Редактор Анна Баскаева
Дизайнер обложки Петр Волков
Автор аннотации Артём Антропов
© Саша Невская, 2025
© Петр Волков, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0067-3547-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.
Творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.
Платон
Пролог
– Нет, Леш, сегодня ты его не получишь.
Сквозь высохшие мутные потеки дождя на окне в зал искусств проникало безбожное южное солнце. Пахло мерцающей в воздухе пылью, дешевым мужским дезодорантом и ментоловым фильтром женских Vogue.
– Потому что мы с Константином решили провести выходные вместе, и тебя это не должно интересовать с тех пор, когда ты ушел от меня и своего сына. Вместе всей нашей семьей – я понятно выражаюсь или ты там совсем отупел под влиянием своих шлюх?
Раздраженное шипение, слетавшее с оранжевых губ женщины, беседующей по мобильному телефону с явно не самым приятным ей собеседником, едва доносилось до мальчика, стоящего перед невзрачным полотном в дешевой резной раме, неряшливо покрытой облупленным кое-где лаком. Сейчас он вряд ли мог бы воспринять что-то, кроме открывшегося перед его наивным, по-детски распахнутым взором зрелища.
Нечто подобное он уже случайно видел, проходя мимо комнаты мамы и Константина. Отчим щелкал пультом. Монотонное клац-клац-клац внезапно затихло, когда в телевизоре появился злой дядька с пистолетом и перепуганная девушка в изорванной одежде, которая по-экранному трагично хватала жемчужными зубами воздух и по-актерски натянуто выла, пока бандит бечевкой привязывал ее молочно-белые запястья к противно скрипящему деревянному стулу.
«Фу, у нее же все пальцы в занозах будут», – поморщившись, подумал мальчик. Однако, сжав в руках тарелку с молоком и обмякшей в нем кашицей кукурузных хлопьев, продолжил смотреть.
– Любовь моя, как ты смотришь эту мерзость? – протянул услажденный вечерней молитвой сонный мамин голос. – Эти твои детективы меня точно когда-нибудь с ума сведут.
– Все мужчины смотрят эту мерзость, Таша, – парировал голос Константина. – Это что-то вроде закона природы и… Саша, а ты что здесь делаешь?
Саша не слышал. Он, как и сейчас, зачарованно смотрел на героиню, к голубоватому виску которой, по законам жанра, уже было приставлено дуло. Мальчик жадно рассматривал ее подернутые пеленой живого страха глаза, полураскрытый бледный и сухой рот, рваные края грязной раны на шее, растрепанные мокрые волосы… и не мог оторваться. Он был без остатка поглощен страданием, так неожиданно естественно отразившемся на ее по-голливудски безупречном лице.
Она была, пожалуй, гораздо красивее, чем зажатые в своей прибранности и правильности девчонки из его класса. Картина, которую он зачарованно рассматривал сейчас, называлась «Звонок» – он узнал это с прибитой к раме оцарапанной металлической таблички. Саша не знал почему, но понял одно: приглушенные тона полных плеч изображенной на ней девушки и ее искаженного в неизвестной муке лица ему определенно нравятся. Ее влажные стеклянные глаза не выражали страха – только томительное тревожное ожидание чего-то. Рядом с ней были телефонная трубка и блистеры желтых таблеток. «Похожие мама пьет, когда приходит из театра или ругается с Константином», – озадаченно вспомнил мальчик.
– Костя, да куда же ты смотришь, в конце концов! – тонко пискнула мама на зазевавшегося спутника, рассматривавшего очередной безликий пейзаж, и метнулась к ребенку перед картиной.
Он успел последний раз схватить завороженным взглядом красноватый отблеск на матовой щеке перед тем, как его глаза окутала душная темнота.
– Сашенька, ты еще слишком мал, чтобы смотреть на подобное, так что я прислонила ладошку к твоим глазкам. Все хорошо?
Измученная девушка с картины продолжала испытующе смотреть на мальчика.
Саша медленно закрыл глаза.
