Одна в поле воин

Глава 8

Вера брела под дождем. Про зонт она забыла, хорошо, что у пальто есть капюшон. Куда ей идти? Так много знакомых, и совсем нет друзей, к которым можно прибиться. Никогда бы не поверила, что Анна заставит ее ждать почти два часа, несколько раз выглянет в приемную, не поздоровается, смерит ледяным взглядом. А можно было поверить, что свекровь станет драться? Сергей изменять? Происходящие события связаны какой-то внутренней логикой. Но ей эта логика недоступна.

Вере послышалось, что ее окликают по имени. Оглянулась. В сумерках, через заливаемые дождем темные очки ничего не разобрать – только смутные силуэты. Побрела дальше. Если бы не дело, которое нужно обязательно выполнить! Вот так бы идти, ни о чем не думая, и дойти до своего конца. Грешны мысли о самоубийстве, но они сейчас самые утешительные. Покончить со всем разом – и ни боли, ни страдания, ни унижения. Покой. Она всегда стремилась к покою. О ней быстро забудут. Погорюют и забудут. Да и горевать-то некому. Она оставит записку, чтобы не было лишних толков. «Дорогие мои! Простите меня за мой поступок, за горечь, которую я вам доставлю. Простите меня за…» Мысленное сочинение предсмертного письма отвлекло от поиска логики в хаосе.

– Вера! Верочка!

Да, кто-то зовет. Вера опять оглянулась, сняла очки. По лужам, задрав юбку выше колен, мчалась Анна.

– Верочка! Стой! Подожди!

Вера шагнула ей навстречу.

Прохожие обходили и из-под зонтов косились на странную пару, обнявшуюся посреди тротуара. Лицо одной женщины скрывал капюшон, зато другая, с мокрыми волосами, в светлой, прилипшей к телу блузке, выглядела голой на октябрьском холодном ветру.

– Как хорошо, что я тебя догнала! – задыхаясь, говорила Анна. – Я так боялась! Мне казалось, что, если я тебя не найду, случится что-то страшное. Прости меня!

– Аня, ты с ума сошла, ты простудишься!

– Чепуха! Прости! Я тебя не узнала, я ду-думала, ты звонишь. – Анну начал бить озноб.

– У тебя воспаление легких будет. Дай я сниму пальто, мы им накроемся. Пошли скорее!

– П-пошли. Не надо, не снимай, мне не холодно.

– Да ты дрожишь! Можешь идти быстрее?

– Не-не могу. Тренировки никакой. Вера, прекрати! Уже б-близко.

Они вошли в приемную Анниного кабинета и вспугнули трех девушек, утешавших заплаканную Настю. Троица быстро выскользнула.

– Ви-видишь, до чего ты меня довела? – сказала Анна. – Быстро горячий чай.

– И коньяк, если есть, – добавила Вера.

В кабинете Анна отодвинула деревянную панель, скрывавшую умывальник и маленькую гардеробную, быстро разделась и стала вытираться полотенцем.

– Лифчика запасного нет. Не догадалась припасти. Все насквозь промокло. Вера, тебя избили? Изнасиловали? Нужно медицинское освидетельствование? Помощь?

– Нет, не изнасиловали. Одевайся скорее, ты вся синяя и в пупырышках.

Вошла Настя.

– Чай и коньяк. – Она поставила поднос на маленький столик. – Анна Сергеевна, извините меня! Я не специально!

– Ладно. – Анна сменила гнев на милость. – Посмотри на эту женщину и запомни на всю жизнь. Если она когда-нибудь появляется на горизонте, то всех в сторону, а ее ведешь ко мне. Поняла?

– Да. Мне писать заявление?

– Нет. Поработай еще. Выпей рюмку коньяку. И приведи себя в порядок. Хороша картина: директор как мокрая курица, а секретарь в соплях и слезах. Можно у нас фен найти?

– Конечно. – Настя шмыгнула носом.

– И примочку с бодягой или с чем-то на гематому. Пусть процедурная сестра из хирургии придет со всем необходимым и сделает обработку.

– Поняла, я мигом. – Настя выскочила из кабинета.

– Как Кирюша вырос. – Вера смотрела журнал за Анниным столом. – Я его два месяца не видела, а он такой уже большой. Дашенька очень фотогенична, прекрасно получилась, ты тоже.

– Ты на семейное фото посмотри. Как тебе мой муж?

