся по подушке, на бледные, чуть подрагивающие губы.

Часы пробили шесть. В гостиной стало светлее – не от лампы, а от робкого утреннего света, просачивающегося сквозь шторы. Серый рассеянный свет выхватывал из полутьмы контуры: торшер, полка с книгами, стол. Комната детства казалась другой – тише и строже.

Ильда Александровна издала тихий стон и повернула голову. Веки затрепетали сильнее и, с усилием, глаза открылись – мутные, расфокусированные. Взгляд скользил по потолку, ни на чём не задерживаясь.

– Где… – её голос был едва слышен, хриплый и неуверенный, будто чужой.

Кирилл тут же оказался рядом, опустившись на колени у дивана.

– Всё в порядке, Ильда Александровна. Вы в безопасности.

Взгляд женщины медленно сфокусировался на его лице. В нём не было узнавания, только смутное беспокойство, как от неясного воспоминания.

– Студент… – прошептала она вопросом.

– Да, это я, Кирилл Сатурнов, – он попытался улыбнуться, но губы дрогнули. – С культурологии, третий курс.

Она смотрела на него долго, словно собирая мозаику памяти. Потом взгляд скользнул по комнате, задержался на потемневших обоях, полке с книгами, старом торшере с потёртым абажуром.

– Что это за место? – в голосе прозвучали знакомые требовательные нотки, ослабленные болью и замешательством.

– Моя дача, – ответил Кирилл. – Точнее, наша семейная. Мы в Старой Рузе.

Ильда Александровна нахмурилась. В глазах что-то мелькнуло – страх или непонимание – и исчезло, уступив сосредоточенности.

– Как я здесь оказалась? – спросила она, попытавшись приподняться на локтях.

Кирилл мягко, но уверенно удержал её за плечи.

– Пожалуйста, не двигайтесь. У вас сотрясение мозга. – Его прикосновение было осторожным; внутри шевельнулась жадная радость от этого близкого контакта. – Вас сбила машина вчера вечером. Возле института.

– Авария? – Ильда Александровна прикрыла глаза, будто вытягивая из памяти ускользающие образы. – Я помню… дождь. Я шла на остановку.

– Да, был сильный ливень. Водитель вас не заметил, – Кирилл говорил медленно, подбирая слова. – Я был рядом, видел, как это произошло. Водитель остановился, предложил отвезти вас в больницу.

– Но мы не в больнице, – взгляд стал осмысленнее, мелькнула прежняя острота.

Кирилл отвёл глаза.

– Нет. Мы… решили, что лучше привезти вас сюда. Здесь тихо, спокойно. И потом, мой сосед… он врач, хирург. Он вас осмотрел, обработал рану.

– Хирург? На даче? – в голосе прозвучало сомнение. – Почему не больница, Сатурнов? Это странно.

– Вы сами сказали, – быстро ответил Кирилл. Пальцы за спиной сжались в кулак. – В машине, когда приходили в сознание. Говорили о каком-то симпозиуме, что не можете в больницу – это сорвёт поездку.

Ильда Александровна приподняла бровь. Глаза, ясные вопреки лекарствам, впились в его лицо.

– Никакого симпозиума у меня нет, Сатурнов. Ни в ближайшие дни, ни в ближайшие месяцы.

Кирилл перевёл взгляд на бинт.

– Значит, это был бред, – тихо произнёс он. – Дмитрий предупреждал, что вы могли говорить бессвязно из-за шока. Видимо, так и было.

– Я не помню ничего после момента, когда вышла из института, – её голос стал сухим.

– Это нормально, – Кирилл выпрямился, будто перед докладом. – Дмитрий – тот самый врач – сказал, что временная амнезия типична при сотрясениях. Память может вернуться через день-два, а может и нет. Главное сейчас – покой.

Ильда Александровна закрыла глаза. Когда снова открыла, во взгляде была настороженность.

– Дайте мне телефон, – сказала она тихо, но твёрдо. – Мне нужно позвонить.

Кирилл почувствовал, как внутри всё сжалось. Этого вопроса он ждал.

– Кому? – спросил он, выигрывая секунды.

– Не думаю, что это ваше дело, Сатурнов, – в голосе прозвучал металлический отзвук той интонации, которой она ставила на место самоуверенных студентов. – Дайте мне телефон, пожалуйста.

Кирилл поднялся и отошёл на шаг, создавая дистанцию.

– Здесь нет сигнала, – сказал он, избегая её взгляда. – Сеть ловит только на пригорке, в полукилометре отсюда. И то не всегда.

– Покажите мой телефон, – потребовала она. – Я должна его видеть.

