- -
- 100%
- +
– А она не пришла, – заключила Анна.
Она хотела свернуть этот разговор. Чтобы блеснуть эрудицией, Андрей Васильевич мог бы прочитать лекцию о других гормонах. Зачем обязательно о половых? Теперь от вопросов детей не отвяжешься.
– Да, не дождались, – подтвердил Распутин. – Пик ажиотажа пришелся на годы перед Первой мировой войной и быстро пошел на убыль. Увы, эффект восстановленной молодости оказался весьма кратковременным. Через год-два у прооперированных наступал рецидив старости, и рецидив очень острый. Природа как бы мстила за задержку ее хода и, как злая фея, превращала только что вернувшихся к активной жизни мужчин в дряхлые развалины.
– А что стало с петушками? – спросил Кирюша.
– Подожди, – перебила его Дарья. – А сейчас это вещество не используют? Ведь надо было просто придумать какой-нибудь клей, который удержит – как его? – ну да, тестостерон в человеке.
– Используют, – сказала Анна, – оно входит в разные лекарства.
– Ты давала это лекарство папе?
– Он и так маленький, меньше меня, – сказал Кирилл.
Андрей Васильевич недоуменно на них уставился.
– Что у нас с папой? – поинтересовался он.
– Папа у нас сумасшедший, – ответила Даша. – Головой стукнулся и теперь думает, что он маленький мальчик. Кирка прав: нужно что-то противоположное тестостерону. Есть гормон взросления?
– Существует много веществ, – Андрей Васильевич слегка растерялся, – природных и синтезированных химическим путем. Например, гормон роста.
– Но папа и так высокий, – возразил Кирилл. – Вы ему до плеча будете.
– Нас интересует, – настаивала Дарья, – нельзя ли ум ребенка, который был раньше не ребенком, сделать умом взрослого?
Бедные дети! Они вынесли лекцию Распутина, потому что надеялись услышать о чудо-лекарстве для Юры. А ведь они почти равнодушны к отцу и воспринимают его как досадную, но неизбежную обузу в семье. Дарья давно забыла о своей детской привязанности к Юре, у Кирилла ее никогда и не было. Анна видела, что Андрей Васильевич попал в ловушку, в которой часто оказываются те, кто исповедуют принцип «с детьми надо общаться как со взрослыми». Но дети мыслят очень конкретно, а взрослые любят рассуждать. Анна не торопилась выручать Андрея Васильевича – пусть дети услышат из чужих уст, что для папы было сделано все возможное.
– Видите ли, ребятки, – говорил Распутин и взглядом приглашал Анну вмешаться, – человеческий мозг – очень сложный орган. Воздействуя на него, мы подчас не знаем, каков будет результат нашего воздействия. Это похоже на стрельбу по мишени в темной комнате. И даже когда мы знаем, что определенный препарат даст определенный эффект, мы не можем объяснить механизм его действия. Вы приглашали специалистов? – Распутин запутался и решил перевести разговор в другое русло.
– У нас были все люстры и подсвечники, – ответила Даша.
– Кто? – удивился Андрей Васильевич.
– Светила разные, – пояснила Даша.
– Так есть лекарство или нет? – Кирилл требовал ясности.
Распутин развел руками и снова вопросительно посмотрел на Анну.
– Нет, – она вздохнула, – нет такого лекарства, которое может помочь папе. К сожалению. – Анна встала из-за стола. – Пойдемте на улицу.
Снег в этом году выпал рано – в середине октября. Но снова потеплело, выглянуло солнышко, сугробы присели и собирались таять. Погода для гуляния – самая замечательная. Анна выросла на юге, на лыжах не ходила и побаивалась их. Каждый раз, когда Дарья скатывалась с горы, она замирала, ожидая, что дочь упадет и сломает позвоночник. После Юриной травмы в Анне поселился страх перед любым падением. Глядя, как Дарья ловко управляет лыжами на спуске, Анна мысленно заклинала – пусть ломает руки-ноги, только не бьет голову и позвоночник. Запрещать дочери катание из-за собственных страхов было нелепо, тем более что Даша выросла спортивной девочкой – ловкой, гибкой, с прекрасным чувством равновесия.
