Дитя пыли
- -
- 100%
- +
Громкоговорители самолета снова ожили, из них донесся женский голос, произносящий вьетнамские слова. Дэн закрыл глаза и сосредоточился на интонациях, восходящих и нисходящих, мягких и лиричных, словно в песне. Как в тех колыбельных, которые, бывало, пела ему Ким. Некоторые слова казались знакомыми, например xin vui lòng. Вроде бы это значит «пожалуйста». Перед поездкой он постарался освежить в памяти вьетнамский язык, но, похоже, не слишком преуспел в этом.
Линда расстегнула сумочку, вытащила оттуда баночку с кремом и нанесла немного на лицо. Потом подкрасила губы розовой помадой любимого оттенка. В этом году Линде исполнилось шестьдесят шесть, но, глядя на нее, Эшленд до сих пор видел ту девушку, в которую когда‐то влюбился. Они ходили в одну старшую школу, и он начал поглядывать на симпатичную одноклассницу с первого года учебы. И сейчас Дэн по-прежнему мог вообразить, как Линда с раскрасневшимся решительным лицом носится по баскетбольной площадке, как отрываются от земли ее загорелые ноги, когда она бросается за мячом. К счастью, Марианна, младшая сестра Дэна, тоже была в команде, и можно было приходить на ее игры, чтобы понаблюдать за Линдой.
– Довольно, – несколько месяцев назад сказала ему жена после того, как он разрыдался после новостей с войн в Ираке и Афганистане. – На самом деле, милый, «довольно» – это слишком мягко сказано. Стадию «довольно» мы прошли много лет назад. – Она показала чек, который получила за продажу квартиры. – Давай-ка мы с тобой возьмем эти деньги и разберемся с твоими проблемами раз и навсегда.
«Стадию “довольно” мы прошли много лет назад». Линде незачем было говорить, что предстоящая поездка покажет, выживет ли их брак, – Дэн и сам все понял по ее интонациям. Он знал, что жена заслуживает большего счастья, но также знал, что возвращение во Вьетнам станет настоящим адом, когда оживут все его самые страшные воспоминания. Однако ради Линды он должен взглянуть в лицо своим призракам. Когда Дэн уезжал на войну, они были помолвлены, и Линда дождалась его возвращения. Она оставалась с ним вопреки всему. Но что, если она узнает всю правду о Вьетнаме? И о Ким.
Он достал из Линдиной сумочки свой паспорт и пролистал страницы. Вдруг пальцы у него задрожали.
– Да где она, черт ее дери?
– Кто?
– Виза.
Линда показала ему страничку с ярким красным штампом:
– Вот, видишь? На том же месте и по-прежнему действительна.
Дэн тряхнул головой. Вьетнам действовал ему на нервы, и он совершенно не мог себя контролировать.
– Ой, чуть не забыла. – Линда, подмигнув, вытащила из кошелька двадцатидолларовую купюру и сунула ее между страниц паспорта. Оказывается, эту хитрость посоветовали жене ее вьетнамские друзья, Зюи и Ньы. Сами они во Вьетнам не вернулись, говорили, что лишились родины из-за коммунистов, но, наверное, знали, что к чему.
Зюи и Ньы ходили с Линдой в одну церковь, ту самую, где собирали одеяла, одежду, игрушки и еду для вьетнамских беженцев, когда те только появились в конце семидесятых годов прошлого века. Тогда их называли лодочниками, потому что они прибывали в Штаты на лодках. Линда каждую неделю видела друзей во время мессы, но Дэн давно перестал посещать церковь. Во Вьетнаме он пришел к убеждению, что у Бога мало власти над миром, который так превозносит войну.
