- -
- 100%
- +
© Нихилим, 2025
ISBN 978-5-0068-5428-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Этюды черни
Snuff
Сквозь матовое стекло душа – размытые блики,как акварель, оставленная ребенком.Теплая вода стекает по ребрам – я считаю их,как года, как пропущенные звонки.За окном – сосны. Нет, не сосны – тени сосен,наряженные сентябрем в золотые саваны,уже пахнущие школьным клеем и грифельной тоской.Я голый. Совсем. Как в первый день рождения.Вода – не вода, а временная амниотическая жидкость,возвращающая в состояние до стыда, до масок,до «держи дистанцию».2020-й заперт снаружи.Он царапается в двери, но здесь – толькошум воды, запах ржавчины и холод пожелтевшей плтики.Я закрываю глаза.На секунду – рай.Советские кафели, ржавые трубы,тепло, уходящее в дренаж, как наше детство.Открываю – все еще здесь.Все еще август.Все еще я.Но где-то между паром и реальностьювисит мысль:а что, если это и есть счастье?Голая кожа.Тишина.Никто не умрет сегодня —по крайней мере, в этой душевой.Хаосмос утренний
(вариация на тему кофейных пятен и сигаретного пепла)
1. Начало (которое могло бы быть концом)
Кофе – чёрный вихрь в фарфоре треснувшей вселенной,сигарета – палка-выручалка для губ, забывших молитву.Язык обожжён. Зрачки расширены. Время —это рассыпанный сахар на столе, где ангелы-пьяницыиграют в кости моими недописанными строками.2. Алхимия
Кофейная гуща – осадок ночи в фильтре бытия.Сигаретный дым – призрак моей юности,кружащий в танце с пылинкамипод потолком-черепом.(Они шепчут: «fastidium et quies – это просто инструкцияк кофеварке, которую никто не читает»)3. Ритуал
Первая затяжка – катарсис.Первый глоток – падение в бездну.Я – жрец автомата по продаже маленьких смертей,где за 30 рублей можно купить12 смолотых секунд блаженстваи 7 – чистейшего отчаяния.4. Символика
Пепел – это буквы, которые я не дописал.Ожог на столе – моя личная печать.Кольца дыма – главы из ненаписанного романа,где герой – это я,но в другой вселенной,где кофе холодный,а сигареты – мятные.5. Финал (или нет?)
На дне чашки – осадок.В пепельнице – окурок.На губах – вкус конца света,который так и не наступил.А я всё сижу,и кажется,что если прислушаться,то можно услышать,как некто в углубормочет:«Ну и зачем ты это выпил?»Пока варится кофе
Серый свет. Кухня.Страницы Хайдеггера впитывают утреннюю тошноту,я размешиваю пепел в кофейной гуще —получается идеальная метафора познания.На столе:чертежи бомбы (угол 45° для максимального поражения)аккуратно придавлены томом Ницше.Пока варится коф —Телевизор хрипит:«Квантовая революция!»Ученый с лицом дохлой рыбыразмахивает графиками.В углу экрана —робот-ребенок собирает автоматс младенческой сосредоточенностью.Пока варится кофе —Сосед колотит в стену:«Ты слышал мою теорию о конце метанарративов?!»Я слышу.Также слышу:за стеной старуха проклинает шкодливого кота,а по радио —сводки с фронтов,перебиваемые рекламой йогурта.Пока варится кофе —Мои книги.Тысячи страниц мудрости.Теперь они —дрова для костра из тезисов:«Цивилизация = страх × время».На полке:стихи Целана придерживают бутылку,чтобы та не упалана инструкцию к зажигательной смеси.Пока варится кофе —Симфония №7 звучит как саундтрекк презентации нового дрона-убийцы.Гойя на постере подмигивает:«Разве не прекрасно?»Я киваю,разглядывая фото расстрелянной деревнив учебнике по искусствоведению.Пока варится кофе —В голове дописываетсямоя диссертация:«Эстетика насилия в эпоху постгуманизма».Глава пятая:«Босх как предтеча современных концлагерей».Пишу кровью из порезанного пальца —так искреннее.Замок