Глава 1. Отец и сын
Goodbye to the roses on your street
Goodbye to the paintings on your wall
Goodbye to the children we’ll never meet
And the ones we left behind
Angus & Julia Stone – Santa Monica Dream
Палец сидящего напротив привлекательного темноволосого мужчины возрастом чуть более сорока пару раз глухо стучит о сигарету с тлеющим сероватым огоньком. Саша старается как можно незаметнее вдыхать вензеля тонкой струйки дыма, лениво тянущейся с противоположной стороны стола: мама и Константин даже не подозревают о пагубной привычке сына, а карманные деньги им уже благополучно спущены на очередную лицензионную версию мегапопулярной компьютерной игры. Не сказать, чтобы он сильно увлекался подобным досугом, но одноклассники, временами приходившие к нему на посиделки, требовали типичных подростковых развлечений. Он выбирал наименее порочный набор: ящик паршивого пива из киоска со стандартным названием за углом, не брезговавшего продажей алкоголя несовершеннолетним, пару дисков с видеоиграми и гору упаковок Lay’s.
– Ну что, колись, Сань: на мать пришел жаловаться?
Отец довольно прищуривается и предвкушающе растягивает тонкие губы в язвительной улыбке, не спеша стряхивая пепел на пол веранды и не обращая рассеянного внимания на стоящую рядом на деревянном столе для пикников пепельницу. Больше всего в своей жизни он любил две вещи: искусство фотографии и от души смеяться над матерью Александра. То есть сначала он, конечно, просто от души любил его мать. Все классически изменилось после их развода.
– Па, – Саша делает усилие, чтобы расцепить плотно сомкнутые от скрываемого стыда и боязни реакции отца зубы. – Мне нужны деньги. Мама с Константином копят на будущего ребенка…
Не потерявшие с возрастом своей самобытной красоты черты лица Алексея на секунду бледнеют, но он мгновенно берет себя в руки и, перебив сына, натянуто хохочет:
– Подожди-подожди, как ты сказал? Вавилов и Наташа копят на будущего ребенка? Как на новую кровать, что ли?
Саша краснеет. Кажется, и в тридцать лет он все так же будет делать вид, что аспекта интима в жизни не существует – и прежде всего в жизни его родителей.
– Па, ну хватит ломать комедию. Мне нужны деньги. Мне скоро поступать в университет, и вся подобная взрослая… суета. Маме рожать через шесть месяцев. Константин потерял работу. Она и без того вынуждена пахать в театре до крайних сроков, а ты знаешь, как там относятся к актрисам. Как…
– К вещи, – понимающе кивает отец. – Твоя мать часто так говорит. – Он прикусывает внутреннюю сторону щеки: – Говорила.
Молчание. Воздух хоть ножом режь. Саша давно уже находил симбиоз любви отца к осмеянию бывшей жены и волнения при упоминании ее стандартной счастливой жизни весьма причудливым.
– Так что мне делать, па?
– Идти в бордель, очевидно, – серьезно заключает отец и, наконец, вжимает окурок в неуклюжую глиняную пепельницу. – Только имей в виду, что отказов там не принимают.
Саша, тяжело выдохнув, прижимает ладони к бледному лицу.
– Расслабься, сын, я шучу, – спину Саши обжигает неосторожным отцовским хлопком. – Если не горишь желанием драить столы в придорожной кафешке, то фотографировать, разумеется. Я давно замечал в тебе нехилый потенциал, ты и сам знаешь.
Он чрезмерно резким движением хватает лежащий на столе старенький полароид, откидывается на потертую спинку раскладного стула для рыбалки и принимается тщательно рассматривать объектив, усердно стараясь придать лицу выражение беззаботности. Отец Саши никогда не умел талантливо притворяться, в отличие от бывшей супруги. Наверное, это и стало причиной их с Натальей разрыва.
– А чем фотографировать? Семейный Canon, кстати, сдох месяц назад. Отчим грохнул. Перебрал на семейном ужине в честь маминой беременности.
– Да хотя бы этим, – отец живо трясет рукой с камерой. – Слышал, у вас, у молодежи, снова в моде винтаж. Я, честно говоря, был уверен, что в моде у вас только сиги да всякое гнилое музло из наушников, не то что настоящее искусство.
Смех разряжает плотные пласты прогретого воздуха.
Саша любил нерушимый, казалось, дом отца. Живя под одной крышей с матерью, он вынужден был гнуться гуттаперчевым мальчиком и меняться подобно хамелеону, потому что ни один день своей взрослой жизни она не была одинакова. Возможно, так на ней сказывалась работа в местном театре и популярность, если это понятие было применимо для столь маленького и соответствующего своему названию забытого богом города, как Тихополь; младший Адамов не горел желанием разбираться в запутанной биографии столь неоднозначной персоны, как его мать. Время от времени перманентное приспособленчество надоедало ему, и он потихоньку сбегал в этот дом, где складной стул на веранде стабильно стоял у стола, глиняная пепельница стабильно покоилась на столе, отец стабильно сидел на стуле со стабильной «Явой» в пальцах, и менялось лишь положение черного калейдоскопа камер в спальне на втором этаже.