– Это кто?

– Конь в пальто. Представляешь, как меня подставили? Он, конечно, хотел со мной переспать, но я не далась. Потом скандал мне устроил. А я – редакторше. Оплатила, дура, корреспонденту и его девице дом отдыха, свои фото с Юрой дала, а они мне такую свинью подложили. Вера, я страшно рада тебя видеть. Ты мне все расскажешь. А у меня сегодня сумасшедший день. Чепэ в клинике, не хочу даже говорить.

«Как она может руководить большим коллективом, если так сумбурно выражает свои мысли?» – удивлялась Вера. Она не догадывалась, что Анна только в общении с домашними и с ней, Верой, могла позволить себе сбросить доспехи начальника и быть глупой, простой, выбалтывать все, что вертится на языке, не просчитывая последствий.

– Нам тут с тобой не дадут спокойно посидеть, – говорила Анна. – Сейчас приведем себя в порядочек и отправимся в кафе. Я знаю одно в Столешниках, там потемки, свечи и столики за отдельными загородками. Заметно, что я без лифчика? Нет? Отлично, я еще жакет сверху надену. Пей чай. Не хочешь? Но коньяк обязательно. Давай за встречу, счастливую и негаданную! – рассмеялась Анна. – Вот уж действительно негаданную. Я так рада, что ты приехала!

Анна почему-то была рада и тому, что у Веры неприятности. Не только ей одной достается. В распределении бед и горестей должна быть справедливость. Не осознание, но ощущение подобной справедливости вдохнуло в Анну новые силы и эмоции.

Вере сделали повязку на глаз. Теперь, заметила Анна, она выглядела как после офтальмологической операции, вполне прилично. Но завтра повязку нужно снять и мазать гематому специальной мазью, которую принесла медсестра.

В кафе они сделали заказ и, ожидая, когда его принесут, болтали о детях, погоде, растущей инфляции, со смехом вспоминали, как Вера томилась в приемной и как Анна бегала по улицам. Они с аппетитом поужинали, хотя обеим еще два часа назад о еде не хотелось даже думать. Официант убрал тарелки, принес кофе, пирожные и ликер. Когда он удалился, Анна потребовала:

– Теперь рассказывай. Все, с подробностями и безо всякого смущения. В отличие от меня, ты не любишь откровенничать. Но, Верочка, в жизни каждого человека бывают ситуации, в которых он сам разобраться не может. Потому что проблемы прилипают к нему как маска-пленка. Пленку надо отодрать и посмотреть на вытянутых руках – что там налипло.

Анна слушала подругу внимательно, не отвлекаясь мысленно на свои заботы. Когда Вера закончила, несколько секунд Анна молча потягивала ликер.

– Свекровь твоя мне никогда не нравилась, – сказала она задумчиво. – Даже сейчас, когда она воспылала ко мне любовью и не забывает поздравлять на все праздники. Что-то тут есть непонятное. Ольга не беременна, в этом я совершенно уверена. Она бы такой аргумент сразу выдвинула. Я догадываюсь, как они с Сергеем сошлись. Он лечил зубы у нас во время отпуска. Мы пили у меня в кабинете кофе, вошла Ольга, перекинулись несколькими фразами. А дальше для нее дело техники. Я, конечно, ничего не знала, все за моими дверями происходило. Но почему Сергей и Анна Рудольфовна так настаивают, что этот мифический ребенок не его?

– Анна, ты ошибаешься. Я тебе покажу письма. Неделикатно читать чужие письма, но я их забрала с собой. Вот, посмотри. Разве может женщина такое выдумать? – спрашивала Вера, пока Анна читала.

– Может. – Анна вернула письма. – Ольга всё может. Выдумать беременность – это раз плюнуть. Собственный муж ее давно не устраивает. Подбирает нового. Сергей подходит по всем статьям – дипломат и прочее. Понимаешь, это злодейка. Настоящая генетическая злодейка. Нужно признать, что существуют не просто эгоисты, не просто люди, равнодушные к чужому горю, а злодеи, которые получают удовольствие, если другие несчастны. Я с этим сталкивалась. Знаешь, они даже специально интригуют, чтобы потом показать свое необыкновенное благородство. Могут вытащить деньги из чужого кармана, наживаться на горе друзей, оболгать, опорочить честного человека – а потом утешать и слезы лить. Твоя свекровь, по-моему, к подобным выродкам относится. И нечего разводить антимонии, искать в них положительные черты, говорить о тяжелом детстве. Злодеи, и точка. Злодеям по заслугам.