Я помню, как впервые увидел его —это было утро, окрашенное в цвета детской акварели.Замок парил над землей,как обещание,вышитое золотыми нитями на синем шелке неба.«Там, – думал я, —в высоких залах с витражными окнамиобитает мудрость,что расправляет крыльяпри свете вечных канделябров.А в подвалах —бочки с вином,в котором растворилисьвсе unanswered questions».Дорога оказалась длиннее,чем я рассчитывал.Годы, как нищие,обшаривали мои карманы,выуживая монетки веры.Когда же я добрался,замок встретил меняскрипом ржавых петель —это были не врата в Эдем,а всего лишьразваливающиеся зубыстарого чудовища.Стекло в окнахоказалось простым бутылочным стеклом,кривым и мутным.В библиотеке —лишь обложки без страниц,как коконыпосле вылета бабочек.А вино…О, это был просто уксусв грязных бутылкахс поддельными этикетками.Теперь я сижу у его подножия,собирая по каплямту росу надежд,что когда-токазалась мне нектаром.По вечерамслушаю, как ветериграет на развалинахпесню,что я когда-топринял за зов судьбы.В поисках утраченного рая
I. Изгнание (аллегро диссонанс)
Мы выпали из Эдема, как запятаяиз священного текста —и теперь бредём по пустырям автозаполнения,где ангелы-алгоритмыпредлагают намвернутьсяв корзину.(О, Адам! О, Ева!Ваши яблоки теперь лежатв фруктовых корзинах офисных кухонь,помытые,упакованные в пластик,с QR-кодами вместо змей.)II. Плач по бинарному коду (адажио на разбитой клавиатуре)
Где вы, реки из молока?Где вы, мёд, что струилсямежду строк Откровения?Мы построили Сити из стекла,а внутри —пустота,гулкая,как кэш-память Бога,который вышелна пенсию.(Иногда ночьюя слышу, как гигабайты раяпереписываютсяна жёсткие диски Ада —тихий звонудаляющихся файлов«beatitude_backup. zip». )III. Интермеццо (найденное в кэше)
«Рай – это не место.Это состояние.Как 404 ошибкав храме твоей памяти.Ищи.(Но не найдешь.)»IV. Communio (спам от Всевышнего)
Дорогой Пользователь!Ваша подписка на «Вечную жизнь»истекла.Для продления:1) Покайтесь (Ctrl+Z).2) Введите капчу (докажите, что вы не бот).3) Примите условия (мы их всё равно поменяем).P.S. Ваши персональные данныеуже проданы в третьи руки.Спасибо, что выбрали нас!V. Libera Me
(финальный баг-репорт)Господи, выведи насиз этого бесконечноголабиринта без Wi-Fi,где мы потерялидаже собственные тени —они осталисьтам,в Саду,приклеенные к экранупервого iPhone.(А теперь мы тычемсяв тёмные углы метавселенных,ища тот самыйзапретный плод —возможностьнажать назад.)Лицом к лицу со смертью
Я пришёл туда, где когда-тоучился читать имена на камнях,как другие учатся алфавиту.Мы искали прабабушкупо соседству с Конкиными —их фамилия была маяком,чтобы не потеряться среди мертвецов.Теперь бабушка и дедлежат под одной плитой,а Конкины —их могила заросла,как будто смертьустала притворяться памятником.Я трогаю облезлую краску —она осыпается, как кора,и под ней ничего нет,только пустота,которая всегда была внутри.Я думаю:«Когда-нибудьи моё имястанет просто ориентиромдля чужих детей,которые будут искатьсвоих мёртвых».А пока —я живой,стою здесь,дышу,и даже эта ржавая оградапомнит менямальчишкой,который боялсяне смерти,а забыть,где поворотк выходу.Как исчезает человек
Саше Соколову с благодарностью
Сначала растворяются границы. Контуры рук становятся акварельными – вот уже пальцы оставляют следы на столе, но сами стола не касаются. Губы шевелятся, но звук отстаёт на три секунды, как плохо синхронизированная киноплёнка.