Анна с Кириллом катались на санях с меньшей горки. Скатились пять раз, поднялись наверх – и Анна запросила пощады, совершенно выдохлась. Вот они, последствия сидячей работы и гиподинамии, – худосочные мышцы болят, сердце стучит дятлом, дыхание паровозное. Хорошо бы записаться в фитнес-клуб – тренажерный зал, бассейн, сауна, массаж. Но когда его посещать? Разве что ночью. А если по субботам, вместе с детьми, найти спортивный семейный клуб? Надо поручить Насте, пусть поищет что-то подходящее и недалеко от дома. Анна отвела Кирюшу на детскую площадку, и они вместе с другими ребятишками принялись строить снежную крепость.
В свой номер они ввалились насквозь мокрые и веселые. Переоделись, приняли душ, разложили одежду для просушки по стульям и креслам – номер люкс тут же стал походить на цыганское жилище.
Андрей Васильевич ждал их в ресторане, читал газету. Воспитанный человек – не начинал обедать без своих соседей.
– Как погуляли? – спросил он.
– Отлично! – ответили Самойловы хором.
На столе перед каждым стояли тарелки с салатом из осетрины, а в центре супница. Анна потрогала рукой ее стенки – суп был чуть теплый. Она подозвала официантку и попросила подогреть суп.
– Но мы уже второе разносим, – возразила девушка. Анна удивленно взглянула на нее и подняла брови:
– Вы хотите сказать, что моя просьба выходит за рамки допустимого в этом ресторане? Мы должны есть холодную солянку?
Девушка молча взяла супницу и удалилась.
– Я вами восхищаюсь, Анна Сергеевна, – склонил голову Андрей Васильевич. – Терпеть не могу холодную пищу. Но сам абсолютно беспомощен перед охранниками, продавцами, швейцарами, официантками и прочим обслуживающим персоналом. Отношусь к тем людям, которые молчат, когда их обвешивают, обманывают и хамят им.
– Для несчастного и беспомощного вы неплохо выглядите, – встряла Дарья.
– Точно. – Кирилл всегда поддакивал сестре.
Анна на секунду застыла – не знала, что сначала – извиняться за невоспитанность своих чад или гаркнуть на них.
– О! Вы мне льстите! – рассмеялся Андрей Васильевич. – Спасибо, милые, за комплимент.
Распутин обнял детей за плечи и слегка притянул к себе. В этот момент, когда все улыбались, радуясь сглаженной неловкости, их осветила фотовспышка. Приехал фотокорреспондент из журнала. Анна встала и вышла с ним в вестибюль.
– Я, это самое, – говорил молодой человек с двумя фотоаппаратами на шее, – приехал со своей девушкой. Вы, Анна Сергеевна, это самое, сказали, что оплатите мой номер. Меня зовут Родион Пантелеев. А он, это самое, не двойной? Номер в смысле? Нам только на одну ночь, потому материал идет с колес.
– Что идет? – не поняла Анна.
– Планировали ваше интервью в ноябрьский номер. Но, это самое, одна статья слетела в октябрьском, ставят ваше интервью. Мне завтра утром проявлять. Журнал, это самое, выйдет во вторник.
Анна подумала, что, познакомься Дарья с Родионом пять лет назад, она бы «это самое» мгновенно подхватила. Нынче же дочь перенимала ужимки и жесты у киноактрис. Недавно приобрела привычку эротично облизывать губы, как Мелани Гриффит, и была строго предупреждена: еще раз высунет язык, получит по губам.
Анна подвела фотокорреспондента к стойке регистрации. Там уже стояла его спутница, молодая девица в боевой раскраске для вечернего променажа по Тверской улице.
– Номер на двоих на сутки, – попросила Анна. – Оформите, пожалуйста, эту пару. Зайдите ко мне через полчаса в сто пятый номер, – повернулась она к фотографу, – а пока, я вас прошу, никаких снимков.
Она вернулась в ресторан и спасла Распутина от атак своих детей, которые никак не могли взять в толк, почему нельзя скрестить кошку с собакой.
После обеда Анна передала Родиону конверт со старыми, еще времен командировки в Перу, фотографиями – она, Юра и маленькая Даша.
– У меня просили семейное фото, – сказала она. – Здесь мы вместе с мужем. Несколько моложе, чем сейчас, но это не суть важно.
Родион небрежно, хотя Анна предупредила, что фото необходимо обязательно вернуть, засунул конверт в боковой карман сумки. Он отщелкал целую пленку, снимая Анну с детьми в номере. Затем вышли на улицу, и еще одна катушка пленки ушла на позирующих с горнолыжным снаряжением Самойловых. Анна не понимала, к чему такое количество снимков, а Дарье очень нравилось принимать эффектные позы и демонстрировать в искусственной улыбке зубы верхней и нижней челюсти. Вечером Анна мельком видела Родиона с подругой около бара, оба были изрядно навеселе.