Искренне любя жену, Дэн все же сомневался, не было ли ошибкой отправиться с ней в эту поездку. Год назад Билл и Дуг летали во Вьетнам и звали его с собой. Тогда он просто не смог заставить себя к ним присоединиться, но теперь думал, что, может, было бы лучше вернуться сюда с друзьями-ветеранами. Они бы поняли его чувства, его страхи. Сейчас, почти прибыв на место, Дэн не сомневался, что плохо подготовился к путешествию. Правда, он ходил в Публичную библиотеку Сиэтла и ближайший книжный магазин, принося домой стопки книг, написанных вьетнамскими авторами. До этого Дэн годами читал произведения американских ветеранов, чтобы разобраться с пережитым и убедиться, что он не один такой. И все же глаза ему открыла вьетнамская литература. Особенно сильно на него повлиял роман Бао Ниня, его бывшего врага, под названием «Печаль войны». Читая ее, Эшленд словно смотрелся в кривое зеркало. Он легко мог представить себя на месте ее главного героя Киена, ветерана войны из Северного Вьетнама. Название романа говорила само за себя. Когда Дэн рассказывал об этом своим друзьям-ветеранам, они искренне удивлялись, почему он выбрал книги, написанные теми, кто когда‐то пытался их убить. И кого когда‐то пытались убить они сами. Но Дэну хотелось понять тех, кого во время войны он даже не считал за людей. Ища в них человечность, он пытался вновь обрести свою.
Первые несколько лет после его возвращения с войны Линда пыталась расспрашивать, как там было, что ему пришлось повидать. Он отвечал, что не хочет об этом говорить. А однажды летней ночью 1983 года ему приснилось, что на него напали вьетконговцы. Сразу несколько человек. Он боролся с одним из них, душил его и вдруг услышал, как кашляет, задыхаясь, Линда. Дэн проснулся и увидел, что сжимает ей горло.
Жена ушла бы от него, но на следующее утро он позвонил психиатру и записался на прием. До этого инцидента Дэн отказывался иметь дело с мозгоправом – не хотел, чтобы ему диагностировали какое‐нибудь психическое заболевание. Вдруг после этого его лишат каких‐то прав, может даже водительских? Но доктор Барнс сказал, что Эшленд – не единственный ветеран с такими проблемами, и попросил его посещать собрания таинственной «Группы 031», которая называлась так, чтобы обеспечить анонимность ее членов. Это порадовало Дэна: ему совершенно не хотелось, чтобы кто‐то узнал, что он ходит на собрания страдающих посттравматическим расстройством. Именно там он познакомился с Биллом и Дугом. После многочисленных консультаций и собраний группы Дэн почувствовал себя лучше, но Линда годами отказывалась спать с ним в одной постели.
На семейных сессиях у доктора Барнса Линда получила кое‐какую информацию о том, каково пришлось на войне ее мужу, но не узнала самого главного. Ей было неизвестно о Ким. О погибших членах его экипажа. О школьниках, кровь которых на глазах Дэна впитывалась в землю. В лучшие денечки ему и самому удавалось убедить себя, что ничего этого никогда не было.
Недавно супруга подружилась в группе поддержки для жен ветеранов войн с доктором Эдит Хох – доктором Э, как звала ее Линда, – которая и сама была замужем за прошедшим Вьетнам человеком. Линда настояла на том, чтобы они встретились перед этой поездкой. Хох постаралась подбодрить друзей. Сказала, что они с мужем побывали во Вьетнаме и это им помогло. Попросила Дэна с Линдой обсудить свои чувства относительно будущей поездки и тех ожиданий, которые они на нее возлагают. Посоветовала, когда прибудут на место, дать себе время на проживание эмоций и не затевать сразу слишком много дел. Написала на своей визитке домашний телефон.
– Если будет какой‐нибудь кризис, сразу звоните мне, – предложила Эдит. – Неважно, ранним утром или среди ночи, просто звоните.
