- -
- 100%
- +
– Вовсе не думал плакать! Выйдут же наконец из терпения и пошлют меня в город.
– Не хочешь ли ты есть?
Вместо ответа, Петруша, указав рукой вдаль, поспешно присел.
Аня, повернув голову по указанию Петруши, увидела Федора Андреича, гуляющего по саду; она побежала в залу, где Настасья Андреевна уже сидела за самоваром. Она встретила Аню следующими словами:
– Где это вы изволите бегать?.. из-за вас в доме целый день тревога!
– Я была в саду.
– Так извольте идти опять туда: вас сам Федор Андреич пошел искать; просите его кушать чай.
Аня побежала искать Федора Андреича, но столкнулась с ним на террасе.
– Куда? – строго спросил он.
– К вам-с! – отвечала Аня.
– Это зачем?
– Вы искали меня.
– Да; а где вы были?
– В саду.
– Сад велик! где именно?
Аня замялась, но вдруг поспешно отвечала:
– Я рвала ягоды.
– Сырые-то? ай-ай-ай!
И Федор Андреич покачал головой, взял Аню за руку и пристально глядел ей в глаза. Она покраснела как мак, потупила глаза, и сердце у ней застучало от страху. Она страшилась, что он видел ее у окна, где был заключен Петруша.
– Вы любите меня? – протяжно спросил Федор Андреич…
– Да-с… очень… – не вдруг проговорила Аня.
Это вызвало недоверчивую улыбку на губы Федора Андреича. Он наставительным голосом сказал, держа ее за руку:
– Вы уж большая девица: вам не следует вставать до свету, чтоб болтать с глупым мальчишкой, которому надо учиться. Все эти шалости вчера и сегодня нейдут к вам… но бог с ними. Вы, верно, знаете, к кому он изволил писать письмо, а?
Аню как будто бы жгли на медленном огне. Она обрадовалась бы, если б пол обрушился и поглотил ее, лишь бы не чувствовать прикосновения горячей руки, которая жгла ее, и проницательных сверкающих взглядов Федора Андреича.
– Что же вы? вы, как и он, молчите?
– Я ничего не знаю-с! – заплакав, отвечала Аня; ей было страшно.
– Я ждал этого! – с сердцем сказал Федор Андреич и с силою сжал ее руку, отчего Аня слегка вскрикнула; он оставил ее и стал ходить взад и вперед по террасе.
Аня плакала.
– Братец, чай готов, – сказала Настасья Андреевна, появясь в дверях.
– Прикажите мне сюда подать! – отрывисто отвечал ей брат и продолжал ходить.
– Извольте принести чашку! – обратясь к Ане, сказала Настасья Андреевна, и когда девушка скрылась, она поспешно продолжала:– Братец, простите Петрушу: он и так довольно наказан.
– За его упрямство ему еще не то будет! не просите!.. Я его не прощу!.. – отрывисто, сердитым голосом сказал Федор Андреич.
– Это несправедливо! всё одного наказывать, в то время как другая во сто раз более виновата.
– Да вы не знаете, что он сделал, и заступаетесь. Он упрямый мальчишка!
– Всему научился у ней; прежде он не был таким. Я, я никогда не взяла бы в дом такую упрямую девчонку; она его всему научает: он еще дитя, – с горячностью говорила Настасья Андреевна.
– Хорошо дитя!.. но прошу таких глупостей не говорить в другой раз.
Аня слышала обвинение себе. Оскорбление, это чувство, доселе ей неизвестное, обхватило ее; она вся задрожала, хотела говорить, но не могла, – хотела плакать, но слезы душили ее; поставив чашку на перилы террасы, она кинулась в сад. Сумерки мешали видеть лицо Ани; однако Федор Андреич вернул ее, заметив, что в саду сыро. Аня ушла в залу и, сев у окна, сжала свою голову руками, облокотись на подоконницу. Она оставалась в этом положении, пока не почувствовала легкого удара по плечу. Старичок стоял возле нее и тихо сказал ей:
– Что с тобой?.. не слышишь, что Федор Андреич тебя зовет?
Аня очень удивилась, что чай был убран и зала темна.
– Иди же читать газету, – с удивлением повторил старичок.
Внучка как бы машинально повиновалась: она вошла в гостиную. Свет свечей резал ей глаза. Федор Андреич сидел один на диване у круглого стола, покуривая трубку. Аня молча села, взяла газету, лежавшую на столе, и стала читать. Но она читала так рассеянно, что Федор Андреич заметил ей, что она, верно, разучилась читать, и приказал прекратить чтение.