Дочь снова просилась на дискотеку, и Анна снова не отпустила ее. Дарья ростом удалась в папу, в десять лет легко сходила за четырнадцатилетнюю, носила тридцать седьмой размер обуви и уже примеряла мамины наряды. И хотя сейчас у нее был период дружбы с девочками – они постоянно сходились в группки и пары, шушукались, секретничали, потом ссорились, расходились и организовывали новые группы и пары, – все равно Дарья не оставляла попыток поразить мир своей красотой и эрудицией. А если мир не хотел поражаться этим ее замечательным качествам, она его добивала эпатажем и насмешками. Анна дивилась крайностям в характере дочери, но заниматься воспитанием времени у нее не было совершенно. Сию почетную роль она переложила на плечи педагогов, репетиторов, спортивных тренеров.
Галина Ивановна очень любила девочку и говорила, что у Дашки, как у всякой сволочи, добрая душа. Дарья могла покрыться лишаями, потому что котенка, приговоренного из-за стригущего лишая к усыплению, они с подругой спрятали в подвале и лечили самостоятельно. И могла заявить матери, чтобы та ее не позорила и присылала за ней в школу водителя не на «Жигулях», а на «мерседесе». Дарья полгода копила деньги на подарок ко дню рождения тети Иры и издевалась над Юрой, туго склеивая скотчем его конфетки. Она обожала играть, кривляться, изображать из себя то пай-девочку, то настоящую оторву. Иногда перед бабушкой и Галиной Ивановной она устраивала спектакли, в которых все роли исполняла сама, а слова действующих лиц придумывала по ходу пьесы. В этих представлениях она добивалась реакции публики – слез умиления или веселого смеха. Но в школьном детском театре Дарья долго не задержалась – ей не предложили главных ролей.
Вместо дискотеки отправились в кегельбан. Бросая шары и попивая фруктовые коктейли, истратили сумму, равную зарплате медсестры. Во сколько обошелся весь отдых в выходные дни, Анна сказала бы только тем, кто мог себе позволить подобные траты. Она уже давно взяла за правило не дразнить своими доходами и расходами знакомых и друзей, живущих на сжигаемую инфляцией зарплату. Хотя ее оклад директора медицинского центра и генерального директора закрытого акционерного общества был достаточно внушителен, его хватало только на ежедневные траты. Основной капитал состоял в ценных бумагах, которые вертелись в банке, организованном Игорем Самойловым. Доход оседал на счетах за границей. По сравнению с Игорем и Павлом Евгеньевичем Анна была небогата – там, где они считали на сотни, она – на десятки, где они – на миллионы, она – на сотни тысяч. Долларов, конечно. Но они были одной командой, и Анна была им нужна. Через медицинский центр проходило и списывалось на строительство и оборудование много денег от других родов деятельности главных акционеров. Кроме того, люди всегда болеют, нужные люди болеют в том числе, и подчас у них нет времени для поездки на лечение за границу.
В воскресенье погода совсем испортилась – шел дождь, снег стремительно таял, холодная вода заполнила воздух и затопила землю. Даша с Кириллом нашли много развлечений в самом доме отдыха – играли в детском зале, барахтались в бассейне с шариками, участвовали в детских викторинах. Анна работала в номере с бумагами. После ужина дети пошли в кино, а она приняла приглашение Андрея Васильевича выпить у него в номере «чашечку изумительного марокканского кофе, который он всегда возит с собой».
Разговор снова вернулся к тестостерону. Андрей Васильевич полюбопытствовал, что за лекарства его содержат. Анна назвала препарат.
– Выпускает его одна бельгийская фирма. Лечится мужская импотенция гормонального происхождения и андропауза. Этот термин, обозначающий мужской климакс, вызывает большие споры. Назвали по аналогии с женским климаксом: там менопауза, здесь андропауза. Но поскольку женщина в этот период становится неспособной к зачатию, а мужчина лишь слабеет в мощи, предложен термин – «частичная андрогеновая недостаточность пожилых мужчин» – ЧАНПМ. Думаю, это происки сильного пола, такая неудобоваримая формулировка с элементами извинительности.
«Не слишком ли я увлекаюсь разговорами о климаксе мужском?» – подумала Анна.