Самолет продолжал снижение, и когда они вышли из облаков, Дэн посмотрел вниз. Рисовые поля. Прошла целая жизнь, но эти рисовые поля не утратили своего изумрудного цвета. Когда солнечный свет падал на зеркальную шахматную доску притопленных плантаций, они по-прежнему сверкали, как лезвия ножей. А реки, протекающие сквозь яркую зелень, все так же напоминали ядовитых змей.
Линда, улучив момент, взглянула в иллюминатор и воскликнула:
– Какая красота!
Сайгон, который теперь назывался Хошимин, постепенно вплывал в поле зрения. Некогда знакомый, как собственная ладонь, вид на город стал совершенно неузнаваемым из-за высоток, сверкающего стекла и забитых машинами улиц.
– Ты только посмотри вон на те небоскребы! – восторженно проговорила Линда.
Дэну захотелось рассказать ей о столбах дыма, которые, бывало, вздымались в это небо, о свистящих звуках, издаваемых летящими на город ракетами, о пожарах в ночи, уличных нищих без рук и ног, но он побоялся тревожить старые воспоминания.
Он вытянул шею, высматривая аэропорт Таншоннят, где ему довелось служить. Сперва Эшленд просто возил больших чинов и гражданских знаменитостей на некие подобия экскурсий.
– Много званых, но мало избранных, мой юный уоррент-офицер [3], – сказал ему старший сержант. – Ты был лучшим в своей группе и хорошо выглядишь на фотографиях: как раз то, что им тут нравится. Так что радуйся и будь благодарен.
Однажды Дэн даже доставил на базу огневой поддержки прославленную звезду Голливуда. Командир его воздушного судна и другие члены экипажа были потрясены, но сам Дэн обнаружил, что присутствие актера лишь усиливает странное ощущение, будто все это происходит на съемочной площадке фильма о войне, а не в реальной жизни. С одной стороны, Дэн радовался, что не участвует в боевых действиях, а с другой – стыдился этого и хотел испытать себя под огнем врага. Иначе зачем я здесь нахожусь, думал он.
Наконец его назначили пилотом и командиром экипажа в летный взвод вертолетов-челноков. Он летал на своем UH‐1D/H, участвовал в боевых операциях, доставлял на позиции пайки, боеприпасы и живых солдат, иногда вывозил раненых и мертвых. И не мог знать, как эти задания навсегда изменят его жизнь.
Аэропорт Таншоннят раскинулся перед взором Дэна. Место выглядело незнакомым, и гора упала с плеч. Тут все изменилось. Незачем так волноваться. Теперь он просто турист. Дряхлеющий американец с сумкой на поясе в сопровождении обладательницы палки для селфи. Никому не нужно знать, что он тут воевал.
Наблюдая, как стюардесса в кресле напротив откинулась на спинку и поправила свой аозай [4], Дэн опять оказался в потоке воспоминаний. Ким часто носила платья такого же фасона из мягкой ткани, ниспадающей от шеи до колен, и с высоким воротом. Однажды много лет назад он в восхищении смотрел, как Ким в белом аозае готовится к буддийской церемонии в пагоде по соседству. Тогда они только‐только переехали в квартиру, которую снял Дэн. Ким стояла у окна, водя расческой вдоль водопада волос, а Дэн лежал на кровати, пораженный противоречивостью страны, в которой он находился, где среди ужаса цветет такая красота и грация.
– Вот и прилетели. Отлично! – сказала Линда, когда самолет остановился. Дэн прижал руку ко лбу. Он пытался стереть Ким из своей жизни. Сжег все ее фотографии. Старался убедить себя, что она всего лишь призрак, греза. Но в его воспоминаниях она упрямо оставалась реальной, и теперь, когда он вернулся в город, который их свел, спешила навстречу возлюбленному.
Дэн снова видел ее лицо – прекрасное лицо восемнадцатилетней девушки. Ее карие глаза. Ее слезы.
