- -
- 100%
- +
– Будет зависеть от статьи, которую вы напишете. Шучу. Обращайтесь в любое время.
Анна не добавила, что среди московских врачей ее книжка уже стала чем-то вроде книги Гиннесса. И слова «он у Самойловой в черном ящике» были высоким профессиональным признанием. Другое дело, что книгу Анна никому не показывала: кроме специальных сведений, там содержались данные о склонностях и наклонностях, слабых местах кандидатов, их семьях и возможных методах переманивания.
В кабинет заглянула Настя:
– Анна Сергеевна, Руденко на операции, а больной от Матросова рвется к нему на прием, скандалит. Говорит: или главврач его может удовлетворить, или вы.
– Я бы хотел увидеть ваши рабочие будни, – оживился журналист.
– Хорошо, – согласилась Анна. – Настя, убери посуду и пригласи больного через три минуты. А пока я вам, – она обратилась к Олегу Олеговичу, – поясню, в чем дело.
Уролог Евгений Александрович Матросов специализировался на лечении простатита – воспалении предстательной железы, которым страдает тридцать процентов мужчин после пятидесяти и восемьдесят – после шестидесяти. Врач он прекрасный, но манера его общения с больными, мягко говоря, неординарна. Он «тыкает» всем без разбора, кричит на пациентов, оскорбляет их, подпускает матерок и всячески обвиняет больных в их болезнях. На кого-то это действует самым чудотворным образом – больной воспринимает грубость врача как свидетельство неравнодушного к нему отношения и возложения на себя обязанностей по полному излечению. Но было немало людей, которых возмущал хамоватый тон врача. Вошедший в кабинет пожилой мужчина явно относился ко второму типу.
– Я требую, чтобы мне поменяли врача! Я заплатил деньги и имею право на уважительное к себе отношение.
– Присаживайтесь, – сказала Анна. – Как вас зовут?
– Валентин Валентинович. Нет, вы знаете, что этот, с позволения сказать, эскулап мне заявил? Я просто не могу повторить в присутствии женщины.
Анна примерно представляла, что заявил Матросов. Что-нибудь вроде «Чего ты на меня уставился? Меня не глаза твои, а член интересует. Снимай штаны, ложись на кушетку. Небось притащился ко мне, когда с жены с позором слез. А раньше где ты был? На струю бы свою хилую посмотрел. Ты что, с закрытыми глазами мочишься?».
– Валентин Валентинович! Мы, конечно, удовлетворим ваше требование. Более того, сделаем это с удовольствием, потому что к Матросову записываются уже за две недели, а дать ему больше полутора ставок мы не имеем права по закону. У вас будет другой и очень хороший врач. Я хочу извиниться перед вами за Евгения Александровича. И, поверьте, вы не первый, перед кем я извиняюсь.
– Зачем вы держите этого нахала?
– У этого, как вы выразились, нахала, вернее у его пациентов, самые длительные периоды ремиссии, то есть периоды до следующего обострения болезни. Знаете, мы даже просили нашего заведующего отделением психотерапии доктора наук Колесова, – в присутствии журналиста Анна хотела назвать как можно больше фамилий своих врачей, – поработать с Евгением Александровичем. Так вот Колесов сказал, что злость Матросова исключительно продуктивна и направлена на болезнь, а не на пациента. Убери эту злость – и терапевтический эффект может уменьшиться. Валентин Валентинович, я сейчас же позвоню в урологическое отделение, и вас без очереди примет другой врач.
– Нет, погодите. – Валентин Валентинович терзался сомнениями и не хотел сразу показывать поражение. – Матросов меня уже обследовал, теперь снова эти процедуры… Я подумаю.
После ухода пациента Анна посмотрела на часы. Настя, умница, словно услышав ее мысли, вошла с блокнотом в руках.
– Анна Сергеевна, у вас через час встреча с медицинским директором страховой компании «Русь», в шестнадцать совещание в горздраве. Попов уже три раза спрашивал о прейскуранте, который вы утром смотрели. В детском установили новое оборудование для ультразвукового обследования и ждут вас.
– Еще только один вопрос. – Журналист молитвенно сложил руки.
– Только один, – кивнула Анна. – Настя, на беседу со страховщиком пригласи коммерческого директора, он должен был рассмотреть их проект договора.
– Уже пригласила, – бросила Настя, выходя.
– О чем вы хотели спросить, Олег Олегович?