(А в зеркале кто-то другой моргает, когда ты уже закрыл глаза.)
Потом распадается время. Вторник протекает сквозь пальцы как песок, но четверг застревает в горле костью. Ты трижды завариваешь чай в одной и той же кружке, потому что не помнишь – кипела ли вода или это был сон про паровозы.
«Доброе утро» – говоришь ты почтальону, но это оказывается твоё отражение в витрине, а настоящий почтальон давно умер – нет, это был отец – нет, это ты носишь его пальто.
Язык становится чужим. Слова расползаются как тараканы: «ложка» уже не лезет в рот, «любовь» рассыпается ржавыми гвоздями. Ты пытаешься кричать, но из горла вылетают только мотыльки испорченных воспоминаний.
(В углу комнаты сидит Тот, Кто Считает. Он шепчет: «семь, три, ноль» – это твой социальный страх, номер палаты, температура души.)
Последним уходит имя. Оно слетает как табличка с двери, оставляя после себя только липкое пятно. Ты – теперь просто «он», «этот», «один из». Голос в голове (твой? чей?) бормочет: «Так лучше. Так проще. Так надо.»
А потом – тишина. Не тишина отсутствия, а тишина переполненности. Как чердак, забитый чужими вещами. Как телефонная будка после разговора с мёртвыми.
И когда приходят искать пропавшего, находят только:
– очки с потухшими стёклами
– часы, остановившиеся на времени, которого не было
– тень, которая машет рукой из щели между этажами
P.S.
Где-то играет шарманка. Где-то падает лист. Где-то кто-то берёт чужую жизнь как пальто в гардеробе – и оно ему впору.
Энциклопедия незнания
Мир – это книга,которую я читаю в темноте.Каждая страница – город,каждое слово – улица,но буквы рассыпаются,как муравьи,когда я подношу к ним свечу понимания.Я брожу по библиотеке вселенной —здесь полки изгибаются,как пространство-время,а названия томовнаписаны на языке,который забылидаже боги.Иногда мне кажется,я улавливаю смысл —узор на крыле бабочки,рифму в каплях дождя,число π в спирали раковины…Но это лишь оглавлениек той главе,что всегдаостаётсянепрочитанной.Я составил каталог тайн:Почему звёзды горят? Куда уходит смех?Что шепчут зеркала,когда мы не смотрим?Но сам списококазался шифром,ключ к которомупотерянв одном из снов,что я не запомнил.Я знаю только одно:познание – это круг,где каждый ответрождаетновые вопросы,как дерево —новые ветвив лесу,который мы называем«правдой».И когда смертьнаконецзакроет эту книгу,я пойму,что всё это времячиталлишьоднобесконечно повторяющеесяслово:«Попробуй ещё».Сантьяго
Этот старик с лицом, как смятая карта.
Его глаза – два выцветших крючка,
застрявших в толще серого рассвета.
Они видели, как трепыхается серебро
на дне лодки.
Как блекнет алый плавник
в последнем всплеске.
Как шторм стирает имена
с бортов пропавших судов.
Теперь в них – только отражение воды:
тяжёлое, свинцовое,
как гиря на дне.
Он щурится —
и кажется, вот-вот
вытащит из зрачков
ещё одну историю:
о рыбе, что сорвалась,
о мальчике, что не пришёл,
о буре,
что так и не смогла
сломать его.
Но он молчит.
Только веки
медленно, как сети,
опускаются
и вновь
всплывают.
А море —
это жадная старуха —
хранит даже ржавые гвозди пирса
и бормочет что-то
о том, что завтра
ветер переменится.
(но он-то знает —
рыба уходит.
мальчики взрослеют.
а глаза
так и остаются
грустными
ловушками
для света).