– Как в кино, – усмехнулась Вера, – плохие и хорошие, красные и белые.

– Да, – кивнула Анна, – как в кино. За полутонами можно не увидеть сути и тяжело поплатиться.

Она рассказала об операции кесарева сечения и об Ольгиной циничной реакции на то, что она загубила младенца. О серьгах и попытке подкупа.

– Для нее такое письмо, – Анна потрясла листочками, – детские шалости. Она их веером могла рассылать, по всем возможным кандидатам. Ты же видела ее рожу! Должна была видеть, когда она от меня выскочила.

– Да, но я ее другой помнила, стройнее.

– Вот именно, пухнет как на дрожжах. Поэтому и суетится – пока окончательно товарный вид не потеряла.

– Анна, не будь циничной!

– Я просто не хочу, чтобы ты демонстрировала свое благородство, где не надо, метала бисер перед свиньями.

– Почти то же самое сказала мне Анна Рудольфовна. Я ничего не собиралась демонстрировать.

– Прости, я плохо выразилась. Вера, я тебя очень люблю. Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь. И когда я вижу, что тебя обижают, то готова обидчикам глотки перегрызть.

– Спасибо, Нюрочка. Я тебя тоже люблю, ты у меня единственная подруга и единственный близкий человек. Извини, что свалилась тебе на голову со своими проблемами. Моя собственная работать отказывается. Так много негативного за такое короткое время. Знаешь, словно слайды тебе показывают: раз страшная картинка, хлоп – другая страшная картинка, только в себя придешь, хлоп – третья. Я отупела от переживаний, психических и, – Вера дотронулась до повязки, – физических. Давай поговорим о чем-то другом. Как дела у Татьяны?

– Ужасно, хуже не придумаешь, – почти радостно сообщила Анна. Она вдруг подумала, что рассказ о Таниных злоключениях может облегчить Верины переживания. В несчастьях никто не любит быть избранным. – Такая же блаженная. Вроде тебя.

– Что случилось? – встревоженно спросила Вера.

– Она бросила мужа и сына.

– У нее появился другой мужчина?

– Не появился, а проявился. В юности она была влюблена в своего одноклассника, потом он ее бросил. Женился на другой, родил трех совершенно непутевых детей и на пару с женой спился. Он военный. За пьянку выгнали из армии, Саша, его Саша зовут, приехал домой, жена куда-то сгинула на время – подкатился к Таньке: всю жизнь тебя любил, только ты можешь меня спасти. И она, представляешь, бросает Володю – сына, замечательного парня, студента, Васю – мужа, который всю жизнь с нее пылинки сдувал, и уходит к алкоголику! Там у одного ребенка тяжелый церебральный паралич. Он по квартире ползал, и ногти на руках и ногах у него стучали по полу, как у волчонка. Татьяна, естественно, впряглась, вымыла их, вычистила. Саша три недели не пил, а потом сорвался. Снова клялся и божился, снова запил. Жена его периодически из подвалов выползает и является на бутылку клянчить. Никто, кроме Татьяны, не работает, все пропивают. Я перестала ей деньги посылать, только Володе помогаю.

– Ты ездила домой?

– Конечно. Это давно тянется, просто я тебе не рассказывала. Слава богу, мама не увидела этого кошмара. Я дважды летала в Донецк. Вера, там страшно тяжело даже нормальные люди живут. С Татьяной говорить бесполезно, ее словно заклинило, словно назло сама себе хуже делает. Ладно, говорю, черт с тобой, но ведь Вася страдает, сын от тебя отрекся. А я на них, отвечает, всю жизнь вкалывала, хочу теперь для любимого человека что-то сделать. Вера, а ведь она Сашу не любит, невозможно любить такую мерзость. Это в ней гордость идиотская говорит. Поражение свое признать не хочет. Остается только ждать, когда она одумается.

– А вылечить Сашу?