– Анна Сергеевна! Наша интереснейшая беседа сложилась таким образом, что я узнал много любопытного о вашем центре и минимум о вас самой. Скажите, часто ли вам для решения деловых вопросов приходится пускать в ход женское обаяние? Не могли бы вы привести примеры? У вас бездна обаяния.
«Красиво врет. Надо соригинальничать. И подпустить доверительности, отчество убрать».
– Ах, Олег, я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы я сознательно эксплуатировала свое, как вы говорите, обаяние. Но! Пожалуй, не было ни одной ситуации, где бы это не происходило подсознательно.
– Замечательно. Анна Сергеевна, нам нужно сделать снимки – вы на работе, с мужем, с детьми.
– Обязательно? – напряглась Анна.
– Всенепременно. И хорошо бы фото из семейного архива.
– Тогда мы поступим следующим образом. Фото с мужем я вам дам из старых снимков, а с детьми меня можно будет сфотографировать в пансионате в эту субботу. Пребывание там в течение суток вашего фотокорреспондента я оплачу.
Журналист прощался, Анна машинально отвечала ему, а сама думала о том, что от фото будет польза: поутихнут слухи о том, что ее муж – Игорь Самойлов. Одинаковая фамилия породила молву об их общих детях, разводе и о том, что Игорь содержит бизнес бывшей супруги. А Юру уже много лет никто не видел.
Глава 2
Сегодня Анна освободилась раньше обычного. Машину с водителем отправила за Дашей в бассейн. Хотела поехать домой на метро, но вдруг стало боязно – несколько лет не спускалась под землю, даже не знает, как оплатить проезд. Поймала частника. Такси уже давно куда-то подевались, зато очень многие занимались извозом, это называлось тревожным словом «бомбить».
Дверь ей открыла Галина Ивановна – домоправительница и спасительница ее семейного очага. Галине Ивановне было шестьдесят два года, но она ловко управлялась с хозяйством: закупала продукты, готовила, стирала, убирала две квартиры. За три года Галина Ивановна вросла в семью так прочно, что уже и не верилось, что ее когда-то с ними не было. Единственным недостатком домоправительницы была суровая экономия хозяйских денег. Она изводила Анну отчетами о собственном «транжирстве».
– Как хочешь суди, – Галина Ивановна обращалась к Анне на «ты», – но я сегодня купила у метро картошку на три рубля дороже, чем та, что возле универсама. Главное, пошла сначала к универсаму – дорого, думаю, отправилась к метро. А там – пожалуйста, еще на три рубля дороже. И возвращаться не могу – надо Кирюшу из прогулочной группы забирать, и Даша вот-вот из школы придет, компот не сварен. Зато яйца у метро дешевле на пятерку были. И не мелкие.
– Галина Ивановна, не расстраивайтесь, – говорила Анна. – К Кирюше учительница приходила?
– Да, приходила. Хорошая женщина. А музыкантша, что с Дашей занимается на пианино, мне не нравится. Ты Дашку знаешь, она кому угодно голову задурит. И вот сидят – хи-хи, ха-ха, а играть не играют. Дашка домашнее задание опять не сделала, а та ей: «Ну что же ты, деточка». Деточку надо по попе выдрать. А той лишь бы деньги получать.
– Как Луиза Ивановна?
– Ничего, слава богу, не хуже. Запеканку ей творожную сделала, какао сварила. Читает. Телевизор днем смотрели. Такой сериал! За душу берет, вместе поплакали. Там Мария опять со своим связалась, не с тем, от которого она забеременела, а с…
От пересказа мыльной оперы Анна скрылась в детской. Кирилл строил башню из конструктора «Лего». Темпераментом он совсем не походил на старшую сестру: был тих, стеснителен, сторонился чужих, мог сам себя занять и не скучал в одиночестве, любил возиться с конструкторами и возводил «из головы» такие фигуры, которые у Анны и Дарьи не получались даже с помощью чертежей-подсказок.
Анна поцеловала сына, стала расспрашивать о прошедшем дне. Кирилл отвечал, но косился в сторону конструктора.
– Ну, играй, – вздохнула Анна.
Она вышла из детской и отправилась к свекрови. Луиза Ивановна полулежала на тахте, под спину ей подкладывали несколько подушек – так легче дышалось. Телевизор был включен без звука, торшер освещал изголовье, Луиза Ивановна читала. На полке выстроились пять десятков книг со знойными красавицами на обложках – дамские романы. Анна принесла новый. По легкому разочарованию, мелькнувшему на лице Луизы Ивановны, а еще более по ее торопливой благодарности Анна поняла: опять не та писательница, что нужно. Но их имена совершенно не держались в памяти, надо записывать.
