История одной картины. Один день из жизни Александра Cуворова

© Елена Немых, 2025

ISBN 978-5-0065-3862-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Использованная литература

Один день из жизни полководца Суворова: 1 октября 1787

На Покрова, ровно 1 октября 1787 года, на землю лег снег. Луна серебрила волны Чёрного моря, и мачты идущих на полных парусах кораблей. Турецкая эскадра шла к Ачи-Кале, в родную гавань. Ачи-Кале – по-турецки «Черная крепость» русские называли город Очаков. И до него – рукой подать. Полуостров Кил – Бурун, что в переводе с турецкого означало «Острый нос», весь покрылся белым покровом. «Острый нос» тонкой косой врубался в лиман, подобно настоящей косе, которой обычно косили траву в полях. Сейчас зима совсем заморозила эти летние ассоциации, а снежинки летали в воздухе, соединяясь с каплями воды, и сверкали так ярко, что картина черноморской ночи казалась фантастической. По всем приметам зима ожидалась снежной, но действовали ли приметы средней России в крымских широтах? Кинбурнская коса считалась окраиной Российской империи. Неожиданно что-то ярко сверкнуло на берегу. Это блестела подзорная труба в руках коменданта крепости Кил – Буруна.

– Раз, два,… На лодке -две пушки… На фрегате —тридцать четыре пушки… Один, два, три, четыре… Двенадцать дюймов, двадцать четыре дюйма, – Егор Тунцельман считал корабли и пушки турецкой эскадры. Как он определял калибр пушек, которые расположились на вражеском борту? Ведь стояла глухая и тёмная ночь, а тусклое светило в небе не слишком проливало свет на темные и зловещие тени вражеской корабельной артиллерии. Впрочем турки ничего не стеснялись, и даже не чехлили оружие. Они считали, что – у себя дома. Это разозлило полковника Егора Андреевича Тунцельмана. Плотный, пятидесятилетней мужчина, с седыми висками и белой прядью волос в чёрной, кудрявой гриве, вздохнул. Артиллерия входила в его епархию. Сегодня генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов, командующий всеми войсками Крыма на отрезке от Херсона до Кинбурнской косы, обещал проверить все лично. Комендант крепости думал сейчас только об этом, наблюдая за турецкими судами и, пытаясь отвлечься, он шептал себе под нос:

– Двадцать, двадцать один, двадцать два…

Егор Андреевич поджал губы. Сколько же все-таки пушек на борту туретчины после сегодняшнего боя? Ведь он лично видел, как по крайне мере пять из них свалилось с лафета в волны Чёрного моря. Кроме того батарейная артиллерия потопила по крайне мере два линейных корабля османов. Днем, во время бомбардировки, определить точное число кораблей из-за дыма и водной взвеси не представлялось возможным, но сейчас комендант не без труда подвел итог: три линейных корабля с шестьюдесятью пушками на борту, четыре фрегата, вооруженные тридцатью четырьмя орудиями, канонерских лодок не счесть, и все с пушками. А еще двадцать три транспортных судна! Всего на кораблях турок имелось почти четыреста орудий, и это – больше чем в гарнизоне Кинбурна! Тунцельман вздохнул. Кто мог помочь войскам кинбурнской крепости с моря? Эскадра русских кораблей, шедших из Херсона в Севастополь, проплыла мимо косы около двух недель назад. Два русских корабля под командованием капитана второго ранга Николая Мордвинова ушли в севастопольский лиман. Именно ему поручили разработать план осады Очакова с моря, и он явно экономил силы. Два линейных русских корабля «Владимир» и «Иосиф» с дальнобойными пушками, фрегат «Скорый» и бот «Битюг», недавно спущенные со стапелей Херсона, догнали русскую эскадру. Они какое-то время фрахтовались в Днепровском лимане прямо рядом с Кинбурнской косой, но покинули его, после мощной атаки турецкой эскадры. Адмирал Мордвинов решил сохранить новенькие корабли. Поселение Биликовичи князь Григорий Александрович Потемкин недавно переименовал в Херсон и разместил там свой штаб. Готовые умереть за русскую корону, моряки ждали его приказа, но тот что-то выжидал, оставив гарнизон Суворова в Кинбурне без всякого морского прикрытия. Суворов находился со Светлейшим князем там же, но когда узнал, что турки отчаянно бомбят Кинбурнскую косу, бросил все и прискакал вместе со свитой из адъютантов, ординарцев, камердинера и даже личного повара в Кинбурн. В крепости находилась лишь галера «Десна» №5. Морской бой с участием «Десны» случился недавно. Турецкий флот о тридцати восьми вымпелах на бортах подошел к Кинбурну вплотную и обстрелял косы. Навстречу им устремилась галера мичмана Джулиано де Ломбарда, мальтийца на службе русского флота. На свой страх и риск, он решил помочь русскому гарнизону. Против всего турецкого флота у него на галере размещалась одна мортира и шестнадцать трехфунтовых пушек. Приняв галеру за серьёзную морскую силу, турки понемногу отошли под защиту Очаковской батареи. Мальтиец некоторое время их преследовал, но потом, поняв, что зарвался и его окружат, в свою очередь отошел к Кинбурну. Такая сложилась военная обстановка на 1 октября в Днепровской лимане. Очаковская крепость казалась недоступной, но привлекательной, а Кинбурнская коса стала настоящим ключом от очаковских ворот. Потемкин верил: именно наш великий военачальник Александр Васильевич Суворов должен спасти этот рубеж Российской империи! Верил в это и комендант Тунцельман Егор Андреевич. Почти три года он руководил этим сторожевым постом на Чёрном море, и ни разу не пожалел об этом. На груди Тунцельмана золотом блеснул георгиевский крест, полученный за верную службу. Орден Великомученика Георгия четырех степеней учредила Екатерина II совсем недавно, в прошлую русско-турецкую войну и только для генералов и офицеров, и комендант мечтал получить их все. Он вздохнул и отчётливо представил герб своего рода: копьё и меч в руках рыцаря на страже русской короны. Кинбурнский комендант, полковник Егор Андреевич Тунцельман, содержал артиллерию крепости в исправности, в его юрисдикции находились и береговые, и крепостные пушки. Тунцельман закрыл глаза, открыл, развернулся и пошёл вдоль редутов, которых насчитывалось девятнадцать штук. Дальнобойные пушки из меди стояли в длинных, перпендикулярно пересекающих мыс, специальных окопах, укреплённых брёвнами. Дула их смотрели на восток и на запад, в радиусе их ударной силы находились все входящие в Днепровский лиман корабли. Стрелявшие на расстояние четыре километра, только они могли достать турецкую эскадру, но все ли пушки живы после сегодняшней атаки османов? За полевые, на территории крепости, комендант не волновался, турки ни разу туда не заходили, и все двести пятьдесят мортир, гаубиц и других чугунных орудий разного калибра, остались целы. А вот как дела обстояли с береговой артиллерией? Тунцельман двинулся вдоль моря. Будить расчёты, уютно уснувшие у входа в каждый редут у разведенных костров, не хотелось. Позади – сложный, впереди – еще более трудный день. И проверить сохранность пушек ему предстояло до приезда командующего Суворова. Именно Александр Васильевич, который руководил всеми Егор Андреевич двинулся дальше, и снег захрустел под его ногами.

Сейчас на Кинбурнской косе стояла тревожная тишина, и необычная для этого времени года погода: легкий снег и мороз, лишь усиливала эту тревогу. Тунцельман вгляделся и на самом берегу увидел казачий стан, где находились три полка под командованием Орлова, Исаева и Сычева. Они охраняли границу от устья Буга до крепости Кинбурн. Их наказной атаман, Дмитрий Иловайский, руководил казаками всего Войска Донского. Донцы прошли с армией Российской империи предыдущую русско-турецкую войну, но как они поведут себя в эту не знал никто, в том числе главный атаман Иловайский. В стане его сегодня никто не видел, видимо отъехал в ближайшее село, а вот казачьи атаманы: Орлов, Исаев и Сычев, находились на берегу. Сейчас казацкие телеги Донского войска стояли, сцепленные цепями, табором, у самого берега. Здесь же плавали и их лодки, на которых казаки добивали неприятеля. Вот и сейчас, какая-то тень отделилась от лодки у берега, и широким шагом пошла к коменданту. Иван Исаев, казак из Черкасска, недавно стал подполковником. Он воевал с Суворовым давно, подавлял пугачевский бунт, и слыл верным человеком. Его красивое лицо выдавало тревогу, черные глаза в отсветах костра, казались бездонными. Красивый, длинный, синий кафтан блестел в отсветах глянцем, золотой кушак опоясывал ладную фигуру, синие шаровары, заправленные в красные сапоги, делали подполковника нарядным. На непокрытой голове кучерявились смоляные волосы, а щеточка усов торчала в разные стороны, придавая ему грозный вид. Он взволнованно обратился к Тунцельману на малороссийском:

– Пан полковник, желаю вам здоровья. Имею честь доложить, что ночью, несколько часов назад, к нам на своей лодке приплыл беглец из казаков. Он родом из куреня под Очаковом. Бывший запорожец. Мы допрашивали его с пристрастием.

Запорожскую сечь ликвидировала все та же Екатерина II, далеко не все запорожцы перешли под флаг русской короны, у них отобрали земли у Черного моря, и в поисках защиты, они стали сражаться под звездой и полумесяцем на флаге Османской империи. В качестве награды им обещали вернуть их коши. Именно такого шпиона и поймали верные донцы. Как казаки будут сражаться против казаков никто и не предполагал, верность надо доказывать в бою, а наемники из Войска Донского не всегда демонстрировали лояльность.

К Тунцельману подошел и другой атаман Донского казачьего войска, Василий Орлов. С прической «под горшок», кряжистый, он сверкал карими глазами. Он отличался от Исаева красным длинным кафтаном и держал в руках шапку с золотой оторочкой. Екатерина II ввела новую и неброскую форму для казаков с Дона, но старички одевались в яркое и красивое. Казак из дворян, Василий Петрович, службу начал в 1764 году, не имея и двадцати лет от роду. В молодости принимал участие в походах против турок. Благодаря своему недюжинному уму и беззаветной храбрости, Орлов быстро шел по служебной лестнице и за десять лет стал уже войсковым старшиной. Орлов махнул на шпиона рукой и продолжил на том же малороссийском языке:

– Он говорит, что завтра, то есть сегодня, казаки из числа беглецов с турецкой стороны нападут на нас, где-нибудь в районе Биенок, не далее двенадцати верст от Кинбурна…

Исаев и Орлов отлично владели русским языком, но общаясь между собой, они часто переходили на родной, кроме того иногда волнение заставляло их переходить на малороссийский. Однако коменданту это не понравилось. «Надо бы сообщить фон Реку», – подумалось ему. Генерал-майор Иван фон Рек командовал в Кинбурнской крепости Орловским полком и Шлиссельбургским, и он смог бы сам разобраться с перебежчиком, о котором рассказали казаки. То, что донцы решили допросить сами бывшего запорожца, так же не понравилось Тунцельману. Он нахмурился и обратился к Исаеву:

– Говорите по-русски, подполковник! И ведите его сюда, немедленно. Нужно доложить о новых сведениях Александру Васильевичу! Он собирается через…. (он вынул часы на цепочке из кармана) через час навестить редуты.

Исаев, обернувшись к своим донцам, крикнул:

– Веди шпиона! Комендант с ним хочет поговорить.

От костра отделилось двое и притащили под руки казака-перебежчика. Шпион -явно из бедноты, лицо изрезали глубокие морщины, седой чуб повис на лице, полузакрытые глаза блуждали, порванная одежда еле держалась на худом теле. К ним подскакал моложавый, крепкий парень, лысый и то же с чубом, на каурой кобыле. Служебная форма казаков из Войска Донского включала в себя: верхний суконный кафтан, подпоясанный цветным кушаком, и шаровары из той же ткани, брюки – заправлены в короткие сапоги. На голове-шапка из шкурки ягнёнка с суконным верхом. Кафтаны донцов освещаемые пляшущим огнем, светились синим в ночи, на кушаках у них сверкали сабли, за спиной виднелись мушкеты. Они исподлобья рассматривали подъехавшего запорожца. Он спешился, быстро подошёл к берегу, где на коленях стоял шпион, увидев его без сознания, крикнул громко:

– Воды принеси!

Один из казаков побежал к морю. Одинокие лодки донцов и бот «Десна» тихо качались на спокойных волнах. У самого берега вода покрылась тонким льдом, и сапоги казака разбили его на мелкие осколки. Он прыгнул в свою лодку, пытаясь найти ведро. Неожиданно на борту «Десны» показался Джулиано де Ломбард. Высокий, худощавый молодой мужчина с длинным хрящеватым носом, лихо закрученные усы сразу выдавали в нем иностранца. Полная амуниция свидетельствовала о том, что он спал в военной форме прямо на галере. Увидев казака, роющегося в своих вещах на соседней лодке, он крикнул по-французски:

– Что ищешь?

Казак выпрямился, улыбнулся и признался по-русски:

– Не понимаю по твоему…. (перешел на малороссийский язык) Друг, я ищу ведро. Ребята поймали шпиона. Хотят его отмыть!

Не смотря на малороссийский выговор мичман-мальтиец его понял. Джулиано кивнул, развернулся и вскоре подошел к борту, чтобы передать ведро с «Десны», теперь он заговорил по-русски:

– Держи. Только с возвратом. А откуда шпион?

– Его вчера поймали в Очакове. Он говорит, что завтра на нас нападут турки, шельмы… А казаки-перебежчики ударят в двенадцати верстах отсюда.

– Это из ваших? Или из запорожцев? Казак набирал воды из моря:

– Нет, не наши… Бывший запорожец. Это те, кто бежал в Турцию, и там свой кош сделали: Задунайскую Сечь. Комендант говорит, что сейчас приедет командир… Сам Суворов Александр Васильевич! Мы хотим встряхнуть шпиона до его приезда.

– А комендант Тунцельман здесь?

– Так с Исаевым говорит…

Услышав, что Тунцельман в казачьем стане, Ломбард быстро спустил веревочную лестницу, и уже через минуту шагал вместе с донцом к костру. Увидев стройного мальтийца, Тунцельман улыбнулся. Ему нравился этот парень: герой и храбрец. Ломбард подскочил к нему, одёрнул свой мундир, вытянулся и сказал по-французски:

– Здравия желаю, господин комендант! Мичман Де Ломбард хотел узнать, когда Ваше сиятельство-с прибудет? И намерен ли смотреть наш флот?

Флот гарнизона состоял в основном из казацких рыболовецких галер, на некоторых из них виднелись легкие переносные пушки, но главное оружие находилось все-таки в руках у мичмана. Новый «единорог», русская дальнобойная гаубица, изобретённая всего тридцать лет назад русским артиллеристом Даниловым, его восхищал. Когда вчера красавицу – пушку доставили на «Десну», Ломбард лично обтер ствол специальным маслом, прочистил дуло. На борту бота размещался целый взвод из ста двадцати человек Тамбовского полка, их тоже разместили недавно, и они все подчинялись Джулиано де Ломбарду. Бравому мичману за героические морские атаки на турецкий флот светило повышение по службе и орден за храбрость, проявленную при защите крепости. Этого по слухам добивался сам Суворов. Комендант знал это и видел волнение мичмана, знал он и то, что самостоятельный мальтиец вызвал недовольство главы крымского флота, самого адмирала Николая Мордвинова. Идея с «единорогом» на борту «Десны» принадлежала Тунцельману, и он решил поинтересоваться судьбой дальнобойной

– Как единорог? Все ли в порядке? Шпион сказал: турки нагрянут к утру… Так что нужно пушку расчехлить и ждать.

– А Суворов? Александр Васильевич? Нас благословит? Сегодня Покров Богородицы… Приедет ли батюшка с ним? Хотелось бы окропить оружие!

Мичман перекрестился, не смотря на иную веру, он иногда приходил в полковую церковь в крепости Кинбурна и молился. Батюшка, отец Серафим, о котором спрашивал Ломбард, появился в Кинбурнской крепости, по просьбе самого Суворова. Набожный генерал-аншеф повелел натянуть шатер, поставить складной амвон и попросил отца Серафима проводить литургии. Особенно он настаивал на них накануне важных сражений, об этом знали все. Тунцельман хотел ответить, но в этот момент вода из ведра с шумом вылилась в лицо избитого перебежчика. Иван Исаев страшно вращал глазами:

– Скажи, собачий хвост! Когда произойдет атака? Если ты хочешь жить…

– С утра, сегодня!

Шпион с трудом произнёс эти слова на малороссийском и упал без памяти на берегу. Тунцельман поджал губы, обернулся к мичману и на французском обратился к нему:

– Готовься часа через два. Генерал-аншеф обещал приехать. Ладно, мне – к фон Реку!

Тунцельман махнул на Ломбарда, развернулся и пошел вверх по отлогому гласису, насыпанному холму у Кинбурнской крепости, а мичман вернулся на свой бот «Десна» N 5. За остатками крепостной стены находились помимо двух пехотных полков, Орловского и Шлиссельбургского, еще и по два эскадрона из Мариупольского и Павлоградского легкоконных полков. В этот полк недавно вошел и Острогожский гусарский полк из бывшего одноименного казачьего слободского. С первых же дней его формирования возникли трудности с пополнением личным составом. Старые казаки не стремилась переходить в новое формирование и всячески препятствовала переходу в него рядовых казаков. Однако сейчас этот полк резко выделялся и своей формой, и удалью, они уже «понюхали» пороху в предыдущую войну с туретчиной, но так же, как и остальные казаки, ждали награды в виде земельных уделов и мечтали о мирной жизни в своих усадьбах, вернее кошах. Потемкин хотел перевести остатки гусаров в Павлоградский полк, и вовсе забыть о бывших казачьих штандартах. Совсем иначе к казакам относился полководец Суворов. Он не только лояльно смотрел на тех, кто сражался с ним бок о бок много лет, он позволял им все: носить свою форму, жить там, где захотят, перемещаться по своему усмотрению, он вовсе не боялся шпионов из казаков. По его распоряжению штандарты, знамена казаков, означающие разные курени, считались святынями, их передавали из рук в руки, даже если самое военное формирование упразднялось. Армия Суворова растянулась вдоль черноморского берега. В девяти верстах от Кинбурна, у Покровского редута, находился Козловский полк, в двенадцати верстах -между Покровским и Мариинским редутами основные части Мариупольского и Павлоградского полков, в четырнадцати верстах – легкий батальон Муромского полка. Так они назывались, потому что формировались из лучших стрелков полка. У Александровского редута в тридцати шести верстах от Кинбурна стоял самый титулованный- так называемый Санкт-Петербургский драгунский полк. Все они находились в боевой готовности, однако сражаться гарнизону генералу-аншефу в Кинбурне предстояло в одиночестве и малым составом: всего-то тысяча пятьсот человек. Но как справиться с будущей турецкой ордой? Перебежчики сообщали, что нападение будет 1 октября силами в пять тысяч османских сабель, нападение в Биенках могло быть либо отвлекающим маневром, либо основным сражением? Комендант Тунцельман прибавил шаг: надо срочно сообщить фон Реку о пойманном шпионе! Когда он отошёл подальше от берега, он вдруг услышал протяжные, щемящие звуки донской лиры, которую казаки между собой называли рыле. На нем играл видимо воин из стана Исаева или Орлова. Услышав песню, Тунцельман нахмурился. Казак пел:

О полети, да полети, черна гадко,

Да на Дон рыбу исти,

Ой принеси, да принеси, черна галко,

от Калныша вести

«Калнышем» в песне, называли Петра Ивановича Калнышевского. Он стал последним атаманом Запорожской Сечи и личным врагом царицы. Когда-то императрица наградила Петра орденом, но тот предал ее, начав переговоры с турками за присоединение бывших земель Сечи к Османской империи. Именно за это она предателя оправила в острог.

Егор Тунцельман ускорился: с генералом- майором фон Реком нужно переговорить до встречи с Суворовым! Вдалеке на холме темнели остатки стены Кинбурнской крепости и несколько каменных домов внутри стены. В одном из них остановился сам генерал-аншеф Суворов. Луна освещала беленные ребристые бока и заглядывала в окна, бросая через мутное стекло тусклый серебряный луч на земляной пол. Полоса света медленно ползла к кровати, пока не доползла до подушки, на которой спал седовласый человек. Его острые, сухие черты казались слишком бледными в лунном свете будто он мёртв, но тихое дыхание колыхало белую пушинку из подушки рядом с его носом. И через секунду стало ясно: спящий – жив. Когда лунная указка кольнула в глаз, он неожиданно широко открыл его, а потом сразу зажмурился от попавшего прямо в зрачок «лунного зайчика». Суворов открыл глаз опять: голубой зрачок коротко заблестел, он открыл и второй, и уже через минуту длинная шинель на спящем оказалась на полу. Александр Суворов мгновенно поднялся с кровати, вернее досок, уложенных рядом, одна к другой, и соломы сверху, прикрытой тонкой простыней.

– Щастие… Щастие…, – сказал он внятно, вглядываясь во тьму.

То ли сон приснился полководцу, то ли он что-то видел в лунном мареве небольшой, с высоким сводчатые потолком комнате. «Щастием» Суворов считал военную службу. Он улыбнулся, коротко взглянул на икону Божьей матери в углу:

– Умирай за Дом богородицы, за матушку, за пресветлый дом! – прошептал он.

Генерал перекрестился и шагнул к медному тазу с водой, стоящему по середине комнаты на табуретке, рядом находился второй. Быстро скинув с себя рубаху, кальсоны, осторожно сняв с шеи крест на верёвочке, Суворов остался полностью обнажённым. Его небольшая, сухопарая фигура, белела в лунных отсветах, жилистая спина, руки и ноги выдавали в нём тренированного человека. Он быстро встал во второй тазик, облил себя водой.

– Ох! Хорррооошшшооо! – выдохнул он.

И судя по короткому возгласу и мгновенно появившимися на белом теле мурашками, стало очевидно: вода -холодная, если не сказать ледяная. Генерал схватил льняное с красными вышитыми петухами полотенце и начал быстро растирать своё тело. Этой закалкой пятидесятисемилетний военный занимался давно, со времен первой службы в Семеновском полку, вызывая бурю эмоций у свидетелей этой процедуры. Александр Васильевич старался скрывать свою страсть к закаливанию, и проводил омовения холодной водой за закрытыми дверьми, но камердинер знал: с утра два тазика, один с ключевой водой, а другой пустой, должны с утра стоять рядом с кроватью хозяина. Закончив процедуру и окончательно проснувшись, Суворов быстро натянул кальсоны и сделал несколько резких движений рук, поднимая их вверх. Потом стал быстро поднимать ноги, по очереди вытягивая носок. Эту зарядку Александр Васильевич проводил то же каждое утро сызмальства, лет так сорок. Лет своих он не чувствовал вовсе, особенно после отжиманий от пола. Он медленно считал вслух, а потом легко встал с пола и быстро облачился в мундир и армейские штаны. На мундире сияли в лунном свете награды. Суворов дотронулся рукой до ордена Святой Анны, он стал первым и особенно любимым. Потом он получит ордена – Георгия 3-й степени и Александра Невского, но Святую Анну любил особенно. Он прижимал руку к сердцу, вспоминая любимую императрицу, Екатерину II. Неожиданно вспомнилось, как он катался с ней на лодке. Кто-то из её поданных назвал его инвалидом, типа «и в отставку пора», но Александр Васильевич греб отчаянно, ловко орудуя веслами, а потом лихо выскочил на причал и подал руку царице. Та усмехнулась, а он кокетливо заметил:

– А говорят, что я – инвалид?

Императрица улыбнулась:

– Какой инвалид? Если так прыгнули!

– Еще и не так прыгнем, – парировал Суворов и поехал по велению Екатерины II в Крым на новую русско-турецкую войну.

Он всегда при ней себя чувствовал «оком государевым», ее жестокой военной дланью. Императрица могла сделать одно движение царственной рукой, и русские войска уже в Польше. Тогда Суворов оказался близ Бреста, душил восстание польских конфедератов, за четыре часа разбил превосходящего по численности противника, за что получил первый свой орден и чин генерала-майора. Он подошел к окну, с интересом посмотрел на тот вид, который открылся ему и задумался. В лунном свете коса смотрелась эффектно. Кил-Бурун спал. Когда то, в древние века, этот край греки называли Гилеей или Борисфенидой. Борисфеном путешественники называли реку Днепр. Греков сменили скифы, которые совершали здесь жертвоприношения, следовали ритуалам, а так же хранили здесь свое золото, считая землю на косе священной. Начитанный Суворов знал об этом, зайдя в первый раз в дом построенный внутри Кинбурнской косы, он попросил открыть подвалы. Вдруг скифское золото хранится здесь, перешло в руки османов и забыто в погребах. Однако другое золото хранилось на косе: белое, рассыпчатое и солоноватое на вкус. С приходом в XV веке на косу Османской империи леса вырубили. Турки нашли здесь розовые озера с соляными приисками, и для защиты этих богатств построили мощную крепость. Это чудо фортификационных сооружений включало в себя не только каменную постройку, но и насыпь, ров, защитную линию и несколько двухэтажных домов из камня, предназначенных для военного гарнизона. Большая крепость стала вторым по мощи военным сооружением Османской империи после очаковской. Находились они друг от друга – всего в восьми верстах. Из подзорной трубы с крепостных стен Кил-Буруна жители гарнизона наблюдали за переодевающимися наложницами двора турецкого шаха. Зайти с севера в крепость на «Остром носе» не представлялось возможным, крутой гласис насыпали до самого лимана, потом шёл огромный ров и мощный ретраншемент. Атаковали крепость на Кинбурнской косе в основном с кораблей, и только с запада и востока, обогнув ее с двух сторон, а защитники цитадели встречали шквальным огнём все вражеские суда, заходившие в Днепровский лиман. Настоящая сторожевая будка для очень злой собаки на Чёрном море! Тем ни менее в предыдущую русско-турецкую войну войскам Российской империи удалось захватить крепость и разрушить её. Турки с трудом восстановили крепость, сделав её меньше. После Кючу́к-Кайнарджи́йского мирного договора, заключённого царицей Екатериной II с султаном Абдулой-Хамидом I, эта земля отошла Крымскому ханству. Хан Крыма Шахин-Герай стал российским ставленником после присоединения Крыма царицей Екатериной II, и все время обращался за помощью к военному кулаку Российской империи. Тем ни менее восстания местных жителей вспыхивали то тут, то там, а русские гарнизоны постоянно вмешивались и подавляли гнев недовольных. В 1783 году, 8 апреля, Екатерина II издала манифест о присоединении к Российской державе Крымского полуострова. Так образовалась область под управлением князя Потёмкина, получившей название Таврическая, а сам Григорий Александрович соответствующую приставку к фамилии. Никого другого не мыслила императрица в Тавриде, так называла Крым бывшая немецкая принцесса. «Острый Нос» или по-турецки Кил-Бурун перешёл к русским окончательно и стал называться Кинбурном, а коса Кинбурнской. Увидев остатки крепости на косе, Суворов пришел в восторг. Чувствовал ли полководец поддержку скифских духов этих мест или военная интуиция подсказывали ему стратегическое превосходство этой бывшей турецкой цитадели? Он тут же попросил укрепить стены и вырыть новые, глубокие рвы, так называемые «волчьи ямы», попросив накидать туда терновника. Суворов влюбился в это место сразу и бесповоротно, и свою готовность умереть за российскую корону не скрывал. Суворов бросил взгляд на стену своей комнаты, отойдя от окна к бюро. В отблесках луны мерцали бриллианты на золотой шпаге, подаренной царицей в 1775-ом за победу в предыдущей русско-турецкой войне. Он возил шпагу всегда с собой. Суворов вздохнул, зажег свечу от длинных спичек, лежавших на столе. День ожидался трудным. И Потемкина в Херсоне нужно предупредить обо всем!