Через полчаса в гостиной старичок, храня глубокое молчание, играл в карты с Федором Андреичем, а его сестра расхаживала по террасе, пол которой очень сильно скрыпел. Дверь на террасу была раскрыта. Аня сидела с работой в руках возле старичка, но поминутно задумывалась; стук карт по столу заставлял ее вздрагивать, и она обращалась к своей работе.
Вечер был тих, свечи горели ровно. Вдруг посреди глубокой тишины послышался звонкий голос, полный грустной мелодии. Он пел русскую песню:
Не одна-то во поле дороженька…Шаги на террасе замолкли, Аня оставила шитье; играющие в карты и все вслушивались в пение.
– Кто это распевает в саду? – с удивлением спросил Федор Андреич и вдруг, усмехнувшись, продолжал:– А, это, верно, он! Слышите, Настасья Андреевна, каким соловьем заливается ваш баловень?
И он стуком карт как бы старался заглушить пение. Оно было так грустно, что у Ани показались слезы на глазах, а старичок сделал ренонс. Последнее очень рассердило Федора Андреича, и он, поворчав на старичка, крикнул своей сестре:
– Да скажите, чтоб он перестал петь.
Пение через минуту затихло.
Подали ужин. Настасья Андреевна, несмотря на свой обычный аппетит, ничего не ела. В половине ужина она сказала:
– Позвольте, братец, послать ему туда ужин.
– Сделайте одолжение! Иван! отнеси Петру Федорычу стакан воды и черного хлеба.
На глазах Настасьи Андреевны показались слезы, и она с упреком взглянула на Аню, которая печально сидела возле своего дедушки. После ужина Федору Андреичу вздумалось продолжать игру. Аня, сказав, что у ней болит голова, простилась с играющими, чтоб идти спать; но вместо своей комнаты она очутилась в саду и, бросив горсть песку в закрытое окно кабинета, нетерпеливо глядела на него. Петруша открыл окно, Аня произнесла:
– Тс!
– Аня, ты? – спросил Петруша, всматриваясь в темноту сада.
– Я, я, Петруша!
– Смотри, чтоб тебя не увидели.
– Нет: он играет в карты с дедушкой, а она говорят с поваром… Петруша, нельзя ли мне вскарабкаться к тебе?
– Высоко; впрочем, вскочи на карниз: я поддержу тебя.
И Петруша, свесившись из окна, протянул руки. Аля подпрыгнула, ухватилась за них и, как кошка цепляясь по стене, стала одной ногой на карниз и, локтями придерживаясь на оконнице, находилась почти в висячем положении.
– Не упади! – заметил Петруша; и он придерживал ее.
Аня, указывая на стакан воды и хлеб, стоящий у окна, сказала:
– Ведь это он тебе выдумал такой ужин.
И, вынув из кармана своего платья кусок жаркого и белого хлеба и подавая Петруше, прибавила:
– А я вот что тихонько для тебя спрятала.
Петруша как бы нехотя стал есть; но по мере каждого куска он ел с большей и большей жадностью.
Аня глядела на него.
– А какой соус был сегодня за обедом? – жуя, спросил Петруша.
– Твой любимый.
– Ах, жаль! вот ты бы мне его принесла.
– Очень ловко! соус в карман положить! – смеясь, подхватила Аня. – Я и так боялась, что заметят меня. Ты знаешь, как Настасья Андреевна глядит за мной.
– Что она, рада, что я наказан?
– О нет! даже не ужинала.
– Вот хвастунья-то! а как уж грозила мне, как будто в самом деле злая.
– Она тебя любит, Петруша.
– Да я-то ее не буду любить, если она станет привязываться к тебе.
– Ах, Петруша! выпустят ли тебя завтра? мне так скучно.
– Пусть лучше меня продержат здесь с неделю, только бы отвезли в город и отдали учиться.
– Надо проситься.
– Хочет, чтоб я сказал, к кому я написал письмо, когда я сам не знаю!
– Скажи, что к Танечке.
– Ишь какая добрая! чтоб он пожаловался на нее! Лучше я скажу – к тебе.
– Изволь: я согласна! пусть меня наказывают, только бы тебя простили.
Голос у Ани задрожал, и она заплакала.
– Аня, что ты, о чем плачешь? – с участием спросил Петруша.
