Русалка

Стрелки лунного света на завитках волн рассыпались на яркие воронки. Влажный ветер с разбега прыгал на лицо и плечи, дурашливо заглядывая мне в глаза, как егозливый непоседа – ребенок. Тугой, неповоротливый влажный морской воздух оседал на губах горьким привкусом. От слипшихся песчинок на щиколотках и локтях было дискомфортно и немного смешно. Я перевернулась с бока на спину и раскинула затекшие руки и ноги. Боже, хотя бы один раз в жизни любой человек должен вот так, беззаботно и торжественно разложить свои конечности на песке, разглядывая интимно округлившиеся завитки низкого неба, улавливать едва заметное покалывание в пальцах от надвигающегося безобидного дождя, услышать негромкие смешки́…Стоп! Я торопливо села, в тревоге обхватив колени руками, испуганно и старательно всматриваясь в пепельно-опаловые сумерки, чтобы найти источник странного звука.

Она сидела неподалеку, кокетливо и подчеркнуто – небрежно мною не интересуясь. Русалка. С театральным вниманием она рассматривала горбившуюся волнами воду, томно вскидывая лицо в направлении тонкой серебряной половинки луны. Немного откинувшись назад, опираясь на ладони позади себя, лениво похлопывала рыхлый песок внушительным хвостом. Чешуя на хвосте была облеплена песчаными комочками, нехотя отпадавшими от размеренных движений. Тонкие пряди волос, щетинившихся секущимися щеточками невразумительного цвета, елозили по широкой, добротно, но безыскусно скроенной спине. «Надо что-то сказать» – ощутила я, глядя на подрагивание монументального тела при грудных утробных стаккато беззаботного русалочьего смеха. Наконец, стрельнув в мою сторону быстрым взмахом ресниц, прелестница бросила прикидываться недоступной и, без всякого намека на тактичность, уставилась на мою переносицу пустыми, прозрачными невыразительными глазами, обрамленными чудовищной густоты и длины ресницами. Свой торс она окончательно и полностью повернула ко мне, мотнув в воздухе бесформенными персями. Я увидела, как на самый верхний ряд хвостовых чешуек уютно улеглась внушительная складка жира: фасад оказался скроен не менее добротно, чем спина.

– Очнулась! – громко и весело констатировало морское недоразумение, наслаждаясь моим мандражом, в тоже время деловито очищая громоздкую рыбью конечность от присохшего мусора, то тут, то там в истоме обвивавшего серебристые чешуйки.

– Вероятно, очнулась… – осторожно вступила я в диалог, суетливо восстанавливая в голове неполную и зыбкую цепочку событий, приведших к этому абсурдному знакомству.

Да, небогато с памятью. Шла по пляжу, утомившись от затянувшейся прогулки и прислушиваясь к кутежу алкогольного транша в организме. От необузданных прикосновений горячего южного солнца к моему ничем не покрытому затылку, мысли и остаточные спасительные инстинкты сварились в клейкое и цепкое желе, бесполезно и весело бултыхавшемуся теперь в сводах черепа. Я помню, как упрямо шагала дальше, уходя все дальше и дальше от цивилизации. Пляж все больше походил на воспоминания Робинзона о необитаемом острове, затягиваясь все дальше и дальше островками чахлых, но до идиотизма оптимистичных растений.

«Надо бы отдохнуть и двинуть обратно» – из желейной трясины выглянула первая полезная мысль.

«Да нормально все, ходим-отдыхаем, мы же не каждый день» – не согласился алкоголь в крови.

А вот потом воспоминания истончались неимоверно, дрожа хлипкими паутинками и зияя через каждый смутный кадр громадными прорехами. Конструкция очень полезная для создания теннисной сетки, а вот для восстановления событий крайне неуместная.

Что же было дальше? Ага, кажется, я села на песок, пытаясь впихнуть через ватное, набрякшее венами, горло, еще глоточек кислого пойла из длинной бутылки. Отчетливо помню синие прожилки на бежевом фоне: это прикрытые веки, не иначе. А затем я услышала голос. Он что-то спрашивал или просто выдавал в воздух бесполезные предсказуемые фразы? Не знаю. Я обернулась, чтоб сказать или ответить и…

– Ой, какие вы все одинаковые, скучные и пугливые, – нарочито капризным голосом уставшей уличной путаны протянула Русалка, вытягивая сквозь запутанные пряди волос веточку водорослей. Вытянула, брезгливо отбросила назад, увидела, что коричневато-желтый кустик вновь прилип к ее длинной шевелюре, и фыркнула, довольно щурясь и тряся головой.

– Не получилось – булькнуло чудище с рыбьим хвостом и умолкло.

