Бетельгейзе. Военный приключенческий роман в двух частях. Часть 1

***

– Не стреляяяй…, прошу тебя, Сова…, только больше не стреляй…!!!

Я не выдержу этого, если ты ещё раз выстрелишь!!!

Хватит…!!! Ты лучше убей меня, только не стреляй больше!!!

Ты сильный, довоюй за меня! А мне хватит….

(Месье)

Когда10 миллионов лет это далеко не возраст….

Темный квадрат телевизора ожил. Экран явился расцвеченной картинкой какой-то далёкой звезды, о которой рассказывалось в научно-популярной программе ВВС. После того как стих звук свалившихся пустых пивных бутылок, стоявших на полу, на которые упал пульт, я услышал голос диктора, читающего текст сопровождающий видеоматериал о космосе:

– Огромная звезда, невероятный по размерам красный супергигант, пожалуй, наиболее близкая к нашей солнечной системе, расположенная всего в 600 световых лет, в созвездии Ориона, всё это – Бетельгейзе. Если поместить Бетельгейзе на место Солнца, то эта звезда по своему диаметру достигнет орбиты Юпитера, и мы на Земле, как и само Солнце, Марс, Венера и Меркурий, окажемся глубоко внутри, этой звезды. Она больше нашего светила от семисот до тысячи раз, имеет около тринадцати солнечных масс по весу и около ста тысяч раз ярче по светимости.

Меня всегда занимали такие передачи, и я стал внимательно смотреть на экран. Компьютерная модель этой звезды была похожа на плывущую медузу, только шарообразной формы, изменяясь в объёмах, то сокращаясь, то наоборот сильно разбухая, иногда вытягиваясь по полюсам становясь похожей на клубень картошки. Время Бетельгейзе было на исходе, несмотря на, значительно, молодой возраст, что-то около десяти миллионов лет. Она разбухала, при этом катастрофически теряла свою массу, выжигая топливо, выбрасывая из себя алюминиевую и кремниевую пыль, готовясь взорваться в одно мгновение, чтобы потом ещё сиять в небе недели две яркостью Луны, превратившись в сверхновую звезду и окружив себя красивой туманностью.

Я вышел на лоджию своей квартиры и стал внимательно разглядывать ночное небо, пытаясь угадать, где расположена эта звезда. Это просто не поддаётся разуму. Смерть звезды такого размера сожмёт её до диаметра такого мегаполиса как Нью-Йорк или Сан-Франциско с чудовищной плотностью, где вес чайной ложки будет измеряться тоннами.

– … в результате, в ставшем сверхплотном ядре звезды, начинается реакция поглощения электронов протонами с дальнейшим превращением их в нейтроны, – не унимался какой-то заграничный учёный старичок, потрясая бородкой и от наслаждения закатывая глаза, демонстрируя какие-то графики и схемы с диаграммами. Было заметно, что он очень любил свою работу, отдав науке всего себя, а теперь вообще радовался как ребёнок, – … если бы Бетельгейзе взорвалась шестьсот лет назад, в наши средние века, сегодня, мы стали бы свидетелями завораживающего действия. Невероятные расстояния и вот, как живой привет из времени, где жили Христофор Колумб, Жанна Д*Арк, Ян Жижка, Афанасий Никитин, время становления и объединения Руси….

Космические масштабы поражают, иногда даже просто не поддаются осмыслению. За земной год свет проходит что-то около десяти триллионов километров, а тут шестьсот лет…, возраст…, молодая звезда, совсем подросток или даже малыш, около десяти миллионов лет и на тебе, гибель, смерть. И не спасёт уже ни размер, ни вся мощь этого гиганта. Бетельгейзе обречена. Немного жутко осознавать это, и в любой момент можно было оказаться свидетелем гибели звезды.

Я попытался представить, что такое для звезды возраст в десять миллионов лет. Скорее всего, это совсем ребёнок в милой панамке, которому так дороги лопатки, совочки и ведёрки для игры в песочнице, машинки, куклы и всё остальное ребячье барахло, бесценное для такого малыша, который искренне верит в Деда Мороза и бабайку, в общем, постоянный и частый «клиент» сети магазинов «Детский мир». И вот конец существованию. Мне стало не по себе, и сознание переключилось на земные трагедии в виде войн и других катастроф, где гибнут маленькие дети, о чём, не уставая, щедро информирую обывателя средства массовой информации. Где орденоносные военачальники и их оппоненты демонстрируют достижения своей военной мощи, а между ними заплаканные детские глаза и испуганный взгляд и всё та же, раздавленная гусеничными траками танка, игрушечная пожарная машина или детская коляска.