Он, может, любил не только всегда сухие клумбы у входа в отцовский дом, но и его владельца, но отказывался себе в этом признаваться: слишком сильна была детская обида, нанесенная уходом того из семьи. Он вырос и понял отца: даже такие непутевые фотографы-неудачники, как Алексей, вряд ли могут жить в любовном постоянстве, хотя бы из-за нужды в разнообразии своих придорожных муз. Понял, но не простил. Поэтому единственное, что ему оставалось, – это любить дом. Печально, но хотя бы не лживо.
– Тогда давай свою развалюху. – Саша широко улыбается отцу, но, подобно ему же, моментально надевает самую серьезную из своих масок. – Теперь буду делать не просто фото мамы с вонючими цветами от отчима, а винтажные фото мамы с вонючими цветами от отчима. Спасибо. Суперский стартап, па. Что там говорят про то, будто родители заставляют детей достигать того, чего хотели добиться сами?
– Рот на замок, малец, она еще не твоя. – Алексей подмигивает сыну, отдавая ему фотоаппарат и затем складывая руки на груди: – Лучше сделай фото отца. Потом будешь тыкать им в лицо писакам, которые на пике твоей славы спросят, какой снимок ты считаешь самым любимым.
Саша усмехается и присматривается в видоискатель. В объектив попадает не только отец, но и любимые спаленные солнцем и растрескавшиеся от времени клумбы. Честно – любить в этом снимке было что.
Щелчок – и цветастый лист. Адамов-младший жадно выхватывает его, чуть не уронив на деревянные доски пола.
– Дай ему подсохнуть и проявиться, умник.
Юноша кладет снимок на стол и складывает руки в замок.
– Ну и каково, лучший фотограф России-матушки?
– Пепельница смотрится… весьма гармонично.
– Как вспомню, что ты подарил мне ее на свой восьмой Новый год, так вздрогну. Быстро же ты взрослеешь, Санька, – Алексей пару раз медленно кивает, словно доказывая этот неожиданный факт самому себе. – А теперь вали к Вавилову и матери. Ей сейчас нельзя волноваться, так что, если узнаю, что ты активно зависаешь с дружками в подъездах или лезешь к девчонкам под юбки, уши надеру и выдеру заодно. Comprende?1
– Все будет окей, пап. Долго не зависать, под юбки лезть только с твоего разрешения. Comprende.
Уходя от отца, он в очередной раз думает о том, как сильно любит его дом.
Его хозяина, может быть, тоже.
Глава 2. Звездная ночь2
Where will I go
When the only home I’ve known
Is ashes now?
Now
How will I know
When the only love I’m shown
Is so changeable?
Daughter – Dreams of William
Ровная полоска розоватого вечернего света отливает на усыпанной созвездиями родинок спине Саши мягким матовым золотом. Он заперся в своей комнате и, сбив в комок дырявые кое-где простыни в мелкий цветочек, уселся на кровать для тщательного изучения допотопной камеры, которая, согласно уверенным словам отца, сулит ему миллионы долларов и миллиарды корреспондентов, жаждущих узнать о самом удачном в его головокружительной карьере снимке.
Конечно, он с трудом представляет подобный результат событий, которым совершенно безбашенно дает ход прямо сейчас, тем не менее небольшой капитал для будущей жизни на фотосъемках сколотить и в самом деле можно. Он давно принял мысль о том, что нечто великое, к чему так внезапно начал готовить его отец, скорее всего обойдет его стороной. Саша предпочитал жить по безрассудному принципу «здесь и сейчас», получая оплеухи и подзатыльники судьбы, но мгновенно фильтруя и впитывая то, что она рисковала ему подкидывать. Его философией было утверждение, что жизнь становится проще, когда понимаешь, что она рано или поздно оборвется. Значимость многих проблем катастрофически преувеличена, потому что они способны лишь в какой-то степени менять течение судьбы, но уж точно не предотвращать ее неизбежный конец.