Плача, Аня отвечала:
– Настасья Андреевна уверяла его, что я всему виновата и что учу тебя лгать ему…
Аня, рыдая, склонила голову на окно. Петруша с сердцем топнул ногой и, наклонясь к Ане, сказал:
– Полно, не плачь: когда я стану учиться, я не позволю тебя так обижать.
В это время голоса за дверьми заставили их вздрогнуть. Локти у Ани соскочили; она скатилась вниз и, чуть не упав, пустилась бежать к себе в комнату.
Петруша долго не спал и видел, как Федор Андреич просидел всю ночь в креслах у окна, а утром он увидел его в постели во всей одежде.
На другое утро Аня, как ни хитрила, чтоб скрыть свои руки, расцарапанные при падении, но их тотчас заметил Федор Андреич и, сказав: «Куда вы это лазить изволили?», погрозил ей пальцем. За обедом он, неожиданно для всех, объявил, что завтра утром повезет Петрушу в город, что ему нечего делать в деревне.
Настасья Андреевна давно знала, что должна расстаться когда-нибудь с своим любимцем; однако это ей не помешало измениться в лице.
Селивестр Федорыч не доел жаркого и с ужасом глядел на хозяина; его жена закашлялась, как обыкновенно с ней случалось при всяком волнении. Федор Андреич, как бы заметив это, сказал учителю:
– Вы можете остаться у меня, пока не сыщете места.
Учитель встал и отвесил поклон, его жена сделала реверанс, и с новым аппетитом Селивестр Федорыч доел свое жаркое и взял двойную порцию пирожного, – верно, за своего ученика, которому в этот день отнесли обед в кабинет.
В доме сделалась суматоха. Настасья Андреевна на одной кладовой перебегала в другую, считала белье, и какие хитрости ни употребляла, чтоб проникнуть к своему любимцу, – всё рушилось о железную волю ее брата.
Ане тоже не было случая переговорить с Петрушей, потому что Федор Андреич целый день сидел у себя в кабинете, а когда смерклось, посадил ее читать. Ужин был подан ранее обыкновенного, и, прощаясь, Федор Андреич объявил, что поедет в город с Петрушей после завтрака.
Настасья Андреевна с вечера заказала любимые кушанья Петруши для завтрака и не очень покойно спала эту ночь.
Глава VII
Отъезд
Утром, собравшись к чаю, Настасья Андреевна спросила лакея, стоявшего у двери:
– Что, встал барин?
– Никак-с нет!
– Спит? – с удивлением поглядев на лакея, заметила Настасья Андреевна.
– Никак-с нет! – поспешно отвечал лакей.
– Что ты это зарядил свое «никак-с нет»! Поди, проси кушать чай.
И она стала заваривать чай.
Лакей не двигался с места и, запинаясь, сказал:
– Да… они-с в ночь изволили уехать-с!..
Все присутствующие недоверчиво глядели на сконфуженного лакея.
– Как, уехали?! а Петруша? – воскликнула Настасья Андреевна.
– Они-с тоже! – пугливо глядя на хозяйку, отвечал лакей.
– Как же ты меня не разбудил? – закричала Настасья Андреевна.
– Очень крепко запретил барин никого не беспокоить-с.
Настасья Андреевна опустилась в изнеможении на стул, а все присутствующие менялись удивленными взглядами и пожатием плеч, казалось лишась способности говорить. Посреди-то этой тишины со стола зажурчали ручьи воды. Настасья Андреевна забыла закрыть кран у самовара, заваривая чай. Все заахали, засуетились вокруг стола. Настасья Андреевна шумела больше всех, выбранив всех, начиная от Ани до жены учителя… Когда привели всё в надлежащий порядок и все опять уселись по своим местам за чай, на каждом лице заметно было напряженное усилие разгадать причину неожиданного отъезда хозяина и похищения Петруши.
Селивестр Федорыч находился в волнении, особенно подозрительном при его глубокомысленной неподвижности. Он напевал старичку обидчивым голосом:
– Что же, мной были недовольны, что ли? разве они не знают, что я семерых приготовил к экзамену?
– Уехал! – пробормотала Настасья Андреевна, неопределенно смотря на самовар.
– Не дал ни с кем проститься! – покачивая головой, в свою очередь рассуждал старичок.
Настасья Андреевна, услышав его, подняла голову; глаза ее запылали гневом, и она, задыхаясь, отвечала старичку:
– И даже не дать проститься с той, которая ему заменяла мать!
Руки ее судорожно сжались, и она тихо произнесла, как бы рассуждая сама с собой:
– Кажется, я терпела; но этот поступок…
– Он, верно, боялся слез? – заметил старичок.