Андрей Васильевич, словно подслушав ее мысли, театрально развел руками, а потом перекрестился:
– Пока, к счастью, бог миловал.
Не теряя времени, он принялся это доказывать: взял Аннины руки и стал их целовать.
Анна не любила парикмахерские – не любила, когда возятся у нее в голове. Но волей-неволей периодически приходилось терпеть – сидеть в кресле и ждать, когда закончатся манипуляции с ее волосами. Она терпела примерки платья у портных, освобождение пяток от мозолей у педикюрши и освобождение зубов от камней у стоматологов. И сейчас так же терпела ласки Андрея Васильевича. Но когда он дошел до лобызания ее шеи, а руку запустил за вырез джемпера и стал поглаживать грудь, терпение кончилось. Какого лешего? Терпеть, чтобы вернуться в стан нормальных женщин? Не прическа, платье или мозоли – никакой жизненной необходимости.
Анна убрала с себя руки кавалера, отстранилась. Права была тетка из телевизора: с такими, как Анна, возни больше, чем с девственницами. Бедный Распутин, не знал, с кем связался.
– Не нужно, – сказала Анна. – Мне совсем не нужно.
Она сказала это самой себе, но Распутин, естественно, записал на собственный счет.
– Я вам неприятен?
– Дело в другом.
– В другом мужчине?
– Нет, во мне.
– Значит, все-таки неприятен. – Андрей Васильевич не скрывал обиды. – Очень жаль, что я не соответствую вашим запросам.
Слова Андрея Васильевича расходились с чувствами, которые выдавало его лицо. Он думал не о собственных недостатках, а о глупости Анны, оказавшейся неспособной оценить возможные удовольствия. Словно он предлагает ей дефицитный билет на модный спектакль, а она по невежеству отказывается.
– Я пойду, – поднялась Анна. – Кофе у вас превосходный, а вот общения у нас не получилось. Не поминайте лихом.
– Вольному воля. – Андрей Васильевич встал и насмешливо поклонился. Губы у него оставались обиженно поджатыми.
Утром они не встретились. Анна с детьми завтракали рано и быстро – машина уже ждала их у входа.
Глава 5
Пять лет назад, вскоре после расставания с Верой, Костя присутствовал на одном из консилиумов, где больной сказал:
– У меня острая тупая боль.
– Либо острая, либо тупая, – поправили его. – Одно исключает другое. Так как у вас болит?
Костина боль была именно острой тупой. Есть такой литературный термин – оксюморон, сочетание несочетаемых слов. Живой труп, зияющие вершины, скользкий наждак. Костя сам превратился в сплошной оксюморон. Он ходил по улицам, улыбался, здороваясь со знакомыми, задавал вопросы больным и прописывал лекарства, ел, спал, беседовал со множеством людей, потом снова ел, спал, разговаривал – и все было тупо и бессмысленно. Смысл заключался только в острой потребности видеть Веру, касаться ее, разговаривать с ней. Впервые в жизни он испытал жгучую, почти животную потребность в другом человеке. Этого человека никто не мог заменить, никто не мог сравниться с ним, никто не мог подарить минуты, даже отдаленно похожие на те, что он пережил с Верой. Иногда он испытывал приступы тошноты, скрипел зубами. Острая тупая боль.
Костя загружал себя работой, принялся наконец за докторскую диссертацию, за подготовку к печати монографии. Прежде собственный научный труд казался ему почти выдающимся, теперь – всего лишь удачной систематизацией опытов и мыслей, близких к банальным. Но, как известно, в науке нельзя останавливаться на достигнутом – надо делать из него диссертацию. Он защитил ее блестяще, а его книга была переведена в Германии и Англии. Его пригласили читать лекции в медицинский университет.
Галина Пчелкина одержала полную победу над Мымрой, которую выпихнули на пенсию, и стала заместителем главного врача. Костя уволился из больницы, потому что светового дня не хватало на работу в трех местах и потому что у него случился скоротечный, надрывный, пошловатый роман с Галиной.
Через полгода, когда Костин оксюморон перешел из острой стадии в хроническую, Галина однажды приехала к нему с бутылкой шампанского, просидела до позднего вечера, а потом просто заявила: «Я остаюсь у тебя на ночь».