– Ваша сумка осталась там, на дороге. Когда вас сбила машина… Всё было быстро. О вещах никто не подумал.

Слова легли ровно, почти бесшовно. Ильда Александровна попыталась сесть и тут же со стоном откинулась на подушку.

– Не нужно резких движений, – Кирилл мгновенно оказался рядом, поправил одеяло. – Дмитрий сказал, что вам необходим полный покой минимум три месяца.

– Три месяца? – её глаза расширились. – Исключено. У меня лекции, заседания кафедры. Я не могу просто исчезнуть.

– Вам придётся взять больничный, – Кирилл говорил почти нежно; голос дрожал. Он не хотел её страданий – хотел быть рядом и быть нужным. – Травма серьёзная. Дмитрий опасается, что может быть защемление нервов или повреждение спинного мозга. Вы пока не можете двигать ногами.

Ильда Александровна опустила взгляд на ноги, неподвижно лежащие под одеялом. В глазах мелькнул страх.

– Я не чувствую их, – прошептала она. – Боже мой, я действительно их не чувствую.

– Это временно, – поспешил успокоить её Кирилл. – Отёк спадёт, и всё восстановится. Нужно только время и полный покой.

Она смотрела на него так, словно видела впервые. Во взгляде – настороженность.

– Как долго я была без сознания?

– Почти сутки, – ответил Кирилл. – Дмитрий сделал вам инъекцию, чтобы вы могли спокойно спать. Сказал, что сон – лучшее лекарство в вашем состоянии.

– Вы позвонили в институт? Сообщили о случившемся?

– Я… – Кирилл запнулся. – Нет ещё. Здесь нет связи. Я планировал сегодня дойти до места, где ловит сигнал, и всё сообщить.

Глаза Ильды Александровны сузились. Взгляд стал подозрительным.

– Что-то не сходится, Сатурнов, – тихо сказала она. – Если ваш друг – врач – был здесь и осматривал меня, почему он не вызвал скорую? Почему не отправил в больницу? Это непрофессионально и противозаконно.

Кирилл ощутил холод вдоль спины.

– Он предлагал, – сказал он. – Но вы были категорически против. Говорили о скандале, что не можете сейчас оказаться в центре внимания.

– Я бы никогда не отказалась от профессиональной помощи, – отрезала Ильда Александровна. – Особенно с такой травмой. Я не верю вам, Сатурнов. Что здесь происходит на самом деле?

– Возможно, вы были в бреду, когда говорили это, – ответил Кирилл, стараясь звучать уверенно.

– В бреду? – её глаза сузились ещё сильнее; голос стал тише и жёстче. – Интересно, Сатурнов, как часто вы списываете на бред то, что вам неудобно слышать?

Её голос, несмотря на слабость, звучал твёрдо: знакомые аудиторные интонации вернулись. Кирилл почувствовал, как поднимается паника. Он не был готов к прямому сопротивлению.

Взгляд упал на столик с лекарствами. На подносе – шприц с прозрачной жидкостью: следующая доза пропофола, подготовленная Дмитрием.

– Вы устали, – сказал Кирилл мягко, поднимаясь. – Вам нужно отдохнуть. Дмитрий оставил лекарство, оно снимет боль и поможет уснуть.

– Я не хочу никаких лекарств, – Ильда Александровна попыталась отстраниться, когда он подошёл со шприцем. – Я хочу знать правду. Что здесь происходит?

Голос стал громче, в нём прорезалась паника; глаза следили за каждым его движением. На миг Кирилл колебался. Мысль о том, чтобы остановиться и всё объяснить, мелькнула и потухла.

– Не бойтесь, – произнёс он спокойно. – Это анальгетик. Снимет боль и поможет уснуть. Завтра будет легче.

Она смотрела на него, и в этом взгляде читалось понимание: что-то здесь неправильно.

– Кирилл, послушайте, – она впервые назвала его по имени. – Что бы вы ни задумали, оно не стоит того. Отпустите меня. Вызовите скорую. Я никому не скажу, что произошло. Клянусь.

Её голос был тихим, настойчивым.

Кирилл долго молчал, потом покачал головой.

– Я не могу, – прошептал он. – Вы не понимаете. Я не могу вас отпустить.

Прежде чем она успела ответить, он ввёл иглу в вену. Ильда Александровна вздрогнула, попыталась отдёрнуть руку, но прозрачная жидкость уже стекала в кровь, уводя в сон.

– Не надо… – прошептала она, и веки опустились.