Сегодня, в новом-старом дне, наступившем после встречи отца и сына, Наталья, женщина в самом расцвете лет с постоянно кардинально меняющимся имиджем и неизменными очаровательными ямочками на щеках, которые повезло унаследовать и Саше, отваживается примерить на себя роль примерной жены, счастливой матери и хранительницы домашнего очага. Она получается у нее, откровенно говоря, не слишком искренне, и Александр, морщась, но послушно глотая патоку фальши ее приветствия, по приходе домой небрежно чмокает мать в напудренную розоватую щеку и спешит в свою личную обитель, стараясь как можно быстрее скрыться от назойливых проявлений актерской заботы и театральной нежности.
– Даже платье надела, – неожиданно раздраженно проговаривает он в душную тень под окном, до побеления костяшек сжимая в руках новый-старый фотоаппарат, – розовосопляцкое. В белый горошек, когда вчера нацепила куртку с шипами, а потом готовила омлет под «Короля и Шута».
Безумная какофония материнских типажей успела наскучить и разозлить быстрее, чем он мог бы предположить. Неужели придется снова волочить ноги к отцовской перманентности, пялиться на выжженный ревнивым краснодарским солнцем сад и ныть о причудах семьи, в которой ему довелось вырасти, но не родиться? Он стискивает зубы и зажмуривается. Под веками, густо увитыми плющом голубоватых вен, пляшут острые искорки.
Да, типичные подростковые проблемы типичного старшеклассника типичной школы, расположенной в типичном крошечном городке на Юге России. Но кто сказал, что от этого легче? Когда вообще умаление проблемы решало саму проблему?
– Сынок, пойдем ужинать, – разливается мед голоса матери за дверью. – Мы с твоим папой очень хотели бы отметить твое успешное поступление в лучший медицинский университет Санкт-Петербурга!
«Твоим папой».
Сашу передергивает.
– Скорее с твоим мужчиной, чем с моим папой, – с бессильной злостью шепчет он в пыльную темноту. Затем глубоко вздыхает и пробно вытягивает полные губы в искусственно дружелюбную улыбку: еще немного потерпеть, еще каплю вытянуть, и этот театр на вечных гастролях закончится…
Но что, если вся жизнь – один большой театр и, сбежав от матери, отца и Константина, он не сумеет скрыться от масок, которые ему приходится надевать?..
Что, если смысл жизни – это безупречно отыгранные роли, вроде тысяч различных копий нас самих в мыслях знающих не нас людей?
На обеденном столе, криво накрытом праздничной скатертью, красуются залитая остывшим маслом жареная картошка, несколько коробок с пиццей в жирных каплях и курица в непропорционально большой тарелке.
– Твоя любимая запеченная в травах курица, – ласково говорит мать, глядя на Сашу глянцевитым кукольным взглядом. – Все как ты любишь, солнышко. Садись, пожалуйста.
Сердце в груди Александра колотится. Он начинает постепенно терять контроль над собой и прекрасно осознает это, но перспектива испортить семейный ужин осчастливленным ожиданием родителям все еще не слишком прельщает его.
Он кивком приветствует отчима – самого простого в своем образе семьянина мужчину в очках и с небольшими залысинами – и подчеркнуто аккуратно садится на предложенный ему стул. Ситуация похожа на паршивую пародию чаепития у английской королевы, и он, не решившись сымпровизировать в действе этого спектакля, тихо и нервно смеется в бумажную салфетку, едва успев поднести ее ко рту.
– Сын, ты чихнул? – интересуется Константин с уже набитым ртом. – Может, аллергия?
– О да, аллергия, – подхватывает подобострастным тоном Саша. – Наверное, из-за солнечной пыли, сами знаете.
Он смотрит на идиллию между матерью и будто совсем чужим ему мужчиной, изо всех сил подавляя бушующее внутри негодование и неясное смущение за ее поведение. Мириады вопросов роятся в его голове, отказывая ему в праве дышать полной грудью.
«Интересно, а была ли она так счастлива с моим отцом?»
Супруг щекочет Наталью щетиной, целуя ее в белую, недавно потерявшую былую упругость кожу шеи.
«Интересно, они правда любят друг друга или просто играют на этих паршивых театральных подмостках?»
Он гладит ее еще не выделяющийся живот сквозь батистовые складки платья, а она прижимает к нему ладонь мужа.
«Интересно, обязан ли я быть прикрепленным на ниточки к кресту и качественно отыгрывать свою роль на сцене, на которой сейчас стоят мои ноги?»
Раз.
Два.
Три.
– Я уезжаю в Питер. Сегодня. Сейчас.
За столом мгновенно повисает тишина. Смех супругов тает в воздухе.