– Пробовали, – махнула рукой Анна, – все пробовали: и кодирование, и ампулы подшивали, и с того света возвращали. Бесполезно. Вер, ты такая же, как Татьяна, обе считаете, что нужно биться до последнего и так далее. А я убеждена, что если упираешься лбом в стенку, голову задираешь и, где кончается стенка, не видишь, то нечего на нее карабкаться, подпрыгивать и голыми руками пытаться зацепиться. Нужно отвернуться от стенки и идти другим путем. Сколько я с Юрой билась, никому не верила, была свято убеждена – вытащу, верну к нормальной жизни. Ну и вытащила? Стенка. Можно всю жизнь лбом биться, если головы не жалко.

– Но у каждого своя стенка.

– Правильно. Думаешь, я вначале Таню не поддерживала? Не помогала? Напрасный труд. Ты только представь: в одной комнате храпит вдрызг пьяный Саша, под дверью валяется его пьяная жена, старшего мальчика, к счастью, нет, в тюрьму посадили, дочь на панель пошла, инвалид мычит целыми днями и воет. Танька не понимает, но ты. Вера, пойми: их такая жизнь устраивает, и Сашу, и всю его семейку, они на самом деле очень довольны жизнью, не хотят ее менять, а Татьяну – используют!

– Возможно, ты права. Мне очень жаль Татьяну, если бы я могла быть ей полезной…

– Никто ей сейчас не может быть полезен, – перебила Анна. – Должна созреть, как груша. Вот только бы с бочков не подгнила.

– Анна, ты все-таки очень изменилась, циничней стала.

– Да. Ты себе не представляешь, как я изменилась. Еще кофе будешь? Нет? Тогда поехали домой. Отоспишься, отлежишься у меня. Какая красота – завтра можешь спать утром сколько угодно, на работу тебе не надо. Пойдем, Верочка, домой. Дашка сейчас от радости на потолок запрыгнет.

Глава 9

На следующий день Вера слонялась по Анниной квартире и не находила себе применения. Дарья ушла в школу, Кирилла отвели в прогулочную группу. Четкая организация быта, поддерживаемая Галиной Ивановной, от чужого вмешательства только страдала.

Увидев Верино украшение, Галина Ивановна всплеснула руками:

– Такая красавица, а фингал поставили. Скажешь, упала?

– Упала.

– Ну и ладно, хорошо хоть поднялась.

Луиза Ивановна и Ирина деликатно не замечали синяка. Вера посидела немного с Юрой, поговорила о нем с Ириной, посмотрела очередную серию мыльной оперы с Луизой Ивановной, взяла у нее несколько книжек и целый день читала их, лежа на диване. Вернее – держала в руках. Анна звонила несколько раз, справлялась о ее настроении, каждый раз обещала приехать пораньше.

Она вернулась домой после девяти вечера. Вера уже уложила Кирилла и Дашу спать.

– И ты отправляйся на боковую, – сказала она Анне. – Юру проведала? Иди отдыхать, ног, наверное, не чуешь от усталости.

– Все в порядке, мы привычные. Пойдем на кухню, я хочу с тобой поговорить.

Анна обдумала дальнейшую жизнь Веры. Центральным пунктом ее плана было Верино трудоустройство. Анна предложила подруге возглавить отдел центра по связям с общественностью. Зарплата шестьсот долларов плюс представительские плюс премии. Рабочий день не нормирован. Задание номер один – продумать план рекламной кампании центра, узнать цены на радио и телевидении, проанализировать издания, договориться о бартере – они нас рекламируют, мы их бесплатно лечим. Все это можно делать не выходя из дому, пока личико не заживет.

– Разве ты не обожглась, беря на работу подруг? – улыбнулась Вера.

– Ты – совершенно другое. Даже сравнивать нечего. Как ты могла подумать? Да я мечтаю тебя заполучить – внешность, языки иностранные, хорошие манеры – их ни за какие деньги не купишь, породу не спрячешь и не сыграешь. Ты мне нужна исключительно в корыстных целях.

– Спасибо, Нюрочка. Я догадываюсь о твоих «корыстных» целях. Ты меня очень тронула своей заботой. Но я тоже сегодня хорошенько подумала. Конечно, пока я с этим украшением, никуда от вас не денусь. А потом… Потом, Анна, я хочу уйти в монастырь.

– Куда-а? – опешила Анна.

– Не делай таких страшных глаз. Для тебя это странно, а для меня совершенно естественно. Ты в Бога не веришь, тебе трудно меня понять. Аня! Перестань на меня так смотреть! Это произойдет не завтра и даже не через месяц. Анна! Я менее всего хотела тебя напугать, очнись. Пойми! Мне там будет очень хорошо, там мое место, там для меня благодать.