То, что получалось у недалекой продавщицы Натальи органично и естественно – жить, руководствуясь половыми инстинктами, у Галины выходило цинично и болезненно. Ее ироничность и любовное бормотание, неожиданная резкость замечаний и игра в маленькую девочку могли навести на мысли, что, возможно, она давно влюблена в Костю. Он не хотел об этом задумываться – свою неразделенную любовь пережить бы.
Галина, принимающая его чувство к Вере, остро ненавидела Наталью. Со времен Костиных прогулок с Верой оснований для этой ненависти не было – Костя избегал встреч с Натальей. Но в один из вечеров его любовницы сошлись. Галка запекала пиццу в духовке, а Наталья явилась с авоськами еды – налаживать отношения. Женщины почему-то самым верным путем к Костиному сердцу считали желудочно-кишечный тракт.
Невысокая худенькая Галина выглядела подростком рядом с ширококостной Натальей, но ехидства Галке было не занимать.
– Константин Владимирович перешел на диету, – заявила она. – В ваших услугах здесь больше не нуждаются.
«Пошлая сцена из жизни пошлого человека», – промелькнуло в голове у Кости.
– Наташа! – сказал он растерявшейся, застывшей от оскорбления Наталье. – Извини меня, пожалуйста!
Опять пошло. Как в анекдоте. Только не смешно.
Галина и Костя ожидали, что Наталья развернется и молча уйдет. Но она вдруг стала копаться в своих сумках, достала сверток.
– Я принесла твою любимую ветчину с красным перцем и оливками. Вы покушайте, она свежая. – Наталья положила сверток на стол.
– Фраза, достойная пера Достоевского, – ухмыльнулась Галина, когда за соперницей закрылась дверь. – Сонечка Мармеладова из тяжелой весовой категории.
Костя вдруг разозлился. Заяц – опасное животное, если к нему неправильно подойти. Сильным ударом задних лап он когтями распарывает волку брюхо.
– Ты сказала Наталье, что в ее услугах здесь больше не нуждаются. В равной степени я не нуждаюсь и в твоих услугах.
Он не видел ее лица, Галина стояла спиной, он видел, как вздрогнула ее спина. Галина молча сняла фартук, вышла из кухни, взяла пальто и ушла.
Он был свободен. Он ел пиццу и ветчину с оливками. Никаких обременительных связей – всех разогнал. Где-то рыдали две женщины. Он не умеет расставаться – женщины уходят от него в обидах.
Поторопился с выводами. Утром Галина позвонила и обычным голосом, с насмешечкой сказала:
– Колесов, наши отношения остаются прежними. Не пугайся, дорогой. Я имею в виду дружеские и служебные.
Через месяц Костя уволился из больницы.
Через пять лет он вспоминал Веру как тяжелый недуг, с которым можно жить, но избавиться от него нельзя. Живут же люди с осколками в мышцах, с доброкачественными опухолями и язвами.
Каждый день имел смысл, потому что на каждый следующий были планы и обязательства. Лекции, спецкурсы, занятия с аспирантами в университете, прием больных в медицинском центре, где дело было поставлено – не в пример первому кооперативу – четко и рационально. Утро, день – Новый год, утро, день – Новый год.
Умер отец, и Костя переехал к матери, которая тяжело переживала утрату и нуждалась в помощи. Они прожили вместе три года, пока она не умерла от инфаркта. Костя не смог заменить маме отца, а она ему жену, но вместе им было хорошо. Во всяком случае, лучше, чем с кем-то чужим.
Глава 6
Анна Рудольфовна знала о происшедшем – ей позвонил Сергей. Из-за разницы во времени он разбудил ее поздней ночью, и заснуть она больше не смогла. Перелет из Мехико длился почти сутки. Анна Рудольфовна ждала невестку и выстраивала стратегию поведения. Но все стратегии рушились под градом злобных обвинений, которыми она мысленно бомбардировала Веру.
Мерзавка! Неблагодарная тварь! Сидит у него на шее, ни копейки в жизни не заработала, пользуется всем и еще фортели выкидывает. Амеба травоядная! Вечно молчит, потому что в голове пустота, как в кастрюле. Что он только в ней нашел? В этой уродине! Раздавить гадину, чтобы места мокрого от нее не осталось! Как смеет нас позорить? Ребенка ей захотелось! Дура! Пусть только вякнет! Вышвырнуть ее на улицу, пусть вместе с той беспризорницей по подвалам сшивается. Сейчас за разводы никого из партии не выгоняют и невыездными не делают. По щекам ей, по щекам! Нет, до развода доводить нельзя. Сучки! Теперь они могут прыгать из постели в постель – и никто им не указ. Мать, бабка – все в Веркиной семье были такими же проститутками, а святошами только прикидывались.