Кирилл смотрел, как расслабляется её лицо, как разглаживается морщинка между бровями, как приоткрываются губы. Он осторожно вынул иглу и прижал к месту укола ватный тампон. Руки не дрожали, движения были точными и уверенными. Внутри поднялось глухое удовлетворение.

Свет усиливался. За окном пели птицы, и их щебет пробивался сквозь стёкла. Но Кирилл знал: нормального в происходящем нет. Он поправил подушку, убрал прядь волос с её лица. Она дышала ровно и глубоко.

– Всё будет хорошо, – прошептал он. – Я позабочусь о вас. Я буду рядом столько, сколько нужно.

Он смотрел на её спокойное лицо и понимал, что пути назад нет. Черта пройдена. Страха и сожаления он не ощущал – только уверенность, что поступает правильно.

Ильда Александровна дышала ровно и глубоко. Препарат действовал безотказно, погружая её в глубокий сон, в котором не было места ни для вопросов, ни для сопротивления. Кирилл сидел рядом, наблюдая за её дыханием, за едва заметным движением глазных яблок под закрытыми веками, за пульсацией вены на виске. Из кухни тянуло холодком.

Он сидел у изголовья и не отходил. В этой роли он чувствовал себя более живым, более настоящим, чем когда-либо раньше.

Время в старом дачном доме шло медленно, растянуто. За окном кружились жёлтые листья, падая на мокрую траву. Сутки сменяли друг друга светом и тенью: утренние лучи, пробиваясь сквозь голые ветви берёз, скользили по подоконнику; бледное осеннее солнце едва прогревало пыльные шторы; ранние сумерки окрашивали стены в цвет опавшей листвы. Кирилл отсчитывал часы не по циферблату, а по капельницам: сто миллилитров, восемь часов глубокого сна, затем новая доза, новый флакон, новое погружение женщины в искусственное забытьё.

На вторые сутки дождь наконец закончился, уступив место влажной, душной тишине. Воздух пропитался запахом мокрой земли и сырой коры. Через открытое окно доносился ленивый птичий гомон – не радостный, весенний, а ровный и однообразный в этом застывшем пространстве.

Кирилл прикоснулся к щеке Ильды Александровны тыльной стороной ладони. Кожа была прохладной, с лёгкой испариной – побочный эффект пропофола, как объяснил Дмитрий. Мягким ватным тампоном он промокнул влагу с её лба и висков, стараясь не потревожить повязку на ране. Её лицо, теперь всегда спокойное, с расслабленными чертами, казалось моложе. Без привычной строгой маски, без вечно поджатых губ и сосредоточенно сведённых бровей она выглядела почти беззащитной.

– Пора, – произнёс Кирилл, обращаясь то ли к ней, то ли к самому себе, и отложил тампон. – Нужно вас помыть.

Эта необходимость не стала для него неожиданностью – Дмитрий предупреждал, что пациентов в таком состоянии нужно регулярно обмывать, чтобы избежать пролежней и инфекций. Но мысль о предстоящей процедуре заставляла его испытывать странную смесь чувств: тревогу, смущение, трепет и что-то ещё, тёмное и волнующее, в чём он не хотел себе признаваться.

Кирилл методично готовился к этому, как готовился бы к важному экзамену. Нагрел воду в старом эмалированном тазу – металлический обод был шершавым на ощупь, – нашёл в шкафу мягкую губку и детское мыло, достал чистые полотенца и простыню. На край дивана разложил свежее бельё – нашёл в родительской спальне пижаму матери из тонкого хлопка, которую она оставила здесь прошлым летом. Поставил рядом пластиковый таз для использованной воды. Вода в кувшине парила, тонко пахло мылом.

Всё это время Ильда Александровна лежала неподвижно, погружённая в глубокий медикаментозный сон. Её дыхание было ровным, почти незаметным. Иногда глазные яблоки под закрытыми веками совершали быстрые движения – ей что-то снилось. Кирилл задавался вопросом: что видит человек, погружённый в искусственную кому? Существует ли там, в глубине отключённого сознания, какой-то мир? И если да, то какой он – тёмный и удушающий или, наоборот, полный невиданной свободы?

Он аккуратно отвернул одеяло, обнажая тело Ильды Александровны, всё ещё одетое в блузку и юбку, в которых она была в момент аварии. Одежда выглядела помятой и грязной, на блузке виднелись следы крови. Кирилл осторожно расстегнул пуговицы, стараясь не смотреть на открывающуюся кожу, действовать механически, по-медицински отстранённо, как учил Дмитрий.

– Нужно быть профессиональным, – сказал он себе вслух, словно внушая какую-то мантру. – Просто делать то, что нужно.