– Благодать! – гаркнула Анна, потом спохватилась и заговорила свистящим шепотом: – Как тебе не стыдно так быстро признать поражение! Монастырь! Монашки! Скопище дармоедов и бездельников! Нормальные люди страдают, борются, создают что-то. А эти! На всем готовом, только молись! Ушли от ответственности и еще нос задирают – они Христовы невесты. На кой черт Христу столько тупых невест?

– Анна, не богохульствуй!

– О! Видишь, о монастыре целый день мечтала, и уже ханжеством от тебя несет, Вера! Ты цены себе не знаешь! Все остальные перед тобой малявки! Шпингалетки! Затюкали тебя Крафты, ой затюкали, попы голову смирением заморочили, и ты ручки сложила.

– Помнишь, ты сама говорила о стенке? Если не можешь взобраться, то развернись и иди в другую сторону. Я так и поступаю. И это моя дорога.

– Знаешь, если на работе кто-то мои слова или распоряжения под себя подстилает, то я бью наотмашь. Я говорю то, что я говорю, – и нечего моими словами жонглировать. Вот ты сидишь, такая благостная, успокоенная. Дурища! Так и хочется тебя по щекам отхлестать!

– Как? И тебе тоже? – рассмеялась Вера.

– Смейся, смейся. Вера, ты ведешь себя как папуаска. И что при этом прикажешь делать?

– Почему папуаска?

– Ты всегда была как бы не от мира сего, в облаках витала. Вот почему. Представь себе папуаса, которого привезли в наш мир, а у него по папуасским обычаям срок подошел уши себе наполовину обрезать. Можешь ты это человеку, хоть и папуасу, позволить?

– Мне льстит сравнение с папуасами, – снова улыбнулась Вера. Но, видя, что Анна не настроена на шутливый лад, стала серьезной. – Я хочу покоя, я всегда о нем мечтала.

– Опять, опять ты не то говоришь. Покой сладостен после бури и страстей. А какие у тебя были бури и страсти? Вера, ты переживаешь оргазм?

– Анна, я не люблю разговоров на эту тему.

– Я тоже не люблю. Я пять лет с мужиком рядом не лежала. Я тебя спрашиваю как медик, и нечего вилять, – ты знаешь, что такое оргазм? Ты его чувствовала?

– В той степени, в которой он описан в литературе, пожалуй, нет.

– Слава богу! – Анна перекрестилась.

– Объяснись, пожалуйста. И не упоминай всуе имя Бога.

– Я глубоко убеждена, что женщина, удовлетворенная или даже просто знающая, что она почувствует, будучи удовлетворенной, – такая женщина никогда не отправится в тридцать лет в монастырь. Как тебе это объяснить? Вера, для этого нет слов. Вера, не сдавая экзамены в университет, а только увидев, какой туда конкурс, ты идешь работать дворником. Вера, все в жизни фигня по сравнению с этим!

– А дети?

– Дети от этого и получаются, – сказала Анна и тут же прикусила язык.

– Вот видишь, – Вера поняла, что Анна пожалела о сказанном, – для меня и здесь стенка.

– Но в физиологическом смысле если бы после каждого оргазма мы рожали, то дети были бы размером с муравьев и их была бы тьма-тьмущая.

– Оставим этот разговор.

– Нет, не оставим.

Анна встала, включила зачем-то электрочайник, подняла крышки над кастрюлями – суп, котлеты, картофельное пюре. Завтрак для Юры. Не забыть убрать в холодильник. Что она должна сделать? Как переубедить Веру? Доводы самоубийцы основательны только для него самого, а тебе они кажутся чушью на постном масле. Но самая большая ошибка – говорить человеку, что он страдает по пустякам.

– Вера! – Анна снова села за стол. – Ты хочешь, чтобы я для тебя что-то сделала? Что-то очень важное, но на это я пойду только ради тебя.

Торговаться. Если вы не знаете цену вопроса, все равно начинайте торговаться. Этому учит бизнес. Неизвестно, что лежит у вашего партнера на складах. Возможно, у него там пусто, но и у вас не густо. Узнайте, что ему надо, и сделайте вид, что это у вас есть. Сработало. Вера кивнула и улыбнулась:

– Да, хочу. Аня, я хочу, чтобы ты окрестила детей. И я, если ты не возражаешь, буду их крестной мамой.

