Переплёт

– Смотри, как теперь всё красиво разложено! – в её голосе звучало удовлетворение тирана, установившего свои порядки на завоёванной земле.

– Теперь, наверное, и не найдёшь нужный чай, – неуклюже пошутила я, всё ещё надеясь когда-нибудь найти с ней общий язык.

Это была спичка, брошенная в бензин. Её лицо исказила гримаса ярости, и начался скандал – визгливый, беспощадный.

– Неблагодарная! Я всё для вас, а вы!.. Вы все сдохнете здесь без меня! – её голос срывался, растворяясь в собственной желчи.

Позже мама, с усталыми, потухшими глазами, просила меня просто извиниться. Я, возможно, и смогла бы переступить через себя, будь я в чём-то виновата. Но не в этом. Не тогда.

Никакая, даже самая восторженная бабушкина похвала не могла искупить тотального чувства, что я – неудачное платье, которое нужно пустить на тряпки для мытья полов. Образ человека складывается из множества мелких частиц, и моё закономерное, неизменное отвращение к ней стало итогом этой мучительной сборки. Он выходил наружу нервными тиками, когда воспоминание о бабушке прокрадывалось в голову.

Самое чудовищное – я никогда не садилась с мамой и бабушкой за один стол. С мамой – ещё могла, через силу. Но если появлялась бабушка, я терпела голод в своей комнате. Старалась всегда есть в одиночестве, но даже это не гарантировало безопасности. Она могла резко зайти на кухню, нависнуть над моей тарелкой и прокомментировать:

– О, гречку кушаешь.

Я старалась быстро-быстро закидывать еду в рот, словно воровка. Взять при ней что-то сладкое? Печенье, конфету? Ни за что. Потому что это сразу становилось поводом для очередного урока жизни: «Ага, так ты вот почему не ешь мою стряпню! Питаешься всякой дрянью! Притворщица, которая строит из себя фиг пойми кого!»

Их фразы врезались в память, как заточенные клинки, готовые в любой момент выйти наружу срывом.

– А она ещё и свою квартиру хочет. Как она жить вообще одна будет? Ни к чему не приспособлена.

– Всё время в интернете сидишь!

– Она АНОРЕКСИЧКА! Вот по телику видела, травоядные такие же бегали – все сдохли!

Однажды я оставила на столе недовязанный свитер, над которым корпела несколько недель. Это была не просто работа. Это были капельки моего «я», застывшие в прозрачных узорах. Бабушка, видимо, решила «навести порядок». Я нашла его на полу – смятый, испорченный, с распустившимся рукавом и горлом. Вся моя боль, всё разочарование вылилось в тихий, бессильный стон.

Мама, глядя на это, лишь вздохнула. Теперь в ход шёл тяжёлый артиллерийский расчёт.

– Видишь, бабушке плохо. Она не специально. Она болеет.

Но мне от этого не становилось легче. Это было тотальное обесценивание моего труда, моих попыток создать что-то прекрасное в этом уродливом мире. Я стиснула зубы. Моё пространство… Хотя бы полкомнаты, полшкафа. «Неужели нельзя оставить мне хоть немного моего пространства?»

Просто… я дико хотела своё место. Туда, где пахнет мной, а не старыми обидами и чужими чаями. Где можно есть шоколад при свете дня, не пряча его, как запретный плод. Где мои макраме и свитера будут в безопасности. Где тики, возможно, наконец уйдут. Но всё это – незыблемые мечты перед бурей.

Представьте самый страшный кошмар. Не про демонов, а про то, что может случиться наяву. Я не ясновидящая, но иногда могла почувствовать приближение чего-то угрожающего.

Мне приснилось, что мама сошлась с бывшим отчимом. Она гладила его по плечу так нежно, что меня могло вывернуть прямо во сне. Проснувшись, я молилась, чтобы это никогда не стало реальностью.

И всё же… это случилось. Кошмар наяву. К нам зашёл бывший отчим, но с ним что-то было не так. Он был спокоен, а его стеклянный психопатический взгляд сменился взглядом полководца, завоевавшего территорию. И тут… мама погладила его по плечу. Мое лицо перекосилось, будто при инсульте, а рвотные массы подступили к горлу – детская реакция на травмирующие события.

В тот же миг я начала успокаивать себя:

«Всё, теперь ты совсем одна. Тебя ждёт непростой путь. Такова правда жизни. Но кто-нибудь… пожалуйста… не оставляйте меня одну с этой болью… Я же хорошая… Нет, я волшебная».

Когда отчим ушёл, я надвинулась на маму с угрожающей тьмой на лице.

– Что это было? Что у тебя с ним? – мой голос дрожал от ярости, а челюсти сжались так, что заболели дёсны.

– Мы спим, – сказала она так легко, будто это было пустяковое дело.

В груди у меня упала и разбилась вдребезги хрустальная ваза с цветами доверия к маме. Я ничего не сказала, лишь испепеляла её взглядом.

– У меня тоже есть своя жизнь. Ты-то уехала, а мне как быть?

– Но только не он! – я сорвалась и впервые в жизни накричала на мать. Связки вот-вот могли порваться, как гитарные струны. – Тебе нормально быть с человеком, который унижал и избивал тебя и твоего ребёнка? Только не он!

Этот день стал худшим в моей жизни. Я впервые столкнулась с предательством самого близкого человека. Не теряя ни минуты, я собрала вещи на первое время.

– Больше ты меня не увидишь. Живи своей жизнью, – с презрением бросила я, захлопывая дверь в надежде, что она осознает последствия своих поступков.

Тогда я была в полном отчаянии и без работы. Моя банковская карта была пуста и вся исцарапана от связки ключей в кармане – тех самых ключей от бывшего «дома». Жить было негде: общага мне не полагалась, так как я жила, видите ли, недостаточно далеко от Москвы.

«Хоть бы кто-нибудь… Не оставляйте меня одну с этой болью…»

И вот, словно петля соскользнула с крючка или связался новый ряд, я переехала в однокомнатную квартиру к Бобу, Ляпе и его отцу – которого я звала батей. Это было полной противоположностью осевшей в рутине жизни. Вызов для той «меня», что привыкла к четкому графику и распланированной по минутам рабочей неделе.

Спали мы по-разному: то втроем, то я с Ляпой, то с Бобом. После ночи с Ляпой она признавалась, что не спала так спокойно никогда, ведь Боб – лунатик и вечно ворочается. После же ночи с Бобом я неизменно просыпалась прижатой к стене, с его пальцами то в ноздрях, то в ушах. Однажды, когда мы улеглись втроем, я не спала, и Боб, повернувшись ко мне, спросонья пробормотал: «И что, мне теперь всегда спать между двумя девушками?»

В общем, наша коммунальная жизнь была полна абсурда, как и сам факт моего проживания у друга-одногруппника. Впрочем, батю это нисколько не смущало – он был не против, что сын привел в дом очередную девушку.

Боб ненавидел отца. Во-первых, за то, что тому было плевать на сына всю жизнь, и за то, что он незаконно у него жил: просто объявился после смерти матери Боба и остался, хотя квартира ему не принадлежала. Во-вторых, батя был Плюшкиным XXI века. Если гоголевский герой ходил со связкой ключей, то этот – их делал. Для этого у него в подвале дома была маленькая каморка, которая служила и мастерской.