Упитанная рука взмыла на уровень круглого и на удивление простоватого лица (насколько я помню, такие лица отчего-то называют «рязанскими»), и луна осветила длинный продолговатый предмет, из которого Русалка с упоением принялась отпивать. Вино. Вот что это. Та бутылка, с которой я угрюмо моталась вдоль моря, бесцельно разглядывая набегающую на берег воду.

– Не разбилась! – загомонила я, неизвестно чему радуясь.

Русалка отрицательно помотала головой, не отрываясь от процесса. Наконец, с шумным и удовлетворенным выдохом поставила сосуд на песок рядом с собой и вновь дружелюбно уставилась на меня. Дружелюбно и бесцеремонно. Так мои дети разглядывали в зоопарке пляшущих и воющих мартышек, в надежде, что они отколют сейчас нечто уж совсем потешное.

– Холодновато сегодня – бросила я наугад камень беспроигрышной светской темы.

– Как обычно – попалась на крючок рыба – баба. – Сентябрь, как-никак. Хотя, знаешь, иммунитет у меня, что-то, в последние года три не очень. Уже раз пять соплями обвешивалась, но если вовремя…

– Соплями?! – я в бешенстве вскочила и замахала руками, не решаясь еще подойти к ней поближе – да какими же, к черту, соплями? Ты же – Русалка! Качаешься на волнах, поешь песни, пьешь нектар…

– Нектар? – русалка тяжело упала на спину, вызвав колебания пухлого рыхлого живота, и визгливо захохотала, хлопая хвостом по берегу в такт своим бабьим радостным всхлипам.

– Нашла, блин, пчелку Майю!!! – обессилено выкрикнула бесстыжая рыбина темному небу и вновь заклокотала издевательским смехом.

– Да, нектар! И сидеть ты должна на каменистом берегу, держась за утесы, расчесывая волосы гребнем. Петь непонятные, но пронзительно–зовущие песни, маня безупречной формой грудей ошалевших от похоти рыбаков. Кстати, насчет форм… Тебе не кажется, что ты…э…что тебя многовато? Бока висят и вообще…

– На себя посмотри – лениво огрызнулась Русалка. – Венера Милосская, етит – кудрит.

– Я тут вторую неделю отдыхаю, – сокрушенно согласилась я и вздохнула – в ресторанах дорого каждый день трескать, беру что подешевле. Шаурма, хот-дог, плюшка-пирожок. Да и винишко сладкое тоже рельефа телу не придает.

– В-о-о-от – менторски подняла палец вверх Русалка – к чему я и веду. Двадцать первый век – век калорийной и вредной еды. Были времена, не спорю, когда в день удавалось найти на берегу только горстку забытых фруктов, потому и болтались на волнах, выискивая рыбешку. А теперь – наберут два мешка гамбургеров, не доедят, бросят на пляже, а ты ешь – не хочу. Ну, мы – то еще ничего, а вот в Америке…

– Да брось ты, началось! В Америке! Когда ж мы закончим на нее кивать–то, не пойму! «А вы слышали, в Америке-то уже… А у нас-то еще… И вообще, в Америке-то еще… У нас-то уже…». Ну и плевать, что живут хорошо, зато у них каждый второй– жирный, как поезд пассажирный.

Русалка вдруг резко и гортанно вскрикнула, сгибаясь пополам и обхватывая длинными, восковой бледности пальцами свое лицо.

– Что с тобой? – перепугалась я, в ужасе представляя, как волоку это упитанное хвостатое тело в больницу и до хрипоты ругаюсь в приемном покое из-за несуществующего русалочьего медицинского полиса. Но эта неуемная рыбина снова заходилась гомерическим хохотом, только и всего.

– Как? – просипела она, стирая набежавшие слезы – поезд…

– Господи, да выражение есть такое: «Жирный-жирный, как поезд пассажирный». Неужели никогда не слышала?

– Не-а – помотала головой смешливая Сирена (я бы даже сказала – Сиренище), размазывая по лбу пот и пытаясь отдышаться.