Что это, пожирание электронов протонами, а дальше путь в небытие? Борьба за место под Солнцем? Чьё место занял этот ребёнок, чей кусок хлеба он отнял, кого лишил земных благ и кому теперь его существование не даёт покоя, лишив сна. И снова Бетельгейзе. Ну почему всего лишь десять миллионов лет, а почему не с десяток миллиардов, возможность дожить до преклонного возраста звезды. Хаос в голове вызвал головную боль. Дети войны, как все они похожи друг на друга. Проходят века, совершенствуются орудия убийств, но детские страхи остаются те же. Увидев один раз войну, они до конца жизни остаются свидетелями человеческого безумия, совсем иначе воспринимая разрывы новогодних петард и яркий свет бенгальских огней, в ужасе выставляя вперёд маленькие ладошки или прикрывая ими голову, а то и вовсе прячась в ужасе под стол. Видя в свечах торта именинника огонь, который уничтожил их дом, а то и целый город.

Дети, заложники войн, средства наживы и политических спекуляций. Имеются факты, когда на заре первых крестовых походов были организованы два детских войска. В первом случае получив благословение, они отправились на кораблях в Африку. Но по дороге в Святую землю, в той же Африке, эти дети-солдаты были проданы в рабство судовладельцами, обеспечивающими доставку войск крестоносцев для похода на Иерусалим. Второй случай, это детский отряд, отправившийся из Германии за благословением Папы. Но по дороге почти две трети юных рыцарей погибли, остальные рассеялись по Италии и Франции, после того как им было отказано в благословении. Средний возраст юных крестоносцев составлял около десяти-двенадцати лет.

Будут ли осуждены те, кто развязывает войны, предадут ли их анафеме те, кто потрясает священными посохами, прикрываясь любыми благими намерениями или величием нации. Трудно разглядеть в темноте подвалов и бомбоубежищ кто прячется там, вздрагивая от каждого взрыва, когда неумолимо тают запасы воды и продовольствия, а более всего видя беспомощность окружающих взрослых, вопрошая с огромной надеждой в голосе, произнося свои вопросы шепотом:

– Мама, а когда мы пойдём домой…, а когда придёт наш папа…, а где бабушка?

А вернётся ли вообще отец, а бабушка, которая так и не смогла выйти из горящего дома, просто не успела. В сознании возникли кадры кинохроники времён блокады Ленинграда, где по деревянному настилу шёл совсем маленький мальчик, в ботинках не по размеру и стареньком пальтишке, во взрослой кепке, держа в руках небольшой чемоданчик. Кажется, это были эвакуированные дети из осаждённого города. Он улыбался так, что наверно не было счастливей его на свете. Осознавал ли он своё положение? Кто теперь с полной уверенностью может утверждать? Десять миллионов лет этому мальчишке, в космическом масштабе. Всего лишь десять миллионов….

Стало совсем жутко от своих размышлений. С фотографий на стенах на меня смотрели мои дети, и большие, и маленькие, которым предстояло прожить свою жизнь в этом неуютном и почему-то чужом мире, где может кто-то неведомый и бесконечно сильный решить, кому и сколько жить.

– … это будет невероятно красивая и зрелищная смерть вселенского масштаба, – ворвался голос астронома из телевизора.

Я буквально вбежал в комнату и, схватив пульт, попытался выключить его. Кнопка выключения устройства отказывалась подчиняться.

– Да заткнись ты уже…! – в сердцах крикнул я, обращаясь к телевизору, и буквально вырвал из розетки шнур электропитания.

Звездочётный старичок исчез на полуслове, и стало тихо. От волнения мне стало тяжело дышать, и даже пошла носом кровь.