Пластиковый урожай
Полдень.Солнце висит над дачами,как жёлтая лампочка в дешёвом магазине,а мы копаемся в земле,которая пахнет не дождём и червями,а целлофаном и пылью.Вот морковка – яркая, как рекламный щит,но если укусишь – хрустнет пустота.Вот помидоры – алые, глянцевые,но внутри у них только тишина и пара грамм полистирола.Мы поливаем их из ржавых леек,и вода стекает по пластиковым стеблям,не впитываясь,не оживляя,просто уходя в трубу коллекторной тоски.А вечером сидим на веранде,пьём вино из картонных коробоки вспоминаем,как бабушка рвала настоящий укроп,пахнущий июлем и бесконечностью.Теперь его запах —только воспоминание,запертое в баночке с надписью «натуральный ароматизатор».Но мы всё равно приходим сюда каждые выходные,потому что ритуал —это последняя живая вещь в этом огороде.Руки в земле,душа – в прошлом,а урожай —просто красивая декорациядля нашей тоски по чему-то настоящему.Стена
Скажи мне —как дышать,когда твоя любовьразрывает грудную клетку,как весенний лёдреку?Она смотрит на мирглазами ребёнка,у которого отняли игрушку:«Зачем я?»Вопрос,оставляющий синякина душе.Вот моя стена —кирпичи из«я должен»и «ты обязан».За ней —карта мира,которую яникогдане разверну.Но выше —небо (абсурдное,бездонное,не требующееоправданий).Лестница?Нет,просто выбор:один шагв пустоту.Каждый момент —это прыжокбез гарантий.Они —эти правдолюбы» —носят свою уверенность,как дешёвый костюм.Их дорогивымощенычужими сомнениями.А я?Я —трясина вопросов:Кто я?(Но разве ответизменитчто-то?)Как простить себя?(За что?За то, что дышу?)Боль —это клей,скрепляющиймои осколки.Страх —гримасана лицев зеркалев 3 утра.Дно?Оно всегдаближе,чем кажется.Но пламясомненийгорит ярчево тьме.Если бы я понимал…Если бы…Но это «бы» —ловушка.Люди —не головоломки,которые надо решить.Они —зеркала,разбитыеещё до рождения.Жить вдвоём?Значитсмотретьв глазасобственному отражениюи не отворачиваться,когда ононачинает плакать.Стена.Мир.Небо.Выбор.Лестница?Нет —простопадениевверх.Мы всезаложникисобственной свободы.Ад —это когдаты наконецпонимаешьэто.Бес по имени Тихон
На крыше панельной девятиэтажки,где ржавые антенны гудят,как расстроенные гитары,прижился один старый бес —не тот, что пугает в церквях,а простой бесс глазами, какдве звездыв ночном небосводе.Он дни напролетпьёт «Балтику» из горлышка,оставляя мокрые кольцана бетонном парапете.Из окурковон выращивает лес —странные кусты,что пахнут одиночеством.Баллончиком в руке(краска всегда подтекает)рисует орла – мечту о полёте.Ту самую,когда был молодыми ещё верил в свободу выбора.Закат опускается,как театральный занавес.Искры последнего солнцатанцуют в разбитых окнах.А Тихон —(да-да, Тихон,не Люцифер, не Вельзевул,просто Тихон,бывший ангел-неудачник,что разучился летать,но помнит,как пахнет утренний ладанв пустых соборах) —бормочет стихи,которые к утрузабудет сам.Луна слушает его,как уставший барменв подпольном клубе.Зная —к закрытиюникто не вспомнитни слов,ни смысла.Только горький привкуси это странное желание добравсем этим людям внизу.Свеча
Полночь.
Воск стекает, как время с пальцев пьяного ангела,
а я сижу, скрестив ноги на полу,
перед этим трепещущим язычком жёлтой правды —
маленьким солнцем, которое не обжигает,
но шепчет что-то о тлене и пепле.
О, эти тени на стене —
танцующие призраки всех моих «завтра»,
всех обещаний, что растворились в дыме
раньше, чем я успел их произнести.