– Ах, боже мой! да что я за дура? неужели я стала бы плакать, если его повезли бы учиться! Я давно просила его позаботиться о нем. А тут вдруг, как преступника, засадили в комнату и ни с кем не дали проститься – увезли.
– Круто поступил! – печально сказал старичок.
– Не круто… нет… это просто жестоко! – воскликнула Настасья Андреевна и, как бы испугавшись своих слов, огляделась кругом. Но, встретив сухую фигуру Селивестра Федорыча, она видимо обрадовалась и продолжала, не понижая голоса: – Это всё вы, вы виноваты: вам только бы сидеть у себя да нежничать с вашей женой!
Учитель разгорячился от несправедливых упреков Настасьи Андреевны и с несвойственным жаром сказал:
– Помилуйте, Настасья Андреевна! я обязанность свою исполнял как следует: я занимался с ним ровно восемь часов в сутки, по десять предметов проходил каждый день. Слава богу, я знаю, как должно исполнять свой долг; у госпожи Ломаковой я пятерых приготовил в…
– Убирайтесь вы со своими Ломаковыми! Вы за Петрушей не смотрели, не смотрели! – кричала всё сильнее Настасья Андреевна.
Учитель обижался и ко всем обращался с вопросом: «Чем же я-то виноват?»
– Я бы вас дня не стала держать! вот как вы правы! – произнесла иронически Настасья Андреевна и вышла из залы, захлопнув с силою дверь.
– Что я такое сделал? – жалобно спросил Селивестр Федорыч, обращаясь к старичку, который отвечал ему:
– И, батюшка! полноте! не видите вы, что ли, как она огорчена? Всем поровну досталось от нее сегодня.
Учитель задумался, а его жена не спускала глаз со своего мужа; ее била лихорадка, и слезы текли по щекам.
– Не плачьте! – с участием шепнула Аня, подойдя к жене учителя, которой, казалось, только недоставало этого, чтоб разрыдаться.
– Это, это что? – спросил учитель, глядя с удивлением на свою жену.
– Очень просто: ей больно, что на вас рассердилась Настасья Андреевна, – отвечал старичок.
Но жена учителя уже не плакала и, сделав реверанс стулу, на котором сидела Настасья Андреевна, вышла первая из залы, а за ней и муж.
– Аня, пойдем погулять в сад: здесь что-то душно! – вставая со стула, сказал старичок.
Дедушка и внучка, оба грустные, пошли в сад. Усадив старичка в беседку, Аня пустилась бежать к мостику, но скоро остановилась и пошла лениво; мимоходом и как бы с досадою щипала листья с кустов и бросала на дорожку. Подойдя к молоденькой березе, у которой она недавно была с Петрушей, она остановилась перед ней и долго оставалась в раздумье. Потом, вынув из кармана перочинный ножичек, она вырезала число и год на дереве.
Долго она ходила по саду, как бы кого-то всё искала, – была у речки, пробовала кататься на лодке, и видно было, что ей неловко и грустно.
Она возвратилась в беседку и нашла старичка сладко спящим на скамейке. Сорвав огромную ветвь акации, она села возле него и стала обмахивать мух с лица спящего, пристально глядя ему в лицо. Мысли ее обратились к прошедшему – к той веселой и свободной жизни, какую она вела у доброго старичка: невольно родилось сравненье с теперешней жизнью. Она припоминала ту легкость на душе, когда, бывало, усевшись между двумя старичками под вечерок, она читала им романы, как потом она им разливала чай и как весело ей было ложиться спать. И когда дошла она до смерти бабушки, сердце у ней сжалось и вдруг пришла ей мысль: что, если и дедушка умрет, с кем она останется? Это так испугало Аню, что она разбудила старичка. Открыв глаза, он пугливо спросил:
– Что тебе, Аня, что?
– Ах, дедушка, мне скучно! – отвечала внучка.
– Что же мне делать, голубушка моя! – протирая глава, ласково отвечал старичок.
– Не спите!
– Да ведь так только вздремнул.
И он сладко зевнул.
– Ну хотите, я принесу сюда шашки, и мы будем играть.
– Ты разве умеешь?
– Умею: недаром же я сижу всё возле вас, как вы играете с ним.
– Ну давай!
Аня побежала к дому и в аллее видела Настасью Андреевну, которая расхаживала скоро и поминутно подносила к глазам платок.