– Бетельгейзе, Бетельгейзе, Бетельгейзе…, – стучало в висках. Я попытался взять себя в руки, зачем- то произнеся вслух, – Ну что мне до неё, да пусть она живёт эта Бетельгейза, сколько хочет, или вообще не рождается. Мне нет до неё никакого дела. Шестьсот световых лет…? Да хрен с ними…. Мы все когда – нибудь сдохнем. И смерды, и те, кто считал себя Богом на земле, а то и на небе. Все мы пища для червей.

Я, что есть силы, затряс головой, пытаясь отогнать от себя мрачные мысли. Осмотрев пустые бутылки, машинально посмотрел на время, а потом на входную дверь. Настенный хронометр, стилизованный под морской атрибут показывал почти двадцать три часа.

***

Глава 1. Более чем странный вечер

Летний вечер, даже более чем странный, 2015 года, но абсолютно необъяснимый по ощущениям, выгнал меня из квартиры в городе Тюмень, где я занимался ремонтом и описанием своего видения происходивших событий на воюющей Украине в мистическом сочинении под названием «Я – украинский солдат. Кома». Моя семья унеслась в южную сторону нашей страны, предоставив меня самому себе, теперь изнывающим от творческого кризиса в «самопальной» литературе и на ремонтном поприще в оклейке обоев. Всё моё творчество так и лежало в неприкосновенности ни коим образом ни подвигая на трудовые подвиги. Количество пустых бутылок увеличивалось, а неиспользованная связка обоев оставалась нетронутой. И вот теперь какая-то внезапно нестерпимая потребность к алкоголю до этого мне неизвестная, заставила меня направиться в ближайший ночной супермаркет. По пути в очередной раз я пообещал себе, что больше не поддамся на подобную слабость, и вот именно это обстоятельство не нашло другого повода приблизить меня к событиям периода Второй мировой войны, которые происходили в Арктической части Советского Союза в 1943 году.

И снова «Бетельгейзе…, Бетельгейзе…, Бетельгейзе…».

Следуя в магазин, я иногда замедлял ход, вглядываясь в ночное небо, даже запнувшись один раз о поребрик. Но у меня была надежда, что все эти навязчивые образы и звезда, и дети исчезнут после того, как я выпью водки, за которой сейчас спешил.

Уже ближе к полуночи, зайдя в пустой торговый зал супермаркета, я незаметно засунул во внутренний карман куртки бутылку водки, прихватив еще какую-то закуску и сок, направился на выход. Сидевшая на кассе знакомая мне женщина, которую все называли «Верунчик», приветливо поздоровалась и приступила к своей работе, попутно поинтересовавшись как мои дела и через секунду абсолютно потеряв всякий интерес к своему вопросу. Вытащив бутылку водки, я спрятал её за коробку с соком, чтобы скрыть своё нарушение административного законодательства от камер видеонаблюдения, и не испортить слабо развивающуюся карьеру Верунчика. Она улыбнулась по-свойски и «пробив» мой товар, вдруг как-то мгновенно переменилась в лице, на котором появилась явная тревога. Позади меня, казалось бы, в совершенно пустом магазине, невесть откуда, появился пожилой мужчина и встал в очередь за мной. Но всё бы ничего, но у этого покупателя в корзине тоже лежала бутылка водки. Наши шансы на приобретение алкоголя в запретное ночное время уравнялись. Расплатившись, я взял свою покупку и направился к банкомату снять денег на мелкие расходы и тут услышал голос Верунчика:

– У нас продажа спиртного только до двадцати двух часов! Вы опоздали!

– Барышня, милая моя, ну я прошу вас, продайте мне эту бутылку, – стал уговаривать кассира пожилой покупатель.

– Я не милая…. Ходят тут…. И вообще…, что это значит продайте? Я из-за вас не собираюсь лишиться работы, к тому же штраф на магазин и у меня неприятности…, в общем, это не то, чего бы я желала так сильно в этой жизни!

Покупатель примирительно усмехнулся:

– Жаль, что не милая…. Жаль, что необоснованно так плохо к себе относитесь. Но, поверьте мне, вы далеко не страшная….

– Чё…? – глаза Верунчика округлились, заблестев от слёз маленькими озёрами.

Услышав зарождавшуюся перепалку, я от досады сжал губы и виновато развёл руками, совершенно забыв о бутылке, зажатой под мышкой. Раздался звон битого стекла и все трое уставились на растекавшуюся лужу с характерным запахом.