Невозможный выбор
Деревня Фуми, провинция Киензянг,
март 1969 года
Чанг высоко подняла деревянную ручку и изо всех сил ударила мотыгой в землю. Раздался стук, откололся большой комок почвы, а правую ладонь пронзила острая боль. Должно быть, мозоли лопнули. Чанг стиснула зубы.
Чуть поодаль ее семнадцатилетняя сестра Кюинь, низко наклонившись, полола сорняки. Ее лицо пряталось под конусом шляпы нон ла. Она была на год младше Чанг и тоже не смогла сдать вступительный экзамен в старшую школу, а значит, диплома ей не видать. Чанг была уверена, что сестренка справится с заданиями, однако каждому известно, что в старшую школу переходит всего треть учеников.
Чанг мечтала о ветерке, но жара льнула к ней, точно вторая кожа. Плечи болели. Четыре урожая риса назад, когда девочка только начала целый день трудиться на семейных полях, она думала, что постоянная боль в теле – признак какой‐то страшной болезни, может даже рака. Но когда она поделилась опасениями с Хиеу – мальчиком, который ей очень нравился, – тот засмеялся и возразил, что, будь у них буйвол, чтобы пахать, их тела так не страдали бы.
Хиеу знал, о чем говорит, поскольку тоже выращивал рис.
Чанг с младшей сестрой работали с рассвета, но сорняки, которые нужно было выпалывать, по-прежнему красовались на большей половине поля. А после прополки все тут нужно будет не раз и не два залить водой, пока почва не станет рыхлой и не напитается воздухом, готовая принять в себя рисовые зернышки.
Когда ставшая совсем коротенькой собственная тень сказала Чанг, что время близится к полудню, девушка взяла высушенную тыкву-горлянку и плеснула из нее воды себе в рот, а потом дала немного сестре.
– Еще столько! – вздохнула Чанг.
– Справимся. – Кюинь вытерла пот с длинной загорелой шеи. – Có công mài sắt có ngày nên kim.
Чанг кивнула. В поговорке, которую процитировала сестра, содержалась истинная мудрость: «Упорство превращает железный прут в иголку».
Кюинь прищурилась от солнечного света.
– Сегодня ночью мне снова приснилось, что на нас напали вертолеты. Прямо здесь! – Она окинула взглядом поле, которое тянулось до самой их деревни. Вокруг почти никого не было, лишь несколько крестьян низко пригнулись к самой земле. В воздух взмыла стая аистов, их белые трепещущие крылья напоминали траурные головные повязки.
– Ты помнишь самое главное? Если они заявятся, стой спокойно. Не беги. – Чанг смотрела, как сестра пьет, и молила Будду о защите. Несколько дней назад американские солдаты гоняли нескольких якобы вьетконговцев по полям соседней деревни. Ходили слухи, будто трех крестьян застрелили с вертолетов.
– Ха, если поблизости что‐то начнется, спорим, ты первая так перепугаешься, что намочишь штанишки, ти хай. – Кюинь допила воду и подобрала свою мотыгу. Она назвала Чанг «сестра номер два», хотя та была старшим ребенком в семье. Люди в их местах верили, что злые духи часто охотятся за старшими детьми, поэтому возникла традиция звать первенцев вторыми.
Сама Чанг не знала, как поведет себя, если военные начнут штурмовать их поле, но после встреч с вертолетами ей удалось выжить. Некоторые из них пролетали так низко, что, казалось, ветер от их пропеллеров вот-вот подхватит ее и унесет, как лист. Но девушка не смела даже пригнуться, а лишь стояла столбом в окружении вихрящейся пыли, крепко зажмурившись, и мысленно бормотала молитвы. Родители преподали ей немало уроков выживания, один из которых касался вертолетов: с них стреляют по каждому, кто бежит. Стреляют и убивают.
– Будда за нами присмотрит. А жить или умереть, решают Небеса, – сказала Чанг младшей сестре и отошла на край поля. Трава защекотала ступни, прогоняя тревоги, от которых было тяжело на душе. Прыгнул и пропал в зарослях мимозы кузнечик, и листва растения мгновенно свернулась, так что на виду остались только пурпурные цветы, похожие на нежные пушистые помпончики. Интересно, подумалось Чанг, а не был ли крестьянином тот человек, который первым дал мимозе ее вьетнамское название cây mắc cỡ, что значит «чувствительное растение».
Кюинь вытерла ноги о траву. Щеки у нее порозовели, из конского хвоста выбились, обрамляя овальное личико, несколько прядок. Чанг почувствовала укол зависти. Как сестра ухитряется всегда выглядеть такой хорошенькой? У нее столько поклонников!
– Все‐таки нужно, чтобы ма готовила больше риса. Я не могу работать, когда настолько голодна. – Кюинь сунула ногу в пластмассовую сандалию.
В животе у Чанг забурчало. Вчера вечером мама съела половину своей обычной порции и заявила, что сыта. А Кюинь скребла и скребла ложкой горшочек из-под риса, хотя там уже ничего не осталось. А позднее, выйдя к колодцу помыть посуду, Чанг увидела, как мать стоит во дворе без единого движения, словно небеса заставили ее врасти в землю, и смотрит на их бывший кирпичный дом. Дом, которого они лишились.
Наконец Чанг и Кюинь ушли с поля. Вдоль деревенской дороги стояли в тени деревьев окутанные тишиной хижины с соломенными крышами. Несколько крестьян несли корзины, ускоряя шаги из-за полуденной жары. Мимо прошла группа солдат из армии Республики Вьетнам, АРВ, и Чанг порадовалась, увидев их винтовки. Меньше чем в двадцати километрах отсюда партизаны-вьетконговцы установили частичный контроль над несколькими деревнями.
В школе ей объяснили, что причиной войны стало нападение Хо Ши Мина и коммунистов, но Чанг знала, что семена конфликта были посеяны за много лет до этого, когда Вьетнам оккупировала Франция. Именно Хо Ши Мин нанес поражение французам, и теперь его правительство контролировало север страны. На юге, где жила семья Чанг, всем распоряжалось правительство Республики Вьетнам и его армия, АРВ, а еще американские войска, которые, по идее, должны были помогать мирным жителям, защищая их. Но вьетконговцы – коммунисты с севера, пробиравшиеся на юг, и поддерживающие Хо Ши Мина южане – скрывались повсюду. Это могли быть и мужчины в черной одежде, прячущие оружие, и невинного вида девушки с гранатами под рубашкой.
Чанг не понимала, зачем людям воевать, но, похоже, противостояние становилось все ожесточеннее. Поддерживающие правительство Южного Вьетнама американцы бомбили Север, и месть не заставила себя ждать. От этих мыслей мотыга на плече девушки словно потяжелела.
Она шла за Кюинь, не сводя глаз с длинных волос сестры, тех самых волос, которые они когда‐то заплетали в толстые косы, сидя в тени бананов и ожидая возвращения отца.
* * *Четыре года назад, когда отца призвали в АРВ, он принес домой два банановых саженца для их сада.
– Вернусь в тот день, когда они принесут плоды. – Он зачерпнул воды плошкой из кокосовой скорлупы и полил землю.
Чанг вцепилась в сильную, мускулистую руку отца.
– Пожалуйста, ба… не уезжай.
– Он должен ехать, ты же знаешь, – оттолкнула сестру Кюинь. – Не смей плакать, иначе твои слезы принесут ему несчастье.
Отец бросил плошку и обнял обеих дочек.
– Я буду сражаться бок о бок с самыми подготовленными солдатами в мире. Только вообразите, их прислали из самой Америки! У них лучшее оружие, и они меня защитят. Так что не волнуйтесь.