Крестить? Водичкой покропить? Да запросто. Но Анна нахмурилась, словно борясь сама с собой.

– Вера, но тогда и ты выполни одну мою просьбу.

– Мы же с тобой не торгуемся?

– Конечно нет. Просто я хочу, чтобы ты, прежде чем утвердиться в своем решении насчет монастыря, поговорила с одним человеком.

– Он священник, бывший священник?

– Вроде того.

– Хорошо. Теперь пойдем спать. Мне, лентяйке, все нипочем, а тебе завтра работать.

«Я все сделала правильно, – думала Анна, засыпая. – Только бы Колесов не подвел…»

Глава 10

Костя пришел на работу и узнал, что прием первого пациента в девять тридцать у него отменен распоряжением директора центра. Что она себе позволяет? Отменить прием может только он сам. Человек ехал с другого конца города, ждал встречи с врачом, надеялся, готовился, а ему от ворот поворот. А вот и сама Анна Сергеевна, не замедлила явиться.

– Константин Владимирович, – ого, даже руки заломила, – доброе утро! Я хочу обратиться к вам с личной просьбой. Примите, пожалуйста, пациента в остром состоянии.

– Попытка суицида? – мгновенно насторожился Костя.

– Почти. Это моя очень близкая подруга. Она собралась в монастырь. Я не могу рассказать подробностей, только она сама, если сочтет нужным, но…

– Но, Анна Сергеевна? Смею заметить, что многие люди, в том числе и медики, рассматривают психоаналитика как первую помощь в банальных житейских проблемах. Ведут к нам инфантильных недорослей, у которых по математике «три», а хотелось бы «пять», девушек с комплексом девственности, который разрешится самым естественным образом. Между тем человек, который ехал сюда для встречи со мной, не только заплатил деньги, но и реально нуждается в помощи.

– Я его сама приму. То есть не так, как вы, а просто чаем напою и скажу, что вы заняты делом государственной важности.

– Ваши личные проблемы и проблемы ваших личных друзей вовсе не являются проблемами государственной важности.

Анна разозлилась. Она просит Колесова о любезности, а он ей, директору, откровенно хамит. Подобного не было еще ни с одним врачом. Зазнался, докторскую недавно защитил. Не понимает, что ее просьба – завуалированное распоряжение? Врезать ему как следует? Приказ издать? Нет, последняя попытка.

– Константин Владимирович, если я вас правильно поняла, вы мне в моей личной, – это слово Анна подчеркнула, – просьбе отказываете? Я, конечно, завалила вас просьбами. Уже второй случай.

Простое правило: не зли начальство по пустякам. Почему он завелся? Разберись в себе, голубчик, откуда рефлексия в отношении руководителей? Пусть ведет свою монашенку. В Самойловой, зашоренной бизнес-леди из тех, у кого верхняя пуговица на блузке всегда застегнута, пробилось что-то человеческое. Зачем это давить? Самому же будет хуже.

– Анна Сергеевна, в ветеринарии существует правило: лекарство не должно быть выше стоимости пациента. – Костя не удержался от ехидного сравнения. – Я не могу вам дать гарантий, что ваша личная, – он тоже подчеркнул это слово, – подруга после беседы со мной запишется в кружок научного атеизма.

– Я от вас этого и не требую. Обеспечьте падение на спуске. Если можете, конечно.

– К вашим услугам. – Он шутливо поклонился.

Надо же, Самойлова знает про падение на спуске. Никогда бы не подумал.

Если лыжник, который катится с горы, упадет, он уже никогда не наберет прежней скорости. И к финишу придет с опозданием. Под лыжником можно понимать разбег эмоций, которые приводят к ошибочным поступкам.

Анна ввела Веру в кабинет Колесова. Открыла рот, чтобы их представить, но не успела: они заговорили хором.

– Вера! Вера Николаевна! – он.

– Костя! Константин Владимирович! – она.

– Вы знакомы? – удивилась Анна.

Ее не замечали. Они смотрели друг на друга, как два бойца, пропавшие без вести и неожиданно встретившиеся на партизанской тропе. Анна тихо вышла из кабинета.

Костя никогда не совершал необдуманных, импульсивных поступков. Он двадцать раз думал, прежде чем произнести слово или сделать шаг. Впервые в жизни он не думал. Он шагнул, крепко обнял Веру и сказал: