Юные годы

Введение

Я полагаю. что читателю прежде всего интересно узнать что-то об авторе. Как говорится, «А сам-то ты кто такой?»

Так вот. Во-первых, автор человек хороший. Во всяком случае, в его дневнике в 5-ом классе имелась запись «На этой неделе вел себя лучше.». Во-вторых, он человек заслуживающий доверия. Конечно, некоторые маловеры относились скептически к его сообщению о том, что однажды в начале апреля в четыре часа утра он повстречался с компанией из четырнадцати кошек, которые не торопясь, с задранными хвостами, шествовали по Рубцову переулку по направлению к Яузе. Почему-то слушателей больше всего интересовали не кошки, а то, что именно сам автор делал на улице в столь ранний час. Точно также относились его собеседники и к другим сообщениям о необычных событиях. Например, никто не хотел верить в то, что однажды ночью под холодным дождем по центральной улице Пярну бегали две девицы и спрашивали прохожих, на видел ли кто мороженщика. Через пару дней на пляже помянутые девицы подтвердили, что все так и было.

В нескольких других случаях маловеры также были посрамлены. Например, автор как-то прогуливался с женой вдоль лесной дороги в дальнем Подмосковьи. Вдруг откуда-то из глубинки вышла танковая колонна. В голове колонны шел командирский джип. Поровнявшись с нами колонна остановилась. Из джипа вылез подполковник и спросил, не нужно ли подвезти нас до станции. Мотивы такого его поведения мне были не совсем понятны. Возможно, колонна заблудилась, и он рассчитывал, что мы ихние танки выведем к станции. Но факт остается фактом, и он может быть в любой момент подтвержден свидетелем.

Однако, автор больше не хочет класть свое доброе имя на ладонь общественного мнения, а потому впредь намерен говорить только о вполне достоверных и легко поддающихся проверке событиях.

Еще один момент. Маститые авторы, конечно могут писать о своей жизни, не упуская малейших подробностей, поскольку, как они полагают, это представляет интерес для широких слоев общественности. Делают они это, обычно, не торопясь, смакуя каждое слово, как например, «Зашел я как-то в общественный туалет, теперь уж не помню зачем…».

Я к маститым не отношусь, даже никого из них лично не встречал, а потому, ценя время и внимание читателей (ежели таковые, конечно, найдутся), торжественно обещаю говорить коротко и только по делу. Во всяком случае, все, о чем рассказано далее, действительно имело место быть. Как говорится, это не факт – это правда было.

Биографии отрывки

В раздевалке детского сада произошло скандальное и, на первый взгляд, загадочное происшествие: Мальчишки из нулевки, которые должны служить примером для младших групп, сдирали с девочек пальто, невзирая на их отчаянное сопротивление. Девочки кричали, в отдельных случаях завязывались даже драки с неясным исходом, ибо девочки наши, как правило, ни в чем мальчишкам не уступали.

А началось все с того, что Вовка Новиков, не знаю, что на него в это утро нашло, может живот болел, подал пальто Наташке Лебедевой. А тут как раз оказалась поблизости наша воспитательница, Аглая Борисовна. Она немедленно собрала нулевку и сказала, что Вовка совершил благородный поступок – подал девочке пальто, и за это он награждается крейсером, то есть против его имени на доске будут заштрихованы аж четыре красных клетки. Если учесть, что для большинства мальчишек, кстати, как и для Вовки Новикова до этого дня, считалось большим везеньем заработать хотя бы канонерку, то есть три заштрихованные красным карандашом клетки, то станет понятным, насколько серьезным было это событие. Мальчишки решили, что для получения заветного крейсера достаточно последовать Вовкиному примеру, то есть подать девочке пальто. Ну, а ежели она уже успела самостоятельно это самое пальто надеть? Ответ напрашивался сам собой: снять с нее пальто и подать снова… Многие из нас были очень удивлены и огорчены, когда за все наши старания, а иногда даже страдания (Знаете, как девчонки больно царапаются!), мы получили по черной канонерке. А мы так хотели сделать как лучше!

Мне всегда очень хотелось быть хорошим, послушным и дисциплинированным. Однако, каждый раз этому мешали не зависящие от меня обстоятельства. Вот вам живой пример. Рассаживают нас в первом классе по местам. Сажусь и я на указанное мне место. Достаю пенал, чернильницу непроливашку, тетрадку и букварь, и приготовился грызть гранит наук (Зубы у меня в то время были крепкие и все свои.). И вдруг, кто-то меня сзади уколол (автоматически определяю, что это не «рондо», а перо 86, так как укол довольно глубокий). Оборачиваюсь. Сзади сидит и нагло ухмыляется высокий и очень худой мальчишка. Молча показываю ему кулак и снова поворачиваюсь лицом к доске. Следует щипок. Снова поворачиваюсь к агрессору: «Ну ты у меня на переменке дождешься!». Тут же получаю первое замечание от классного руководителя, Натальи Павловны. – Так, – думаю про себя, – мне же еще из-за тебя и попало! Начинаю обдумывать план страшной мести, и так увлекаюсь этим планом, что спохватываюсь только когда Наталья Павловна оказывается рядом со мной и спрашивает: «О чем мечтаем?». Класс хохочет. После этого я больше не обращаю внимание на его щипки, тычки и так далее. Пером он, правда, больше не кололся. Как только раздался звонок на перемену, я срываюсь с места и мчусь из класса вслед за моим обидчиком. Он очень увертлив и намного ловчее меня, но у меня упорство бульдога. В конце концов загоняю его в угол, валю на пол, и пытаюсь загнуть «салазки». И вот в этот момент, когда казалось, что справедливость восторжествует, и порок будет наказан… «Это что еще такое! А ну, пошли к завучу!». Представляете?! За мной следом, на всякий случай, привели и Виську Братухина (старшего сына знаменитого создателя первых советских вертолетов и по совместительству моего обидчика, я имею ввиду Виську, а не его знаменитого папу).

Завуч, Иван Дмитриевич, ласково посмотрел на меня и сказал (Вот что значит педагогическая психология!): «Ну как же так! Ты такой здоровый, сильный, и обижаешь такого худенького и слабенького. (Знал бы он, что этот худенький и слабенький со мной проделывал во время первого в моей жизни урока!). Ты ведь его нечаянно сломать можешь! – Я представил себе сломанного Виську, и мне стало страшно. – Я вижу, ты все понял. Сильный всегда должен защищать слабых.».

– Ну вот, в детском саду меня учили защищать девочек, а теперь, оказывается, и Виську защищать надо! – недоуменно подумал я.

– Идите ребята, а то на урок опоздаете.

Вот так вот всегда, хочешь быть хорошим, примерным, а получается…

Виська в конце концов стал моим первым настоящим другом, хотя задевать и толкать меня не перестал. Но это я стал воспринимать как изъявление дружеских чувств.

Третий класс. Делаем стенгазету к 7-му ноября. Нужен портрет Сталина. Под рукой ничего подходящего нет. Конечно, почти в каждом номере Правды или Известий потреты великого вождя публикуются. Но наклеивать в стенгазту вырезку…

– Ура, ребята. Я нашел выход!

Все оборачиваются к Юрке Еремину: «Давай. выкладывай!»

– В классе «Б» хороший портет есть. Я у них одолжу и пересниму.

Юрке на день рождения подарили фотоаппарат – по тем временам большая ценность, и он с ним не расставался.

Сказано сделано. Назавтра Юра принес прекрасную фотографию. Все вздохнули с облегчением. Газета получалась не хуже, чем у других, а главное – успеваем выпустить ее до праздников.

Я, как самый грамотный, в последний раз прочитываю заметки, уже разложенные по ватману вместе с рисунками и фотографиями. Вроде бы все в порядке – я все эти заметки уже один раз проверял… Редактор, Борис Сиротинский, проверяет раскомпановку газеты перед тем как начать всё приклеивать. Но что это?! По краям портрета Сталина… конопки. Понятно, Юрка прикреплял его к стене для удобства фоторографирования. Что делать? Зову Юру, молча показываю. Он бледнеет. С таким вещами не шутят! Мои сверстники помнят, как везде и всюду выискивались скрытые «контрреволюционные» изображения. Теперь главное, чтобы никто другой не заметил.

– Обрежь края, а то не помещается, – говорит Борис.

Юра обрезает кнопки. Уф, пролетело!

Стенгазета вывешена. Около нее толпятся наши одноклассники. Только мы трое стараемся не смотреть в ее сторону.

Колючка

Восьмой класс. Первый послевоенный год. Голодновато. Всё по карточкам. Школьников пытаются подкармливать: в буфете винегрет. А в класс приносят пирожки. На подносе. Кто то поддает под днище подноса. Начинается шарап. Сильным достается всё. Более слабым и девочкам – ничего.

С этим надо кончать! Пишу заметку в школьную сатирическую стенгазету «Колючку». Заметка проходит на ура – сатирических материалов всегда нехватает. Поскольку газета делалась в спешке, то никто, в том числе и я, не заметил, что в заметке не был указан конкретный класс. Результаты не замедлили сказаться. Уже на завтра членов редколлегии начали посещать представители разных классов, от третьего и до девятого (в этой школе старшего), с обещанием вздуть. Оказалось, что описанные в заметке события происходили в каждом классе, а преследование за критику существовало во все времена.

Арон Моисеевич Радунский

Арон Моисеевич Радунский, директор нашей школы, был человеком безусловно неординарным. Во-первых, по слухам он уже несколько раз разводился – всё с одной и той же супругой, что, конечно же, свидетельствовало о его постоянстве. Во-вторых, он был человеком ехидным. Как-то на педсовете стоял вопрос об исключении из школы одного ученика. Его поймали с поличным, когда он «обследовал» химический кабинет – бог его знает, что он мог там найти.

За парня вступился физик, Рисс: «Это очень способный ученик. Он интересуется физикой.».

– А что, в физическом кабинете всё цело? – бросил реплику Радунский. Судьба парня была решена.

А на уроках по математике, которую Арон Моисеевич вел в старших классах, нам доставалось. Выслушав ответ незадачливого школьника Арон Моисеевич начинал: «Ну что ж, сегодняшний матриал вы подготовили хорошо, но, – большой палец правой руки отрывался от кулака, поднимался, изгибался и начинал вращаться, – элементарных знаний нехвататет. – Директор переходил на ты, – Садись, двойка!» – и большой палец прищелкивал, как если бы давил вошь.

Традиции и кое-что еще

Может быть не вредно упомянуть об одной особенности нашей школы № 336 им. Радищева. В каком-то смысле это была элитная школа. Я не зря употребил выражение «в каком-то смысле». Дело в том, что там учились, в основном, дети работников знаменитого в то время ЦАГИ – Центрального Аэрогидро Института и подведомственного этому институту опытного завода № 156. Считалось, что радищевцы (так мы себя называли) проходят под эгидой ЦАГИ весь воспитательно-образовательный цикл, то есть детский сад, школу и институт, а затем идут работать в ЦАГИ или на 156-ой завод. Поэтому в школе царил культ авиации. Учили нас, наверное, неплохо, судя по тому, что все выпускники, из тех кого я знаю, стали инженерами, кандидатами и докторами технических наук. Исключением, кажется, был только Эдуард Павлович Думпэ, который стал профессором и доктором медицинских наук.

Эвакуация

22 июня 1941 года. Выступление Молотова. Мы уверены в скорой победе. В стране пропагандировалась знаменитая формула «На вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом». Писали о каком-то Ворошиловском залпе, который многократно превосходит суммарный залп немецкой артиллерии, и т. д. и т. п., Сводки первых дней войны также способствовали такому шапкозакидательскому настроению. Советское руководство всегда заботилось о том, чтобы не пугать граждан, а потому старалось как можно меньше их информировать.

Этим же принципом, очевидно, руководствовалось начальство МосгорОНО, когда в конце июня 1941 решило эвакуировать из Москвы школьников. Родителям было сказано, что все школьники в обязательном порядке должны отправиться в летние пионерские лагеря.

А вот когда мы прибыли под Рязань, в село Юшта Шиловского района, нам объявили, что это не пионерский лагерь, а интернат. Естественно, что рассчитывая на пребывание в лагере только в течение лета, никто из нас не обзапасся зимней одеждой и утепленной обувью, что весьма сказалось с началом зимы.

Мы были эвакуированы вместе с нашими классными руководителями, и они, надо отдать им должное, очень о нас заботились, но их возможности были весьма ограниченны.

Пока было тепло и относительно терпимо с продовольствием, все было более или менее благополучно. Главная беда состояла в частых расстройствах желудка – результаты налетов на колхозные и частные сады и огороды, где мы воровали незрелые овощи и фрукты. Лечили нас рисовым отваром. В порядке профилактики от малярии мы получали акрихин. По вкусу он очень напоминал хину, только, пожалуй, был еще более горьким. Мы с этим акрихином боролись как могли: наиболее сознательные закатывали таблетки в хлеб и глотали. А другие делали вид, что глотают, а сами их выкидывали, и в этом деле так поднаторели, что хоть в цирк фокусниками.

Неожиданно, в октябре, нас, ничего не объясняя, посадили на теплоходы и отправили на Урал. Уже после войны я узнал, что наша поспешная эвакуация из под Рязани была вызвана тем, что немцы прорвались где-то в этом районе.

В другие времена маршрут нашего теплохода был бы мечтой туриста: Ока, Волга, Кама, живописные берега, посещение крупных старинных городов – Рязани, Нижнего Новгорода, Казани. Однако, для нас все это выглядело иначе. Скученность на кораблях была страшная. Наступили холода, которые усиливались по мере приближения к Уралу. С продовольствием было настолько плохо, что ребятишки из младших классов в порту Нижнего Новгорода пытались слизывать с конвейеров просыпавшуюся муку. Один из школьников умер в пути. Когда мы прибыли в Оханск, на Урале уже была настоящая зима. Нас там кое-как экипировали, но тем не менее без обморожений не обошлось.

Старшие классы (от 5-го) разместили в районном селе Большая Соснова. Взаимоотношения между ребятами были очень похожи на те, что описаны в известном фантастическом рассказе «Повелитель мух». Там мальчишки в возрасте до двенадцати лет были предоставлены сами себе, и всё кончилось войной. У нас было примерно то же самое. Атаманствовали мальчишки с Самокатной, которая была основным «поставщиком» малолетних преступников в Бауманском районе Москвы, так что чем меньше будет об этом сказано, тем лучше.

Конечно и здесь учителя пытались что-то сделать, но часто они просто не знали, что у нас происходит: всякая информация, уходящая во внешний мир, как известно, в ребячьих коллективах считается ябедничеством со всеми вытекающими для «ябед» последствиями – «темными» или, в лучшем случае, бойкотом.

Отношения с населением были натянутыми. Наше появление в Большой Соснове нарушило привычный образ жизни. Нас презрительно называли «выковыренными». Отношения с местными ребятами тоже никак не налаживались, и в этом в значительной степени была наша вина: москвичи были более образованными, точнее говоря, более информированными, и не стеснялись показывать свое превосходство.

На этом мрачноватом фоне были свои светлые пятна. Вот об одном из них я и хочу рассказать.

Доктор Богорад

Минимум лекарств, скученность в общежитии, все удобства во дворе. Ребята истощены недоеданием, но за два года ни одного смертного случая. Чудо? Это не чудо, а подвиг наших воспитателей, и главное – доктора Богорада. Ему лично я обязан тем, что не стал в 12 лет безногим калекой.

Я пожаловался на боли в ногах, и был немедленно помещен в изолятор. Ступни и пальцы ног (да извинит читатель за столь неаппетитную подробность) начали гноиться. Хирург из местной больницы определил «отморожение третьей степени», обругал меня за то, что так поздно спохватился, и добавил, что, по его мнению, во избежание гангрены ступни следует ампутировать.

Доктор Богорад (чистокровный еврей, хотя и с такой явно православной фамилией) под свою ответственность, а речь шла о жизни и смерти мальчишки, решил спасти ноги. Никаких особенных лекарств или физиотерапевтических устройств у него не было. Он лечил меня дозами стрихнина, да, да, именно того самого яда, которым травят крыс. Суть действия стрихнина состоит в резком расширении сосудов. Крысы этого не выдерживают, а для моих сузившихся сосудов (а именно их сужение препятствовало нормальному кровоснабжению ступней) стрихнин оказался тем, что надо.

Лечение было длительным, порядка трех месяцев.

Богорад стремился шуточками поддерживать тонус пациентов и не упускал возможности над кем нибудь из пациентов подшутить. В палате вместе со мной одно время находились две девочки. Во время осмотра девочек он закутывал меня с головой в одеяло, а потом время от времени поворачивался в мою сторону и кричал «Ай-яй-яй! Он подглядывает! – и приговаривал, – Один раз увидишь – ослепнешь, второй раз увидишь – помрешь.». Я, естественно, не мог высунуться из под одеяла, чтобы опровергнуть поклеп на мое доброе имя, и молча страдал.

Чтобы я не отрывался от коллектива, мне рассказывали местные новости. Так я узнал, что группу моего младшего брата из находившейся в пяти километрах от нас Малой Сосновы перевезли за тридцать с чем-то километров в небольшое село с громким названием Петропавловск. Богорад по этому поводу сказал: «Очень хорошо, будет для тебя прекрасная тренировка в ходьбе». В тот момент для меня было проблемой даже добраться до соседней комнаты, куда мне ставили еду (раньше я ел в постели). Ноги при ходьбе страшно болели, но Богорад беспощадно увеличивал и увеличивал дистанции моих «прогулок», сначала с палочкой, а потом и без. Наконец, несмотря на мои отчаянные протесты, меня отправили обедать в интернатскую столовую, километра за полтора от изолятора. Богорад был неумолим. И он сдержал свое обещание. В конце лета я с тремя товарищами отправился в Петропавловск навещать наших малышей. С собой мы тащили в рюкзаках серьезный груз – продукты из посылок. С тех пор я полюбил ходить на большие расстояния, а впоследствии приучил к этому и сына.

Мемуары Ллойд Джорджа

Хочется упомятнуть об одном эпизоде. В свободное от обязанностей по интернату и от работы в местном колхозе я наведывался в районную библиотеку. Мне разрешали самому лазить по полкам: может понравилось, что я бережно обращался с книгами, а может просто потому, что книгочеев там было не так уж много. Однажды я нашел… Ну вот, представьте себе село в 60 км от порта на Каме – Оханска, и примерно в 100 км от областного центра, Перми (тогда Молотова). И вот, пожалуйста, в библиотеке я нашел фолиант, именно фолиант – изданные на прекрасной бумаге, в роскошном переплете мемуары Ллойд-Джорджа – премьер-министра Великобритании во время Первой Мировой Войны и в первые послевоенные годы. Как туда попал этот раритет? Перевод был выполнен прекрасно, читались мемуры легко. Многие из исторических событий, которые описывал Ллойд-Джордж, остались в памяти, но больше всего мне запомнилось его утверждение «Прекрасный капитан первого ранга может стать никуда не годным адмиралом». До закона Паркинсона «Каждый поднимается до уровня своей некомпетентности» оставалось не менее тридцати лет. Много лет спустя, будучи главным специалистом большого проектного института, я не раз говорил своим коллегам и руководителям: «Зачем повышать в должности человека, не обладающего склонностью к руководящей деятельности? Не лучше ли, если он хороший специалист, просто увеличивать его оклад или как-то еще его поощрять?». Кстати говоря, уже на первом году Великой Отечественной Войны было издано распоряжение о том, чтобы бойцов, совершивших подвиг, не производить в лейтенанты, так как хороший солдат далеко не всегда становился хорошим командиром.

Ближе к осени 42-го года нас нашла мама (именно нашла, так как с информаций было из рук вон плохо), и нас с братом привезли к ней в Молотов (Пермь), а оттуда в осенью 1943 в Москву.

Школа в Перми

Итак, 7-ой (старший) класс школы в Перми. Веселый, дружный коллектив. Совсем непохоже на то, что было в Большой Соснове. Здесь все было иначе – горожане встретились с горожанами, так что существенной разницы между нами не было, а потому не было и взаимного отторжения. Даже моя фамилия не вызывала раздражения, разве что появилась шутка: «Говорят, что Немца под Москвой остановили, а он до Урала дошел». Нас старались подкармливать. Помимо карточек школьникам выдавали талоны на дополнительное, хотя и очень скромное, питание.

Вспоминаются несколько эпизодов.

