Возвратный рейс

Максим остановился перед ней, глядя на простую белую поверхность без номера или таблички. Рука с рюмкой замерла на полпути ко рту. Здесь, у этой двери, шаги всегда становились неуверенными, а дыхание – тяжёлым. Протянул свободную руку, коснулся дверной ручки – холодный металл, отполированный прикосновениями до блеска. Но не повернул. Никогда не поворачивал просто так, без подготовки, без внутреннего разрешения.

Вместо этого отошёл к окну, глядя на ночную Москву. Тёмная масса реки отражала огни набережной и фонари мостов. Где-то там, среди этих огней, среди тысяч судеб и историй, находились ответы на вопросы, которые сегодня ворвались в размеренную жизнь. Странный сон. Пять умерших людей. Отель, которого не существует. И та, чьё лицо видел каждый день на протяжении сорока лет, но не мог увидеть вживую никогда – Елизавета Минина, Лиза, невеста, утраченное будущее.

Максим допил коньяк одним глотком, поставил пустую рюмку на подоконник и решительно засунул руку в карман брюк. Нащупал кольцо для ключей – не обыденных, от квартиры и машины, а других, которые всегда носил с собой, но редко использовал. На кольце болтался единственный ключ – старый, с потемневшей от времени бородкой и простой круглой головкой. Ключа, который открывал дверь в прошлое.

Пальцы сомкнулись на металле. Сегодня, после утреннего сна, после встречи с умершими, которых никогда не знал, не было выбора. Он должен был войти туда. Не из сентиментальности, не из горя, которое давно стало частью самого себя, а из необходимости понять, что происходит. Из чувства, что все эти странности как-то связаны с ней – с Лизой, с её смертью, с тем, что случилось сорок лет назад и с тех пор определяло жизнь.

Вернулся к двери, вставил ключ в замок. Механизм щёлкнул тихо, почти неслышно. Дверь открылась бесшумно – петли, которые регулярно смазывал, не выдали ни малейшего скрипа. Сделал глубокий вдох и шагнул внутрь.

Темнота сомкнулась вокруг. Максим не спешил включать свет, позволяя глазам привыкнуть, а сердцу – успокоиться. Воздух здесь был особенным – не затхлым, как можно было ожидать от редко посещаемой комнаты, а застывшим в каком-то другом времени. Пахло лавандой – он регулярно менял маленькие тканевые мешочки, разложенные по углам, – и ещё чем-то неуловимым, что называл запахом памяти.

Наконец, протянул руку и включил маленькую настольную лампу, стоявшую у входа. Мягкий, желтоватый свет разлился по комнате, не достигая дальних углов, но выхватывая из темноты главное – стены, от пола до потолка увешанные фотографиями.

Сотни лиц. Сотни улыбок. Сотни взглядов. И все принадлежали одному человеку – Елизавете Мининой.

Лиза в детстве – круглолицая, с косичками и наивным взглядом. Лиза-подросток – угловатая, неуверенная, с мечтательными глазами начинающей художницы. Лиза-студентка – с этюдником в руках, с пятнами красок на пальцах. И, наконец, Лиза-стюардесса – в форменном костюме Аэрофлота, с идеальной причёской, с выправкой, которую воспитывает небо.

Максим медленно прошёл вдоль стены, едва касаясь пальцами рамок. Каждая фотография была историей, каждая хранила мгновение прошлого, которое никогда не станет будущим. Вот они вместе в парке Горького – молодые, счастливые, не подозревающие о том, что ждёт. Вот Лиза смеётся, запрокинув голову, и солнечные блики играют в волосах. Вот она серьёзна, сосредоточена на чём-то за кадром, и между бровей залегла маленькая морщинка, которую так любил целовать.

В центре комнаты стояла витрина – стеклянный куб на тонких металлических ножках. Внутри, на манекене без головы и рук, висела форма бортпроводницы Аэрофлота образца 1985 года – тёмно-синий жакет с юбкой, белая блузка, красный платок. Ткань давно выцвела, но Максим помнил первоначальный цвет, помнил, как шуршала юбка, когда Лиза садилась рядом, как пахли волосы после рейса – смесь авиационного топлива, духов и чего-то, присущего только ей.

Рядом с витриной стоял старинный комод, на котором аккуратными рядами были расставлены предметы – свидетельства короткой совместной жизни. Билеты в кино с давно снесённого кинотеатра «Россия». Засушенный цветок, который подарил ей после первого свидания. Маленький серебряный медальон, который она всегда носила на шее – единственная личная вещь, разрешённая правилами Аэрофлота. Этот медальон нашли на теле и передали Максиму вместе с остальными вещами.

Протянул руку, осторожно взял медальон, погладил потускневшее от времени серебро большим пальцем. Лиза всегда носила его. Максим помнил, как она рассказывала о своём пути – закончила художественное училище, но художником работать не стала. Зарплата едва покрывала расходы на краски. В Аэрофлоте платили хорошо, можно было путешествовать. Лиза говорила, что вернётся к живописи, когда накопит денег.

Максим закрыл глаза, пытаясь отогнать воспоминания, но они наползали неумолимо. Телефонный звонок среди ночи. Голос диспетчера аэропорта: «Произошло чрезвычайное происшествие…» Бессонная ночь в зале ожидания Шереметьево. Утренние новости, скупо сообщающие о смерти бортпроводницы рейса Владивосток-Москва. Поездка в морг, опознание тела. Лицо Лизы, искажённое предсмертными судорогами. Официальное заключение: «Острая сердечная недостаточность». И собственная неспособность поверить, принять, отпустить.

Сорок лет прошло с тех пор. Целая жизнь. Строил здания, получал награды, зарабатывал деньги – всё без настоящего участия, без подлинной радости. Часть навсегда осталась там, в восемьдесят пятом году, в аэропорту Красноярска, куда экстренно приземлился самолёт с телом Лизы на борту.

Максим глубоко вздохнул, вновь обводя взглядом комнату. Знал каждую фотографию, каждый предмет, каждый сантиметр этого пространства. Приходил сюда не реже раза в неделю – иногда чтобы поговорить с Лизой, иногда просто посидеть в тишине, ощущая присутствие. Но сегодня всё было иначе. Сегодня искал ответы.

Подойдя к старому письменному столу, стоявшему у дальней стены, Максим открыл верхний ящик и достал папку – простую, картонную, потёртую по краям. Внутри хранились документы, связанные со смертью Лизы. Официальное извещение от Аэрофлота, напечатанное на бланке с выцветшим гербом. Заключение о смерти с размытым штампом красноярского морга. Машинописная справка из районного отделения милиции. Копия служебного расследования, которую получил благодаря связям, спустя годы после трагедии – с грифом «Для служебного пользования» и следами от скрепок на полях.

И снова глаза наткнулись на скупые, казённые строчки: «Причина смерти – острая сердечная недостаточность (предположительно)». Предположительно. Это слово преследовало десятилетиями. Предположительно – значит, не точно. Значит, могло быть и иначе. Но как? Почему? Кто?

Максим перелистывал страницы, ещё раз просматривая информацию, которую знал наизусть. Елизавета Минина, 20 лет. Бортпроводница первого класса. Рейс Владивосток-Москва, 17 ноября 1985 года. Обнаружена мёртвой в хвостовой части самолёта коллегами. Врач на борту констатировал смерть. Экстренная посадка в Красноярске. Тело передано в городской морг.

Но с недавних пор не мог отделаться от мысли, что это не точка, а многоточие. Что история не закончена. Что Лиза… что смерть каким-то образом связана с его странными снами, с отелем, с людьми в креслах, которые не понимают, что уже мертвы.

– Лиза, – прошептал Максим, – что ты хочешь мне сказать?

Ответом была тишина, нарушаемая лишь тиканьем дедовских часов из гостиной, доносившимся сюда приглушённым напоминанием о беге времени.

Максим закрыл папку, вернул в ящик и медленно опустился в старое кресло, стоявшее у окна. Он часто сидел здесь, глядя на ночной город и представляя, какой могла бы быть совместная жизнь. Чем бы занималась Лиза сейчас, в свои шестьдесят? Вернулась бы к рисованию? Путешествовала бы с ним по миру? Была бы счастлива успехами? Гордилась бы детьми?

Детьми, которых никогда не было. Счастьем, которое никогда не случилось. Будущим, которое оборвалось 17 ноября 1985 года где-то в небе над Сибирью, когда сердце Лизы перестало биться.

Но что, если дело не в сердце? Что, если всё было иначе?

Максим смотрел на фотографии, на лица Лизы, на улыбку, на глаза, полные жизни и надежды. И в сознании всплывало другое лицо – искажённое мукой, с выпученными глазами, с пеной на губах. Лицо, которое увидел в морге и которое преследовало в кошмарах много лет.

Лицо, совсем не похожее на лицо человека, умершего от сердечной недостаточности.

В памяти всплыло и ещё кое-что – разговор с врачом из морга, немолодым, усталым мужчиной с глазами, видевшими слишком много смертей.

– Я не могу это официально подтвердить, – сказал тогда врач, оглядываясь по сторонам, – но есть признаки, которые не сходятся с сердечной недостаточностью. Я бы сказал, что это больше похоже на отравление. Но начальство настояло на сердце. Знаете, как это бывает… никто не хочет скандалов, особенно в авиации.

Отравление. Слово, которое Максим старательно гнал от себя все эти годы. Слово, означавшее, что смерть Лизы не была несчастным случаем. Что кто-то намеренно лишил жизни.

Но теперь, после сегодняшнего сна, после того как увидел умерших, которых никогда не знал, что-то изменилось. Дверь приоткрылась, позволяя увидеть то, что раньше было скрыто. Лиза пыталась достучаться из-за грани, указать путь, подсказать ответ.

Максим ещё раз обвёл взглядом комнату. Затем решительно выключил лампу, вышел и запер дверь. Ключ вернулся в карман, где всегда находился – близко к сердцу, как напоминание о том, что есть вещи, которые нельзя отпустить, нельзя забыть.

Вернулся в гостиную, налил себе ещё коньяка и сел в кресло, глядя на ночную Москву. Дедовские часы мерно отсчитывали секунды, но теперь тиканье звучало иначе – не как напоминание о безвозвратности прошлого, а как отсчёт времени до момента, когда правда наконец выйдет наружу.

За окном начинался дождь, стучащий по стеклу. Сотни капель, тысячи отражений городских огней. Шестидесятилетний архитектор Максим Николаев сидел неподвижно, держа в руке рюмку с коньяком и глядя перед собой невидящим взглядом. Внешне – успешный профессионал, достигший всего, о чём можно мечтать. Внутри – потерянный юноша, который продолжил дышать и двигаться после холодной ноябрьской ночи 1985 года, но так и не научился снова жить.