В следующие месяцы Чанг умоляла бананы расти быстрее. Подкармливала их компостом из буйволового навоза, который мать приготовила для рисовых плантаций. Они с Кюинь прыгали от радости и хлопали в ладоши, когда один из бананов зацвел. Вскоре после этого цветки появились и на втором растении. Затем цветущие кисти стали огромными и свисали вниз, как красные фонарики, которыми украшают деревню к празднику Середины осени. Каждый день после школы сестры усаживались под бананами и смотрели на калитку. Чтобы скоротать время, они заплетали друг дружке косы. Потом на месте старых банановых растений появились новые. Однажды дождливым днем Чанг вернулась из школы и увидела мать, сидящую рядом с мужчиной странного вида. Его изможденное лицо наполовину скрывала жесткая борода, глаза смотрели устало и отрешенно. Когда мужчина прошептал ее имя, Чанг выронила бамбуковую корзинку, и белые цветки сесбании, которые она собрала для супа, рассыпались по полу.
Физически отец не пострадал, но он больше не смеялся. И не рассказывал о том, что повидал и чем занимался. Позднее Чанг узнала, что его демобилизовали из-за психического расстройства.
* * *– Как думаешь, дождь будет? Очень уж жарко, – обратилась Чанг к идущей впереди Кюинь.
Та переложила мотыгу на другое плечо и подняла взгляд.
– Смотри-ка, это же Хан?
Чанг прищурилась. С противоположной стороны им навстречу, пригнувшись, изо всех сил крутил педали велорикша, а в его тележке сидели Хан и ее мать. Хан была лучшей подругой Чанг. Год назад она уехала из деревни в Сайгон, потому что дядя нашел ей работу в американской компании. С тех пор подруга прислала родичам столько денег, что ее мать смогла выстроить кирпичный дом.
– Прячься! – Чанг потянула сестру за руку, оглядываясь в поисках какого‐нибудь куста. Хан стала теперь богатой девушкой, незачем ей видеть их в потрепанной крестьянской одежде с грязными мотыгами на плечах.
Кюинь вырвалась.
– Ти Хан, сестричка Хан! – крикнула она, повернувшись к велорикше. – Когда ты вернулась?
Велосипед заскрипел, рикша остановился. Хан выглядела роскошно в черных шелковых брючках и блузке в цветочек.
– О, привет… с работы идете?
Чанг кивнула, мечтая провалиться сквозь землю.
– Chào cô, – поздоровалась Кюинь с матерью Хан, которая улыбнулась девушкам.
– Поезжай домой, ма. – Хан выпрыгнула из тележки.
– Не забудь, к обеду бабушка придет! – крикнула ей мать, когда рикша тронулся с места.
– Хорошо выглядишь, сестра… Так поправилась. – Кюинь осмотрела подругу с ног до головы.
– Ой, нет ничего хорошего в том, чтобы толстеть, – похлопала себя по животу та.
– Почему? – поразилась Кюинь.
– В Сайгоне модно быть худенькой, – засмеялась Хан.
Чанг покачала головой. Как такое возможно? Толстый значит богатый. Худыми бывают только бедняки.
Кюинь, Хан и Чанг направились к клубничному дереву, возвышавшемуся над деревенской улицей. Его ветви тянулись к ним, как распростертые крылья наседки, защищающей своих цыплят. В зеленой кроне прятались сотни мелких плодов, некоторые уже поспели и алели крошечными звездочками. Чанг знала, что в каждом из них скрывается ароматная сладкая мякоть. Хотелось подвернуть штанины, уцепиться за ветку и карабкаться все выше, пока не удастся до них дотянуться.
Хан встала на цыпочки, потом подпрыгнула, однако смогла сорвать лишь розовую, недозрелую ягодку и забросила ее в рот.
– Ну… как живете?
Сестры побросали мотыги. Кюинь забралась на низкую ветку и сидела, болтая ногами.