Под вечер Аня стала веселее, потому что целый день провела одна с дедушкой: всё было тихо, никто ее не бранил, никто на нее враждебно не глядел; она говорила, что ей приходило в голову, ела за столом, сколько ей хотелось, потому что Настасья Андреевна не сходила сверху со дня отъезда Петруши.
Аня, пользуясь этим, отобрала себе пробор, завила пукли и возилась с ними по нескольку часов в день. Стоя перед зеркалом, она напряженно рассматривала себя, будто совершенно постороннюю особу, и наконец решила, что она недурна собой, хоть и желала много перемен в своем лице. Во-первых, более бледности и таких огромных глаз, что верно б сама испугалась, если б желание вдруг исполнилось.
В несколько дней она как будто возмужала. Движения ее стали плавны, она не бегала по саду, а тихо расхаживала по дорожкам; даже ее мысли вращались на совершенно новых предметах.
В ожидании ужина усталая Аня после продолжительной прогулки отдыхала на диване в гостиной; у стола читал старичок газету. Дверь была открыта на террасу; но Ане было жарко: она откинула густые пукли от разгоревшихся своих щек, сняла пелеринку с своих пышных плеч и оставалась в полулежачей позе.
– Не закрыть ли дверь на террасу? – смотря на пылающие щеки своей внучки, спросил старичок.
– О нет! мне и так жарко; я далеко зашла, всё думая да думая, потом бегом бежала домой.
– Дурочка, о чем же это ты так думала?
– О Петруше! я ужасно рада, что его увезли отсюда.
– Чему же ты рада? – с удивлением спросил старичок.
– Да помилуйте! ну что ему было здесь-то делать, шалить?..
– Умно рассуждаете! – раздался голос: в дверях террасы стоял Федор Андреич.
Аня и старичок очень испугались неожиданного появления его и стали его расспрашивать, как он явился.
– Просто всего изломало меня от езды. Я вышел у лесу из коляски да и пришел пешком, – ласково пожимая руку у старичка, отвечал Федор Андреич, и, обратясь к Ане, он продолжал:– Что же вы не здороваетесь со мной? ведь мы давно не видались.
И он поцеловал ее в лоб и погладил по плечу.
– Уф! – упав на диван, произнес Федор Андреич и, проведя рукой по лбу, вдруг пугливо оглядел комнату и поспешно спросил:– А где сестра?
– Наверху-с! – отвечала Аня.
– Здорова?
– Кажется! – неутвердительно отвечала Аня.
Но Федор Андреич, не слушая ответа, обратился к старичку и, потирая руками, спросил:
– Ну а как вы без меня проводили время?
– Да вот, как видишь, скучали, – отвечал старичок, и говорил искренно, потому что без карт и партии шашек ему страшно длинны казались вечера.
– А вы? – обратясь к Ане, спросил Федор Андреич.
– Да вот играла со мной в шашки: ведь она умеет играть! – с гордостью сказал старичок.
– Хорошо, сыграем… сыграем…
И Федор Андреич с удивлением глядел на Аню и продолжал:
– Да что это вы как-то нарядны сегодня?
На Ане было ее будничное ситцевое платье с открытым лифом и рукавами; но несколько диких роз приколото было к корсажу. Пукли, падавшие на ее плечи, при слабом освещении, делали ее туалет очень роскошным.
Аня сконфузилась и поспешила накинуть на плечи, пелеринку; закинув пукли назад, она спрятала их под гребенку. Всё это было делано необыкновенно быстро; но, срывая свой букет с лифа, она слабо вскрикнула, уколовши руку.
Федор Андреич с упреком сказал:
– К чему всё это вы измяли! Я только так заметил, вот вы и наказаны…
И, заслышав шаги в зале, он подмигнул старичку, прибавив шепотом: «Идет!»
Настасья Андреевна вошла в гостиную; брат поздоровался с ней и, подавая ей письмо, сказал:
– Петруша вам всем посылает поклон, а вам письмо.
Настасья Андреевна тут же, распечатав его, стала читать; но руки у ней задрожали, она стала щуриться и наконец быстро вышла из гостиной.
За ужином Федор Андреич поразил всех любезностью своей; он даже пожал руку учителю и его жене и отвечал поклоном на ее скорый реверанс. Лица у всех были веселы, кроме Настасьи Андреевны, которая после ужина объявила брату, что желает с ним переговорить.
– С большим удовольствием! – отвечал Федор Андреич; но его лицо противоречило словам.
Войдя в гостиную, Настасья Андреевна заперла дверь в залу, заглянула на террасу и, став посреди комнаты, молча глядела на брата, как бы не решаясь говорить. Но Федор Андреич не заметил этого и покуривал свою трубку, делая кружочки из дыму.
– Братец! – дрожащим, но полным упрека голосом начала Настасья Андреевна.
Федор Андреич поднял голову и равнодушно посмотрел на сестру, которая раскрыла рот, чтоб говорить, и вместо того залилась слезами. Может быть, с детства он не видал ее плачущею; но он спокойно продолжал глядеть на сестру. Прошла минута в молчании. Федор Андреич первый нарушил его, сказав:
– Вы еще долго будете плакать?
– Вы… вы жестоко поступили со мной! – всхлипывая, отвечала ему сестра.
– Это в чем?.. что увез шалуна?.. не дал ему проститься ни с кем? – насмешливо спрашивал Федор Андреич и строго продолжал:– Мне нужно было проучить его – это ему было наказанием.
– Наказывая виноватого, вы забыли, что оскорбляете… – раздражительно перебила его Настасья Андреевна.
– Полноте! что за оскорбление! – нахмурив брови, резким голосом заметил ей брат.
Настасья Андреевна замолчала и кротко спросила:
– Петруша приедет после экзамена?
– Нет! я его намерен проучить за его упрямство, и он до Рождества не будет дома. Он это знает.
Настасья Андреевна гордо подняла голову и твердым голосом сказала:
– Братец, так я поеду в город к нему!
– Не нужно-с! – сердито отвечал Федор Андреич.
– Я… я завтра поеду! – отчаянным голосом сказала Настасья Андреевна.
Глаза ее засверкали и встретились с не менее блестящими глазами брата. Они переглянулись, как бы измеряя силу друг друга.
– Вы можете делать, что вам угодно! – вставая, холодно сказал Федор Андреич.
– Я еду! – пробормотала едва внятно Настасья Андреевна.
И они разошлись по разным дверям. Настасья Андреевна, уходя в залу, оглянулась на своего брата, который мерными шагами вышел на террасу.
Глава VIII
Гроза
Сборы к отъезду Настасьи Андреевны произвели большую суматоху в доме. Это был ее первый выезд из деревни с тех пор, как она родилась в ней. Сама она ходила как потерянная; ей было дико, что она пошла против воли Федора Андреича, которому с детства привыкла повиноваться. Но любовь к приемышу так была сильна в ней что она не побоялась прогневить брата, лишь бы только повидаться с Петрушей, благословить его на новую жизнь и дать ему наставление, как вести себя в ней.
Накануне отъезда Настасьи Андреевны Аня всю ночь трудилась над письмом к Петруше, которое посылалось тихонько с человеком, сопровождавшим Настасью Андреевну. Много труда стоило Ане изложить письменно все происшествия после его отъезда. Она раз восемь переписывала письмо и наконец, рассердясь, запечатала его своим колечком.
Ключи были оставлены Федору Андреичу, а он передал их Ане, которая и заняла роль хозяйки.
Отсутствие Настасьи Андреевны ни на кого не имело грустного впечатления; напротив, все были веселы за столом, даже жена учителя решилась говорить. Федор Андреич сам подчинился веселой молодой хозяйке, у которой были большие упущения по хозяйству; но детский испуг, вызвавший краску на щеки, без того уже розовые, и желание загладить предупредительностию ошибку – обезоруживали угрюмого хозяина и расправляли его нахмуренные брови.
Выдался день, что у Ани всё хозяйство шло наизворот, – Федор Андреич рассердился; хотя гнев его обрушился на повара, но Аня тихонько поплакала. Следы слез были открыты Федором Андреичем, и, вместо всяких упреков, он предложил ей ехать кататься.
Так как для живого характера Ани в деревне не было развлечений, то она с радостью приняла предложение и побежала одеваться.
Но туалет ее не был многосложен. Дорожного зимнего капора ей не хотелось надеть, а летней шляпки не было, и она, накинув белый кисейный вуаль на голову и взяв зонтик, сошла на крыльцо. Федор Андреич со старичком хлопотали около рысака, запряженного в длинные беговые дрожки.
– Вы не трусливы? – спросил Федор Андреич, садясь осторожно на дрожки и собирая вожжи.
– О нет! – гордо отвечала Аня.
– Помните, что ноги надо держать осторожнее, когда будем на гору въезжать.
– Я знаю-с, – садясь проворно, сказала Аня.
– Ну, пускай! – сказал Федор Андреич кучеру, державшему под уздцы лошадь, которая быстро рванулась с места.