Анна Рудольфовна не помнила того, что сама, как вор в законе, ни дня трудового стажа не имела. Она настаивала на браке Сергея именно с этой красивой воспитанной девушкой из хорошей проверенной семьи. Собственному мужу Анна Рудольфовна закатывала такие сцены, что он стал тихим алкоголиком. Она шантажировала его угрозой развода и крахом карьеры по каждому ничтожному поводу. Это было в прошлом, не считается. Да и кто посмеет себя с ней сравнивать!
Вера не сомкнула глаз в самолете. По московскому времени полдень, по мексиканскому – глубокая ночь. Двое суток без сна. Она шаталась от усталости, когда приехала домой. Свекровь не ответила на ее поцелуй.
– Анна Рудольфовна, я иду в душ, потом спать, а поговорим мы вечером. Хорошо? Извините, сейчас просто сил нет.
– Что «хорошо»? Что «извините»? Ты не находишь нужным объясниться со мной?
Вера кивнула, прошла в гостиную и села в кресло. Хотелось закрыть глаза. Веки свинцово тяжелели, а тело, уставшее от скрюченности длительного сидения в самолете, просилось вытянуться и расслабиться, сознание требовало покоя.
Анна Рудольфовна села напротив.
– С Сергеем все в порядке, – начала говорить Вера, – у него был приступ аппендицита, операция прошла хорошо…
– В порядке? – перебила Анна Рудольфовна. – Откуда ты знаешь? Ты бросила больного мужа, который был без сознания. Ты знаешь, что произошло за это время?
– Что произошло? – Вера выпрямилась в кресле.
– «В душ и поспать», – передразнила Анна Рудольфовна. – Тебе и в голову не пришло позвонить в Мехико, справиться о его здоровье.
– Да, виновата, не пришло. Вы с ним разговаривали? Как он себя чувствует?
– А как может чувствовать себя муж, которого жена бросила на больничной койке, опозорила перед всем посольством и умчалась в Москву?
– С ним все в порядке?
– Ты издеваешься надо мной? – Анна Рудольфовна повысила голос. – Я тебе говорю, что он опозорен! О каком порядке может идти речь?
Для Веры вмешательство чужих людей в ее личную жизнь всегда было крайне болезненно. Она мысленно готовилась к неизбежному разговору с Ольгой – поступку, для которого нужно было сломать панцирь стыда, страха, смущения. Но так ли необходимо посвящать Анну Рудольфовну в их проблемы?
– У нас с Сергеем, – сказала Вера, – возникли некоторые сложности. Я бы не хотела вас ими тревожить. Надеюсь, что все закончится благополучно.
– Что-о? Меня в сторону? Ты бы не хотела? Но мой сын хотел! Он рассказал своей матери, зачем ты примчалась в Москву. Идиотка! Ты недостойна его мизинца! Ты не понимаешь, какое счастье тебе досталось! Ты должна ему ноги мыть и воду пить!
– Особенно после визитов к любовнице, – вырвалось у Веры.
– Да! Тысячу раз да! Если мужчина заводит любовницу, это вина его жены. Твоя вина! Ты не умеешь за ним ухаживать, ты не ласкова, ты холодна, как церковная статуя. Он тебе дал все – положение, статус, деньги. Ты живешь в роскоши за границей, а здесь знаешь каково людям!
– Анна Рудольфовна, проблема заключается не в наших с Сергеем отношениях.
– Проблема – в тебе. В твоей возмутительной неблагодарности. Он ради тебя пожертвовал всем! Он не бросил тебя, когда узнал, что ты не можешь родить ему ребенка. Что он пережил, только мне известно! И вот плата за его жертву! Он отказывается от ребенка ради тебя, а ты плюешь ему в лицо.
– Анна Рудольфовна, я рада, что мы с вами одинаково смотрим на вещи.
– То есть как одинаково? – растерялась свекровь.
– Я тоже считаю себя неспособной сделать Сергея счастливым. Мои физические недостатки – не основание для того, чтобы лишать его радости отцовства. У Сергея может быть полноценная семья, сейчас никого не карают за разводы. Или, по крайней мере, у него может быть родной ребенок. Я не должна и не хочу требовать от него столь тяжелых лишений. Вы правы, я обязана отказаться от его жертв, я так и сделаю.