– По сравнению с другими людьми жизненные сложности в твоей судьбе решительно отсутствуют, поэтому ты останешься в удобной для тебя атмосфере и в Питер поедешь тогда, когда мы с мамой решим тебя туда отправить.
Любимой присказкой Константина было «по сравнению с другими людьми жизненные сложности в твоей судьбе решительно отсутствуют». Саша успел выучить эту фразу наизусть и возненавидеть сильнее, чем любую театральную реплику матери.
Во-первых, раздражал тот факт, что именно так отчим и говорил. Слово в слово, словно шепотом произнося автоматическую молитву на воскресной службе в небольшой болезненно-желтой церквушке.
Во-вторых, выводил из себя учительский тон, каким он торжественно произносил ее. Да, в недалеком прошлом Константин преподавал в Сашиной школе математику, но, по мнению последнего, это не давало ему никакого права так пафосно выражаться в его с матерью семье.
Наконец, в-третьих, ему были ненавистны чувства, толчком к которым она служила. Она возводила непреодолимую стену между его комфортной действительностью и не слишком удобной фантазией. Заставляла покорно стоять на месте и не сметь даже помышлять о чем-то более перспективном, потому что, как ни крути, эффективнее всего на что-то большее всегда мотивирует недовольство: собой, окружающими, окружающим. Эта фраза, усиленная стыдом, вспыхивающим у Адамова спазмом где-то в горле, несправедливо отнимала у него всякое разрешение на хоть какой-нибудь протест, а значит – и на развитие.
Он отобрал у него мать, отобрал любовь к настоящему отцу, а сейчас осмеливается отбирать у Александра его самого?!
– С меня хватит! – Саша и сам не замечает, как, вскакивая с места, переходит на крик. – Я не буду больше плясать под ваши дудки! Как-нибудь свидимся, – презрительно добавляет он, глядя на Наталью, – с моей настоящей матерью, а не с тем болванчиком, который сейчас открывает рот по своим репликам.
Губы его дрожат, вена на виске учащенно пульсирует, а в карих глазах пламенеет ярость.
– Как ты смеешь так говорить со своей матерью?!
– А тебе советую сбрить свою уродливую щетину. До свидания, актеры погорелого театра!
От стучащей в ушах крови или от гнева, полностью овладевшего им в этот момент, он не слышит криков отчима и стенаний матери за дверью своей комнаты. Саша машинально выгребает из ящиков комода пестрый ворох вещей и швыряет их в чемодан. Забавно, как быстро предмет, о существовании которого вспоминаешь не часто, становится одним из средств к осуществлению цели. Остекленевшим взглядом он осматривается по сторонам и, ненадолго задумавшись, кидает в бывший школьный рюкзак отцовскую камеру и первый сделанный ею снимок. Кто знает, может, они больше и не встретятся.
Он перекидывает из окна сумки, а затем выпрыгивает сам, стараясь двигаться как можно бесшумнее, в мутный мрак летней ночи. Ватные ноги приносят его к поддержанной белой «семерке», подарку Алексея на семнадцатилетие сына. Все еще не признавая, что прямо сейчас он ставит жирную точку в своей прошлой театральной жизни, Саша подходит к ней, мысленно прощаясь не то с ней, не то с тем, кто ему ее подарил. Его взгляд цепляется за блестящее от капель недавнего дождя объявление на заднем стекле:
Продается отличная поддержанная машина. Будем рады сделать ее вашей! Звонить по номеру +7 861 66 73 42, позвать Костю.
Они продают его машину ради их ребенка… В голове застучало, словно молотком. Не помня себя, Саша с обессиленным криком пинает дверь «семерки». Предательство! Сначала отца, теперь матери… Нет, он больше не сможет здесь жить. Никогда!
Наталья и Константин выбегают в уже пустой двор. Ленивый ветер шевелит сочную зелень деревьев и сорванное объявление. Природе нет дела до необъятной пропасти, разверзшейся между сыном и его родителями.
– Наташенька, он просто побродит, переночует у одноклассников и вернется. И все будет как раньше: мы с тобой, Саша и малыш…
Над космической бездной одной из урн вокзала медленно догорает фотография. Ревнивый огонь уродует фальшиво безупречную красоту семьи из трех человек на снимке, сделанном во время празднования дня рождения подставного отца семейства: Саша между родителями, Наташа с очередным букетом, Костя с глупой улыбкой.
Пепел фотографии развеян вместе с мечтательным туманом прошлой жизни.