Мужчина попытался успокоить Верунчика, тут же забыв про меня:

– Простите…, глупость сказал, виноват…, я хотел сказать, что вы вполне даже симпатичная женщина, при ответственной должности, если уж вам не нравится определение «милая». Эх…, – вздохнул покупатель.

– Я может и милая, но не твоя…, старый пенёк, а всё туда же…, полюбуйтесь на него, маньяк какой-то, – попробовала исправиться кассирша, – Знаете, гражданин, вы тут давайте мне не хамите…, алкаш…, явился он…, водку ему, видите ли, продай! Ага…, щас…! Компоту попьёшь, – понесло Верунчика.

Ну хорошо, хорошо…, уж простите старика, – согласился он, терпеливо выслушав тираду кассирши, – Вот что…, мы так поступим…, а пригласите-ка сюда, пожалуйста старшего или кто тут есть. Я хочу узнать вот почему ему можно? – сказал мужчина, указывая на меня, – А мне нет.

От этого заявления я неосознанно разжал руки, и теперь пакет с грохотом опустился на пол. «Золотая коронка» из арандоля на несколько секунд засверкала из открытого в недоумении рта Верунчика, приковав мой взгляд.

– Тьфу ты…, – сплюнув на пол, произнёс я вслух, выйдя из кратковременного стопора, неосознанно сравнив сверкание зуба кассирши с сюжетом о звезде.

Я мысленно ругал себя за подобную неосмотрительность, и это обстоятельство мешало мне вернуться домой. Нужно было исправлять ситуацию, пока этот наблюдательный покупатель действительно не поднял шум.

Я быстро подошёл к кассе и обратился к кассиру:

– Верунчик, пробей ему, пожалуйста, эту водку. Ну чего шум поднимать. Я у тебя в неоплатном долгу до конца жизни.

– А чё он…, вот этот…, тут хамит мне, – указала она пальцем.

Решимость в голосе сменили нотки плача, обиды. Помолчав секунду, она всхлипнула, две слезы, одна за другой, выкатились из её глаз:

– Между прочим, я женщина…, я устаю на этой каторге. А тут явился какой-то и обзывает меня…, оскорбляет. Я сейчас охрану крикну…. А мне, между прочим, ещё…, неважно сколько лет. Нашёлся тут…, всё ему расскажи, да покажи…. Я ещё молодая…, вот! Но на сегодня с алкоголем всё! И не проси!

– Нет, не прошу, не буду. Дай мне что-нибудь, я уберу, – обратился я к Верунчику.

Всхлипнув, она посмотрела на меня и ответила:

– Иди уже, я сама всё сделаю.

Посетитель молча стоял, улыбаясь ей. Ситуация обернулась в его пользу. Выговорившись, Верунчик покорилась, указав, что моё место в числе должников в последней десятке трёхнулевого числа, тем более что действительно было бы лучше решить эту внезапно возникшую проблему на месте, не поднимая шума. После чего быстро покинул магазин, чтобы ни привлекать внимания к инциденту. Выйдя на улицу, я закурил сигарету, мучаясь муками совести перед кассиром. Выпустив в небо струйку дыма, я так и остался стоять с поднятой головой опять не в силах отвести взгляда от ясного ночного звёздного свода. Вскоре появился и тот мужчина. Я чувствовал, как он остановился рядом, и глубоко вздохнув, достал пачку сигарет:

– Позволь твою зажигалку? – обратился он ко мне.

– А…? – вздрогнул я, оторвавшись от неба, – Чего…?

– Я прошу разрешения воспользоваться твоей зажигалкой, – повторил свою просьбу старик.

– А…, ну да…

Я передал ему зажигалку, и он в знак благодарности кивнул головой. Закурив, незнакомец продолжал стоять рядом, так же вглядываясь в небо.

– Красиво! – тихо, на выдохе произнёс дед.

Так мы и стояли на крыльце, задрав головы вверх, любуясь этой бесконечностью, почти одновременно выпуская сигаретный дым.

– Тебе можно было хотя бы сок забрать из пакета. Там же кроме водки ещё что-то было? – участливо поинтересовался мужчина.