– По-всякому. – Чанг сняла нон ла и принялась обмахивать ею, как веером, себя и подругу. Эту коническую шляпу, сплетенную из пальмовых листьев и бамбука, подарила ей мать. Чанг красными нитками вышила внутри свое имя и вступительный стих «Поэмы о Киеу» Нгуена Зу: «Сотни лет, что живет белый свет, у судьбы и таланта согласия нет».
– Утром мне повстречалась парочка приятельниц… они сказали, что вчера у вас дома были какие‐то люди и стоял крик. Это правда? – спросила Хан.
Чанг закусила губу. Ну зачем ее приятельницам понадобилось сплетничать?
– Кредиторы, чтобы они в ад провалились, – объяснила Кюинь.
– Да, пусть катятся ко всем демонам! – выплюнула Чанг.
Выругаться оказалось приятно. Кредиторы повадились в их дом год назад, когда друг детства родителей сбежал невесть куда, не вернув долг. Испарился, прихватив не только все сбережения отца с матерью, но и сумму, равную сотне золотых таэлей, которую они взяли взаймы, чтобы зарабатывать на разнице в процентных ставках. Сперва кредиторы были вежливы, но со временем потеряли терпение. Неужели им непонятно, что родители – просто жертвы, не имеющие средств, чтобы возместить долг?
– Мама рассказывала о мошеннике, который вас одурачил, – вздохнула Хан. – Похоже, он втянул в якобы выгодное сотрудничество с банком кучу народу. Надеюсь, полиция скоро его поймает.
– Он уже больше года в бегах, и я не уверена, что полиция до сих пор его ищет. А кредиторы грозят отобрать у нас поле и дом, хоть они и немного стоят. – Кюинь сорвала ягоду и швырнула вперед с такой силой, что та перелетела через дорогу.
Чанг думала о долгих поездках, которые мать проделывала вместе с другими жертвами мошенничества в попытках найти бывшего друга. Вернувшись в последний раз, она изо всех сил ударилась головой о твердый, как камень, глиняный кувшин, где семья хранила воду, и заявила, что хотела бы покончить с собой из-за своей ошибки.
– Я знаю, как вы стараетесь найти работу, – понизила голос Хан, – но, может, вам поискать за пределами нашей провинции? – Она подождала, пока мимо пройдет несколько деревенских ребят. – Я вам это говорю, потому что мы подруги… Вы обе могли бы зарабатывать в Сайгоне.
– Но у тебя там дядя, а у нас – никого. – Чанг глазела на волосы Хан. Зачем она обрезала их так коротко? А кожа у нее стала такой светлой, что прямо светится. Как ей удалось этого добиться?
– Вам никто и не нужен, – улыбнулась Хан. – Достаточно только выглядеть… ну, понимаете, хорошо. Вы обе красивые. Уверена, у вас отлично получится.
– Но что именно нужно делать? – спросила младшая сестра.
– Пить сайгонский чай, – засмеялась Хан.
– Чай? – спрыгнула с ветки Кюинь.
– Ага. Сидеть в баре, пить сайгонский чай и зарабатывать хорошие деньги.
– А что такое бар? – удивилась Чанг.
– Ну, это такое место, где американским солдатам продают выпивку.
Чанг вздрогнула. Как Хан пришло в голову, что они станут распивать чаи вместе с этими иностранцами, чьи руки зачастую обагрены кровью? Кровь часто преследовала девушку в кошмарных снах.
Хан осмотрелась по сторонам. Вроде бы никого, но она все равно перешла на шепот:
– Клянетесь не говорить никому, даже призракам?
Сестры кивнули.
– Я работаю… не в американской компании, а в баре. Прихожу туда, пью сайгонский чай и получаю деньги.
Ладонь Чанг взлетела к губам.
– Но я думала, твой дядя…
– Нашел мне хорошую работу, так? А вот и нет! Я сделала ему несколько подарков, чтобы он сохранил мою тайну. Просто дальняя родственница тоже этим занимается, ну и мне посоветовала. – Хан подмигнула.