Некоторое время мы сидели молча. Я рассматривала внушительную тушку и не знала, как жить дальше. Должно же оставаться у людей хоть что-то, не опошленное вынужденной деформацией в угоду индустрии развлечений, что-то неосязаемое, незыблемое, трансцендентное, незамутненное. Картины, поэмы, стихи – много чем муза обязана этому загадочному неуловимому фантому славянских сказок. Что ж так слепы все? Прушковский, Лермонтов, Пушкин…И…я. А что если каждый, о ком в детстве мы с почтительным понижением голоса и придыханием рассказывали друг другу, окажется существом таким же тривиальным и обыденным? Домовой – не помощник и суровый хранитель дома, а ворчливый старикан, ноющий о своем артрите, баба-яга – крикливая базарная торговка, змей–Горыныч – любитель ругаться с управляющей компанией, требуя пересчета коммунальных услуг и доказывая, что хоть головы у него три, но в квартире–то он прописан как один жилец. Добрыня Никитич побежит по подъездам агитировать за Зюганова, Никита Кожемяка откроет фитнес-клуб…

Тоскливо и безнадежно рассматривала я примолкнувшую Русалку, ненавидя ее безумно, но, надеясь, из последних сил стараясь рассмотреть за всеми этими сантиметрами уютного сала мифическую стать. Прекрасную той особенной, совершенной, языческой жестокой красотой, за которой хоть на смерть, хоть в воду. Вот застыла она, глядя на море, значит, бежит по русалочьим венам повелительный зов морских недр, значит, есть волшебство…

Раздался размеренный храп и полурыба упала на бок, неловко подвернув под себя руку.

– Задрыхла! – радостно объявила она, пытаясь привести в вертикальное положение свое тело, кряхтя, невнятно и беззлобно ругаясь. Поскребла лениво спину, припорошенную песчинками, и потянулась к бутылке. От первого жадного глотка поперхнулась, захрипела, прижимая руку ко рту.

– Аккуратней, не торопись, никто не отнимает, – проснулась во мне женская потребность воспитывать кого-то.

– Не могу – прохрипела Русалка, беззаботно поднимая лицо к небу и блаженно улыбаясь, одновременно мотая длинными сосульками мокрых волос в разные стороны. Струйка вина скользнула вниз из ее рта, сбегая на шею, потом на бабью, бесформенную, расплющенную на животе грудь и впиталась в песок.

– «Не могу» – сурово передразнила я, невольно улыбаясь, – Вот подавишься – будешь тогда знать!

Морская веселушка в тот же миг вся подалась вперед, легла на живот, подперев ладонями лицо и с интересом уставилась на меня своими по-детски наивными глазенками.

– Что узнаю? – рыбий хвост нетерпеливо забился, в предвкушении человеческого откровения.

Я смутилась, судорожно придумывая достойный ответ.

– Ну…что пить нужно медленней – эта версия была встречена без восторга. Разочарованно и печально вздохнув, Русалка, цедя по капле, допила остатки вина и начала собирать волосы в косу.

– Поплывешь? – спросила я, неожиданно расстроившись.

– Угу – подтвердила Рыбина, деловито стирая винные полоски с шеи – Пора уже, а то потом…

– Нет, не надо…

Мне не хотелось, чтоб она меня окончательно добила описанием русалочьего метро, которое закрывается в двенадцать или ценами на билеты в морских маршрутках.

Я нашла свои сланцы, беспомощно раскиданные в метрах двух от места нашей беседы, натянула их и медленно побрела вдоль берега. Сзади послышался всплеск. Низкие и яркие южные звезды (недоступные, загадочные, холодные, хоть здесь какой-то порядок) устало моргали, осоловело глядя сквозь редкие тучи. Внезапно, сзади раздался невнятный вскрик, заглушаемый морем.

– Ве…ве…

Я увидела, что Русалка, качается на волнах, воздев руки к луне и что-то кричит.

Ве… Наверное, она кричит «Ветер!» Да! Я знала, знала!!! Весь наш разговор был не более, чем клоунадой и паясничаньем! Она не хотела мне доверить свои секреты, думаю, существует целый кодекс, удерживающий мифологических существ от посвящения в них человека! Да! Русалка охраняла Сказку! Я простила ей все: и кустодиевские плечи и сальные хвостики неухоженных волос, и повадки повидавшей виды матроны.

Я припустила изо всех сил, задыхаясь, скидывая на бегу мешающиеся сланцы, нетерпеливо протянув вперед руки. Забежала в воду, не видя, куда ступают мои ноги, так как с благоговейным трепетом всматривалась в странный русалочий ритуал.

– Ве… – снова донеслось до меня. Она заговаривает ветер, чтоб он был помощником в путешествии, чтоб не мешал, а ласкал и подталкивал. Думаю, для каждого из ветров у Сирен найдется своя песня, задабривающая его. С трудом передвигаясь в неспокойной воде, я все же подошла к Русалке очень близко и замерла, ожидая чуда.

– Две, говорю я тебе.

– Ты мне кричала? – удивилась я, не понимая, как я могу помочь ее ночному заплыву.

– Две бутылки в следующий раз бери – велела наглая алкозависимая Рыбешка и откинувшись на спину, не спеша погребла от меня.