– Вот скажи мне, откуда ты взялся…? Батя…. А? – спросил я его.

Это желание спросить было сильнее, чем вообще не ввязываться в разговор.

– Мне кажется, что ты знаешь ответ, – ответил он, – Прости, я не специально. Такой же покупатель, как и ты…. Просто так получилось.

Так получилось, – зло подумал я, испытывая неимоверную вину перед Верунчиком и удовлетворение от того, что смог выказать своё неудовольствие виновнику магазинных бед.

– Ладно, отец, пойду я уже. Прощай, – более смягчившись, сказал я, и направился было в сторону дома.

– Подожди-ка, – он окликнул меня, – Ты же выпить вроде как собирался? Так давай вместе…, у меня тут хата рядом. Я угощаю, коли так получилось….

– Да и у меня хата рядом, – ответил я, – Не…, ты это…, давай – ка сам…, а я пойду. Спасибо.

– Ну как знаешь.

Я отошёл на несколько метров и остановился. Тот старик всё еще стоял на крыльце и курил. Подумав несколько секунд, я вернулся, подойдя к нему.

– Ты, отец, вот что…, на тебе зажигалку. У меня еще одна есть.

– Ну да, ну да…, – произнёс он, выбросил в урну «бычок», подхватив свой пакет с продуктами и злосчастной бутылкой водки, и уже на ходу обратился ко мне, абсолютно не обращая внимания на моё предложение, – Пошли, чего уж маяться. Посидим, поговорим. Я вижу тебе тоже заняться нечем.

Я даже не смог ничего сказать, ни отказаться, ни согласиться. Я просто как загипнотизированный пошёл за ним, ещё раз оглянувшись на освещённый зал магазина. Верунчик сидела, низко склонив голову поднеся руку с платком к лицу.

– Жалко мне эту женщину, – сказал он.

– Да она так-то хорошая, с пониманием, – начал я оправдывать Верунчика, – А тут запрет на продажу, что поделаешь. Но она знакомым даёт…. Хм…, в смысле водку даёт, я хотел сказать.

– Ну да, ну да, я понял, что водку даёт, такое время, что тут поделаешь, – согласился дед.

– Слышишь, мужик, а ты вообще кто, а? – наконец спросил я.

– Да так, никто. Живу тут. Ну как и ты, – ответил он и мы вошли в подъезд девятиэтажки.

Поднявшись на лифте, он открыл дверь своей квартиры. Жилище одинокого человека всегда сразу бросается в глаза. Тем не менее, в квартире был порядок, хотя быт устроен более чем скромно. Мы прошли на кухню.

– Ну вот, тут и посидим. Ты чего, на ночь глядя, в магазин – то пошёл? С женой поругался что ли? -спросил хозяин.

– Да нет. Моя семья на юге, в Сталинграде…, я один пока. Ремонт у меня и всё такое дома…. Вот даже не знаю, как так получилось.

– Ну понятно. Ладно, присаживайся, давай выпьем…, в Сталинграде…. Чего посуху трепаться. А от чего Сталинград – то? Волгоград же…?

– Ну так, – ответил я, – В общем…, Сталинград и всё. Я так называю этот город.

Я начал разглядывать своего случайного собутыльника пока он наливал по рюмкам водку и делал закуску. «Зоновские перстни» украшали пальцы рук. На вид ему было что-то за семьдесят, но держался он хорошо. Такой ухоженный, бодренький старичок с гривой седых волос, небольшой бородкой, он более походил на писателя Эрнеста Хемингуэя. Мы выпили молча. Он налил еще.

– Скажи, отец, а ты что совсем один тут живёшь что ли? – нарушил неловкую тишину я.

– Один, один…, так уж сложилось что один, – ответил он, – Ну давай повторим.

Мы опять выпили. Некая практика общения научила меня не задавать вопросы категории людей, ранее имевших проблемы с законом, твёрдо соблюдая правило о том, что если они захотят, то сами всё расскажут. И это был как раз тот случай, когда мне нужно было ждать, чтобы узнать о своём сотрапезнике что-то.

– Ну…, чем живёшь? – наконец спросил он.

– Да так. Ничем. Работа, семья, дом. Ну в общем как большинство, как все. А в свободное время книжку пишу о войне, – постарался я «пропиарить» своё единственное художество.

– Ну да, сейчас многие ничем живут. Странное время…. Книжку пишешь? Интересно. Да еще и о войне?

– А ты…, то есть вы? – решив, что моя очередь задать вопрос о нём вполне естественна.

Он от чего-то глубоко вздохнул:

– Ну я вот тут, живу и уже тоже ничем. Просто живу и всё. Давай-ка еще «махнём».

И он опять разлил водку. Мы снова выпили и закурили, заполнив кухню дымом.

– Ты воевал? – спросил старик.

Я отрицательно покачал головой.

– А вы…? Вы воевали?

Водка развязывала язык и делала более уверенным меня в задавании вопросов.

– Да можно сказать, что не воевал. В Отечественную мал я еще был, а потом сидел…. А ты писатель, стало быть?

– Да нет, просто что-то типа хобби что ли. В общем, убиваю время.

– Убиваешь…? Убиваешь…! – как-то странно произнёс это слово, с двумя разными интонациями, наполнив его именно тем смыслом, которое оно имело, заставив меня задуматься.

– Я хотел сказать, что нашёл себе занятие в свободное время, – попробовал оправдаться я.

Он согласно кивнул, видя моё замешательство, и произнёс:

– Ну а как тогда ты пишешь о том, чего не видел? Хотя если есть способности и правильно использовать информацию, то написать это не проблема. Так ты способный значит? Издаёшься уже?

– Не…, не издаюсь, денег нет. А про способности не знаю. В общем, пишу для себя более и без всякой перспективы.

– Послушай-ка, писатель. Вот есть у меня некая история. Может тебе интересно будет? – оживился мой собеседник.

– Извините, но я про это не буду писать, – ответил я, указывая вилкой на его пальцы рук.

– А…, ты про это…. Да нет, там другое. История такая…. В общем, в 1943 году это было, мне тогда девять годков случилось. Я попал на Север с родителями, правда, еще до войны. Мой отец водил конвои, боцманом на «Марсельезе», а мать по приезду почему-то и как-то очень быстро заболела перед самой войной и умерла, даже не знаю, что за болезнь такая? Мы жили в маленьком посёлке Аламай. Его сейчас уж нет, после событий и восстанавливать не стали, кому нужно это захолустье, тем более что раскатали его сильно.

– А где был такой посёлок? – спросил я, демонстративно показывая свой интерес к рассказу, хотя мне было абсолютно всё равно.

– Да тут, в Тюменской области, на Ямале.

– Кто «раскатал» его?

– Так немцы…, фашисты. Лодка, будь она неладна…, подводная лодка заходила….

– Как это может быть? Немцы…, фашисты в Тюменской области? – заинтересовался уже и я, – Да ладно тебе…. Ну вот Мурманск, Архангельск тоже кажется…, там да, шли бои. А на Ямале…, да ну, это выдумки.

– Было, тем не менее. Дети там погибли. Товарищи мои по интернату. Я так скажу, страшно было…, очень страшно…, но, никто не побежал, не отступил.

Он поднялся со стула и подошёл к окну, открыв створку.

– Вообще дети войны несколько другие, чем современные. Они быстрее взрослеют. Они совершенно не такие. Мне с некоторых пор, стало вдруг непонятно, ну почему о событиях в Арктике так мало информации. Вот юбилейный год нашей Победы и нет вообще ни слова. Ведь нормальный человек, сталкиваясь со смертью, не делает разницы между гибелью одного близкого человека и миллионов незнакомых ему соотечественников, хотя как говорят, что масштабная гибель – это не трагедия, это статистика с чем я лично никогда не соглашусь. Я видел своих одноклассников, с которыми бок о бок жил в интернате, которые лежали на земле и смотрели в небо, туда куда подались их невинные души…, души маленьких солдат своей страны. Мой друг, который умер у меня на руках, шептал мне перед смертью о том, что теперь я могу взять его марки себе. Понимаешь…? Его более всего заботила судьба небольшой коллекции, которая и даром-то не нужна никому, но очень уж сильно он ей дорожил. Ему уже не было больно, ему было только холодно. Мне иногда кажется, что я до сих пор вижу его кровь на своих руках. Ты понимаешь меня?