Пять лет назад Луизе Ивановне можно было сделать операцию на сердце и сосудах, теперь никто не брался. Слабенькое сердце, раненное двумя инфарктами, билось из последних сил. Поход в туалет, ванную, на кухню давался как восхождение на Эверест. Конец мог наступить в любой момент. Полгода назад Анна похоронила свою маму. Не сравнивала – но смерти свекрови ждала с большим страхом. Теперь, когда она может обеспечить любую медицинскую помощь, сделать ничего нельзя. Загоняла свекровь до полуживого состояния и внимания на нее не обращала. Нужно было Луизе Ивановне стать одной ногой в могилу, чтобы Анна наконец поняла, какой удивительный, самоотверженный человек находится рядом с ней. Последний человек из старшего поколения, последний, кто может сказать ей «Нюрочка, доченька».
Луиза Ивановна была готова к смерти. Она ждала ее спокойно и достойно, не капризничала, не требовала к себе повышенного внимания. Ужас смерти растворился в больнице, где она лежала после последнего инфаркта. Она там много передумала, со многим смирилась. В смирении с неизбежным была своя сладость – сладость возвышения над пороками и добродетелями, над страстями и мирскими тревогами. Невестка ласкала и жалела ее, как маленького ребенка. Нюрочка, бедная девочка, мучилась виной за годы отчуждения.
– Вам нужно повторить курс инъекций, – сказала Анна. – Я договорилась, будет приходить медсестра, делать уколы и ставить капельницу.
– Ни к чему все это, Нюрочка. Хорошо, хорошо, не хмурься, пусть приходит.
– Луиза Ивановна, неужели в самом деле вам все это нравится? – Анна кивнула на полки с книгами.
– Как сказки, – улыбнулась свекровь. – Знаешь, что никой Бабы-яги и Кощея Бессмертного нет, а увлекательно.
Она не призналась, что чужие выдуманные жизни охраняют ее от жизни реальной, в которой ей уже нет места.
– Будешь ужинать? – спросила Галина Ивановна Анну, не успела та показаться на кухне. – Накрыть тебе, а то я скоро ухожу?
– Нет, спасибо. С детьми поужинаю. Проведаю Юру.
Анна вышла на лестничную площадку и позвонила в соседнюю дверь. Когда-то здесь жили Слава и Марина. Три года назад Анна выкупила у них эту двухкомнатную за сумму, которая позволила ребятам купить трехкомнатную в другом районе.
– Привет! – Ей открыла Ира Гуревич. – Ты сегодня рано. Юра, мама пришла.
Увидав Анну, Юра насупился и полез на велотренажер. Значит, сегодня опять не занимался. Он весил сто сорок килограммов и неудержимо всегда хотел есть. Пока жили в одной квартире, приходилось прятать еду, запирать на ключ холодильник, но он мог найти пачку макарон, спрятать ее, а потом тихонько грызть. Заставить его заниматься гимнастикой, упражнениями, приучить ходить в туалет можно было, только стимулируя едой. Причем не важно какой – у него не было пристрастий, лишь неуемный аппетит. Его сознание соответствовало уровню развития трехлетнего ребенка, умственно отсталого ребенка. Никакие занятия и стимулирующие мозговую деятельность препараты не смогли вернуть его интеллект. Он говорил односложно, коверкая по-детски слова – «не надя, хосю кусять, дай буячку, кака, бяка, Юла холосый». Анну он называл мамой, всех остальных людей, независимо от пола, – тетей. Его развлечением были игрушки. Но не конструкторы, как у Кирилла, а машинки. Юра мог часами возить их рукой из стороны в сторону.
К счастью, если тут уместно это слово, в его мозгу вместе с другими пострадала зона, отвечающая за агрессию. Юра был безобиден, а случись припадки бешенства – никто бы не справился с ним. Мышечный тонус восстановился почти во всем теле, но оно заплывало жиром, потому что Юра мало двигался, и заставить его выйти на прогулку или сесть на тренажер стоило больших усилий. Ему требовался постоянный уход: он мог помогать движениями, но сам не переодевался, не умывался, не чистил зубы, не причесывался, не говоря уже о бритье. Он не любил оставаться один и тихо скулил, если в квартире никого не было. Он мог не обращать внимания на человека в соседней комнате, но этот человек должен был присутствовать.
Анну он побаивался – от нее зависело кормление, она требовала становиться на ненавистный предмет – на весы, заставляла залезать на велотренажер и ругала, если он забывал воспользоваться туалетной бумагой. Ирину Юра любил рефлекторно, как маленькие дети любят няню или кормилицу. Есть теплое существо, которое меня защищает, ласкает, кормит, – надо держаться ближе к этому существу, требовать от него внимания и заботы. Почти двухметровый, толстый, обрюзгший, Юра ластился к худенькой Ирине, которая едва доставала ему до подмышек, и хныкал:
– Тетя, Юла холосый, дай Юле кусать.
– А Юра хочет пи-пи? – Ира гладила его по плечу. – Пойдем делать пи-пи, а потом кушать.
Сейчас Юра, старательно не глядя на Анну, вяло прокручивая педали и пуская слюни, канючил:
– Хосю кафетку. Тетя, дай кафетку!
– Юрочка, тетя даст конфетку. Но нужно немножко позаниматься. Мама будет недовольна.
– Мама пахая.
Анна видела подобные сцены ежедневно, и они ее не шокировали. Но иногда пронзало раскаяние: во что она превратила жизнь подруги! Для Ирины весь мир сейчас заключался в Юре – в его мокрых штанах, в машинках, в мультиках, в сюсюканье и в баюканье. Самое ужасное, что Ирина была довольна жизнью, Даже счастлива. Молодая женщина, здоровая и умная!
Живя в доме престарелых, со временем сам начнешь подволакивать ноги. Ухаживая за вечным ребенком, перестаешь видеть мир за пределами его кругозора.
И это Анне выгодно, другой такой сиделки не найдешь. Может быть, посоветоваться с Колесовым? С него, собственно, все и началось.
Кооператив, где работал Колесов, Аннин центр поглотил, как поглотил многие другие. Они не умели вести дела, и она скупала их по дешевке – за долги по аренде и оплату электроэнергии. Вместе с лучшими специалистами в ее центр переходили и прирученные пациенты – самое ценное, ради чего и огород городили.
К Колесову Анна привела Ирину и ее мужа Олега, хронического алкоголика. После приема Колесов заглянул к ней в кабинет.
– Анна Сергеевна, я хотел бы поговорить по поводу пары, которую вы ко мне направили. Ситуация выглядит следующим образом: эта семья гораздо крепче, чем может показаться на первый взгляд. Это союз людей, получающих большую психологическую выгоду один от другого.
– Не может быть! – возмутилась Анна. – Ирина совершенно измучилась, она говорила о разводе. Поверьте, для нее это шаг немыслимый.
– Разговоры – еще не шаг, и она его вряд ли совершит. Если вы не будете меня перебивать, то, с вашего позволения, я закончу свою мысль.
Осадил ее. Доктор Колесов вызывал у Анны странное чувство. Он был очень похож на Юру – того, прежнего, до болезни. Но похож только внешне. Юра легко заводил друзей, а Колесов выстраивал километровую дистанцию в общении – вы начальник, я подчиненный, у вас бумажки, у меня люди, я к вам снисходителен – радуйтесь.
– Закончите свою мысль, – сказала Анна.
– Итак, это союз людей, получающих взаимное удовольствие. С ним, с мужем, все понятно. Трезвая жизнь не дает ему радостей бытия. В опьянении снимаются тревоги, неуверенность в себе, он талантлив, умен, обаятелен, громадье планов и полет фантазии. Плюс избавление от проблем. Проблемы есть, их надо решать, нести ответственность за себя, за жену, за близких. Водка снимает эту ответственность. Проблем нет – жизнь прекрасна. Недаром алкоголизм называют болезнью безответственности.
Теперь жена, Ирина Дмитриевна. Крайне заниженная самооценка. Пока она вовлечена в проблемы мужа, есть повод не заниматься собственными. Влечение к святости. Ей приятно повторять: «Без меня он пропадет». Приятно чувствовать себя почти богом. Ей нужен муж, потому что только он подпитывает ее чувство самоуважения и нужность другому человеку. Стать кому-то нужным – классический суррогат любви. Взлеты и падения – то он бросает пить, то снова в запое – рай и ад, тоже дают ощущение эмоциональной, наполненной жизни.
Они никогда не разойдутся, подвел итог Костя, поскольку перемены нужно начинать с самих себя, а они к этому не готовы. Сцепка, основанная на получении подсознательного удовольствия, в подобных семьях очень крепка. Все удивляются: как они могут жить? – и мало кому в голову приходит, что именно это им и нужно, несмотря на манифестации и заявления противоположного толка. Возможна длительная психоневрологическая терапия, направленная на разрушение удовольствия от саморазрушающего поведения. Особых надежд на успех от нее именно у этой пары Костя не возлагает, но и не отказывается от них.
Анна поблагодарила Колесова, а когда он ушел, подумала о том, что надо сделать его заведующим отделением.
Как помочь подруге, она не решила, но жизнь подсказала выход. Как раз в это время назрела ситуация, когда к Юре нужно было брать сиделку. Луиза Ивановна попала в больницу, дети постоянно скандалили с Юрой, дрались из-за игрушек, обзывали его и выгоняли из комнаты. Галина Ивановна не справлялась. Анна попросила Ирину посидеть несколько дней с Юрой, та как раз была в отпуске. Несколько дней обернулись годами. Муж Ирины пропил квартиру – у них теперь была только комната в грязной коммуналке. Ирина привязалась к Юре и осталась жить с ним. Еще один суррогат любви, теперь уже материнской.
«Бедная подружка, я нещадно эксплуатирую твои комплексы, – думала Анна. – Но что же мне делать?»
– Ириша, давай я отправлю тебя на месячишко в хороший санаторий. За свой счет, конечно, – предложила Анна.
Ира быстро уловила настроение подруги.
– Нет, не надо, – ответила она. – Купи лучше Юре железную дорогу с поездами и светофорами.
– Куплю, – кивнула Анна. – Чего я только не куплю для родного мужа.
– Аня, ты из-за кого переживаешь, из-за Юры или из-за меня?
– Юра… мой муж… Юра, – позвала она, – ну-ка, посмотри на меня. Как меня зовут?
– Мама пахая, – насупился Юра, – тетя холосая.
– Наш ответ Чемберлену, – усмехнулась Анна.
Она уже давно перестала строить планы и мечтать о том, что Юра станет нормальным человеком. Анна научилась жить, выделив мужу не только отдельную жилплощадь, но и отдельный участок в своей душе. И в то же время Анна любила мужа. Любовь была странной – не материнской, не женской, а какой-то другой, замешанной на воспоминаниях и жалости, на привычке и долге, на непрожитом, невысказанном, неисчерпанном. Ее чувство походило на иррациональную любовь к родине или на то чувство, которое архитектор испытывает к недостроенному зданию, студент – к вузу, в котором недоучился. Анна не могла представить свою жизнь без Юры, но и не могла посвятить свою жизнь ему.
Ирина все это прекрасно знала и понимала. Они много говорили о Юре. Ирина шутила, что ему повезло – две женщины его любят, но одна больше, она имела в виду себя, потому что была готова находиться рядом с ним день и ночь. Анну подобная жертвенность приводила в замешательство. Но Ирина ее разубеждала:
– То, что чувствую я, тебе кажется примитивным, ущербным, уродливым, правда? Так многие думают. И меня это не волнует. Но я не хочу, чтобы ты видела во мне страдающее существо, находящееся у тебя в рабстве. Аня! У меня подобного покоя и благости не было никогда в жизни. Пойми! Мне необыкновенно хорошо, когда он тянется ко мне, когда просыпается ночью и зовет меня. Я даю ему соску. Да, да, признаюсь, у нас теперь есть соска-пустышка. Может, я всю жизнь искала подобного умиротворения и наконец его обрела. Мне плевать, если при этом я всем вам кажусь моральным уродом. Впервые в жизни плевать, что думают остальные. Потому что я счастлива каждый день. Мы с Юрой два человеческих мутанта, которым хорошо вместе. Это преступление? Не знаю, сколько времени все продлится, но сейчас не смущай меня, пожалуйста, своими сочувственными взглядами и попытками подкупить меня. Впрочем, ты еще не подозреваешь, какая я корыстная натура. Я хочу, чтобы ты сняла нам отдельную дачу на следующее лето. Дети травмируют Юру. И давай оборудуем для него комнатный спортивный зал – шведская стенка, перекладина, кольца и прочее.
– Ирка! – растроганно проговорила Анна. – Будь ты правильного, нашего вероисповедания или если бы это можно было купить за деньги, я бы записала тебя в святые.
– Ты плохо знаешь Библию, там одни наши.
– Ира, ты все равно не пользуешься своей зарплатой. Ты ее в чулок складываешь? Давай я буду перечислять ее в один надежный банк под проценты, а деньги на текущие нужды ты просто будешь брать у меня. Так у тебя и жалованье повысится, и накопления появятся.
– Делай, как находишь нужным. Принесешь Юре ужин или я сама схожу? Он сегодня заслужил шоколадку.
Глава 3
Вторая загранкомандировка Крафтов в Мексику разительно отличалась от первой в Перу. Времена изменились: не было в посольстве партийной организации, колпак родных спецслужб, под которым сидели все посольские, из чугунного превратился в стеклянный. Дух свободы проявлялся в возможности перемещения и общения с иностранцами без специального разрешения и отчетов. Посол, который приехал в Мехико почти одновременно с Крафтами, был выходцем из академической среды, а не карьерным, то есть служившим от самых низов, дипломатом. Волна перестройки выбросила его на работу в Думе, а потом задвинула в почетную ссылку на Латиноамериканский континент. Этот шестидесятипятилетний академик нравился Вере интеллигентностью, широчайшей эрудицией и полным равнодушием к интригам. Сергея посол раздражал незнанием нотной грамоты посольской партитуры и пренебрежением к дипломатическому протоколу.
Жена посла вместе с ним в Мексику не приехала, осталась в Москве воспитывать внуков и продолжать научную и преподавательскую карьеру. Она приезжала только в отпуск летом и никак не вмешивалась в дела посольства. Отсутствие первой леди делало жизнь еще более раскрепощенной и свободной.
Вера всегда интересовалась историей, этнографией и антропологией, а Мексика в этом отношении была сущим раем. Вся страна усеяна островками древних цивилизаций – ансамблями пирамид, поражающих архитектурной мощью.
На вечерах Ассоциации жен зарубежных дипломатов Вера познакомилась с Лаурой Гонсалес, доктором антропологии и женой чиновника из мексиканского МИДа. Они подружились. Лаура советовала Вере, что посмотреть, где побывать, о чем почитать. И даже познакомила ее с мероприятиями, на которые чужих, тем более иностранцев, не допускали.
– Моя племянница выходит замуж, – как-то сказала Лаура. – Мы устраиваем «деспедида де сольтера». Как это будет по-русски?
Лаура пыталась с помощью Веры учить русский язык.
– Дословно: прощание с женским одиночеством. У нас называется девичник.
– Ты увидишь, что такое мексиканский девичник.
Вера приняла приглашение, не подозревая, что ее ожидает. Обычно если мексиканцы приглашали к себе в дом на обед, ужин, именины или свадьбу, то организовывали их по принятым во всем мире стандартам.
Они только подъезжали к дому – небольшому двухэтажному особняку, – а Лаура уже обратила ее внимание:
– На два квартала вокруг – ни одного мужчины не допускается, детей тоже всех увезли.
Первое, что попросили Веру сделать, когда познакомили с уже прибывшими женщинами, – отломить и съесть кусочек мягкой карамели от большой, с метр, конфеты, прикрепленной к люстре. Полагалось не отламывать, а, убрав руки за спину, откусывать зубами. Но для Веры сделали исключение. С кусочком карамели она отошла в сторону, стала наблюдать, как следующая гостья пытается ухватить зубами конфету. И обомлела! Длинное карамельное лакомство было сделано в форме огромного… мужского члена! Пришли еще две девушки, под шутки и прибаутки окружающих они старались остановить раскачивающегося гиганта, став с противоположных сторон… А украшения в комнате! С потолка на ниточках свисали разноцветные презервативы, на стенах порноплакаты, вместо лиц на которых были вклеены фото жениха и невесты, лозунги с такими скабрезностями, что русские эротические частушки – просто детсадовское творчество.
Лаура, заметив Верино замешательство, подошла к ней, подала стакан с коктейлем и «успокоила»:
– Расслабься, это только начало.
А далее последовали конкурсы на знание любовного мастерства, мужской анатомии и пристрастий. Спиртного пили очень мало – тянули весь вечер по коктейлю, ненормативной лексики не употребляли, но хохот стоял оглушительный. Три десятка женщин разных возрастов – от семидесяти до восемнадцати – на разные лады высмеивали сексуальные утехи. Постепенно Вера справилась с оторопью и неожиданно для себя поддалась общему веселью. Ей достался конкурс – напутствия невесте в первую брачную ночь. Вере, как замужней женщине, называли неожиданные ситуации, в которые могла попасть Анхелика (так звали невесту), и нужно было дать мудрый совет. Если совет не нравился окружающим или Вера не могла ответить, то она расставалась с частью туалета. Прежде чем она начала наконец отвечать «правильно», с нее успели снять пиджак, блузку, юбку, один чулок и туфлю.