Наш класс регулярно сбегал с уроков зоологии. Чтобы эти побеги прекратились, директриса приказала запереть входные двери. Мы «не растерялись» – ушли из школы через чердак по пожарной лестнице. Кстати, эта лестница находилась напротив окна директорского кабинета, и директриса беспомощно наблюдала как спускались двадцать с чем-то гавриков, включая девочек (кажется, именно они и были заводилами). Надо отдать директрисе должное, у нее хватило выдержки не окликать нас в этот момент, но когда мы возвращались в школу к следующему уроку, она нас встретила в дверях и высказала все, что о нас думала. Естественно, комплиментами там даже не пахло.

Не знаю зачем, но из старшеклассников нескольких школ был организован сводный батальон. Нас начали учить ходить строем. Командир батальона был очень добрым человеком, и время от времени командовал отдОхните (с ударением на втором слоге) ребята. Сначала все шло вроде бы ничего, но уже на втором или третьем занятии по шагистике начались непонятные вещи: мы перестали идти в ногу. Наш командир никак не мог понять в чем тут дело. А ларчик просто открывался. Во втором ряду шагали две голосистые девочки. Они пели арии из оперетт. Представляете, поют Инна Сосновская и Галка Кричевская «Карамболину», а мы вышагиваем как цирковые лошади в такт их пению.

Первая шпаргалка.

Довеселились мы с этой зоологией! Оказалось, что по ней тоже нужно сдавать экзамен, и что оценка пойдет в аттестат. Ну аттестат – это еще когда! А на второй год оставаться или все лето убить на переэкзаменовку – это уже серьезно! Что делать? Ответ напрашивался сам собой – готовить «шпору». Хорошо девочкам: у них почерк мелкий и каллиграфический, так что изготовить микроскопическую шпаргалку они смогут. А мне что делать? Пишу я крупно, с мужским размахом, а почерк… я с ним всю жизнь мучился, пока не освоил пишущую машинку. Но делать нечего. Кладу перед собой учебник по зоологии и начинаю творить шпаргалку. Работаю усердно, все свободное время. Наконец, «шпора» готова. Гляжу на нее со вздохом: несколько тетрадных листков, исписанных с обеих сторон, как их спрятать?

Однако, деваться некуда. Иду сдавать экзамен. Беру билет, сажусь подальше от учительницы. Лезу в карман. О ужас – шпаргалку дома забыл! Ну всё! Завал обеспечен. Все-таки решил посмотреть вопросы: а вдруг что-нибудь несложное. Вопросы оказались солидными. У преподавательницы зоологии были все основания не жаловать седьмой класс, а потому билеты она готовила как орудие мести. И тут я делаю открытие, да, да, именно открытие – ответы на вопросы билета я знаю! Получаю «хор». Примерно также сдает экзамен весь класс. По сути дела, мы составили конспекты, а значит хорошо проработали материал.

Несостоявшаяся карьера

Экзамены сданы. Надо работать, помогать маме. Принимают в подсобное хозяйство. В основном занимаюсь пасынкованием помидоров, то есть снимаю с кустов бесплодные выросты. Приобрел вкус к зеленым помидорам (Желудок закаленный: в интернате и не такое доводилось есть.). Ну а еще выполняю разные поручения: дров наколоть, в контору стройтреста сбегать и т. п… Но однажды вызывает меня начальник подсобного хозяйства: «Вот, значит, Володя, серьезное дело. Ахметка заболел. Придется тебе его временно подменить.».

Ахметка – татарчонок лет десяти-одиннадцати – свинопас. В хозяйстве штук тридцать свиней и большой боров.

– Ну а как я свиней пасти буду? Я ничего в этом деле не понимаю, ничего не знаю, – растерянно мямлю.

– А тебе ничего понимать не надо. Боров он сам все знает. Ты будешь просто вроде сторожа, чтоб никто свиней не украл.

Ладно, выгоняю стадо из хлева. Собственно, выгонять не надо, достаточно открыть пошире двери. Первым выходит хряк и не торопясь идет по известному ему маршруту. За ним стадо. За стадом я. Сначал все идет нормально. Но вот на нашем пути появляется еще одно стадо. Свиньи смешиваются.

Конец ознакомительного фрагмента.