Я думаю о дорогах, которые не свернул,
о женщинах, чьи имена теперь —
просто строчки в потрёпанной записной книжке,
забытой в кармане джинсов на дне шкафа.
Пламя колышется —
точно так же, как моя душа
между «хочу» и «уже поздно»,
между «беги» и «останься».
Воск капает на пустую бутылку вина —
слезы без причины,
расплавленные памятники
моей вечной нерешительности.
Где-то за окном воет поезд —
он увозит чужие мечты в Калифорнию,
а я всё сижу здесь,
слушаю, как тикают часы
и как моё сердце стучит в ритме
старого блюза Майлза Дэвиса.
О, Дзэн, о, пустота, о, этот проклятый свет,
который напоминает мне:
всё, что у меня есть —
это вот этот миг,
этот воск,
это пламя,
и больше ничего.
Но, чёрт возьми,
разве этого мало?
В хрущевке
О, этот свет!
Этот пыльный золотой виски июньского утра,
льющийся через занавески с выцветшими ромашками,
как благодать сквозь дырявую крышу вселенной.
Мы просыпаемся в лужах солнечного света —
я, залетевший шмель на кухню и тень от бутылки «Жигулёвского» —
всё ещё свято веря,
что где-то там —
за пределами этого пятачка линолеума —
нас ждёт не просто жизнь,
а ВЕЛИКАЯ СУДЬБА!
Пыль танцует в луче,
как джазовые босоножки на паркете 1956 года,
а радиоточка шипит:
«…но мы прорвёмся…»
(и мы верим, чёрт возьми, мы свято верим!)
На столе —
чашка с потемневшим от чая дном,
на холодильнике, огрызок мечты о Париже
и открытка с Чёрного моря,
где море уже выцвело,
но всё ещё шепчет:
«Держи курс, капитан!»
Мы молоды —
наши мозги кипят Бродским и «Джойсом»,
наши джинсы пахнут весной и бензином,
а под кроватью —
чемодан, уже мысленно забитый
стихами, дорожными шмотками и билетами
в один конец.
О, этот свет!
Этот хрущевский,
этот пробивной,
этот дефицитный солнечный свет —
он обещает нам,
что даже если рай – это всего лишь
трёхметровая кухня с соседями сверху,
то и там можно будет
разбить сад,
посадить звёзды
и написать
главную книгу
нашей
одиссеи.
(а пока —
поймай этот лучик в ладони,
как последнюю монету перед дальним путём,
и запомни:
всё ещё впереди,
всё ещё возможно,
пока пыль танцует
в золотом вихре
утреннего солнца
на полу
квартиры 136.
Сон без времени
Забери меня туда,где время стекает, как воскс оплывшей свечи вечности,где боль – лишь тень,отбрасываемая мимо,где горе – слово,написанное на водеи тут же смытое тишиной.Туда, где сон и явь —два берега одной реки,и я перехожу ихбез дрожи в коленях,без груза вчерашних имен,без завтрашних ран.Где нет ни зорь, ни закатов,только ровная тьма —шелковая, бездонная,как страницы забытой книги,что никто не решается дочитать.Где я —просто мысль без тела,тень без предмета,вздох без воздуха.Где нет даже эха,чтобы повторять мое имя.Только тишина.И я.И больше ничего —ни стрелок на часах,ни пыли на зеркалах,ни этого вечного«почему»на кончике языка.Литургия рассеянного сознания
И вот —во имя Отца,и Сына,и Святого Духа,который есть не что иноекак забытая в трамваезеленая перчатка —мы начинаем.Аминь?Аминь!Но кто этот «мы»,если даже муха на окнеотказывается подпеватьв унисонс пылью,танцующейв лучеутреннего(или вечернего?)света?Святая-святых —это холодильник,гудящий в ночимолитвой конденсатора:«Да придёт царствие Твоё,да будет воля Твоя,хоть в морозилке,хоть на полке для яиц».А я —недостойный раб Божийс пультом от теликавместо четок —стою на коленяхперед экраном,где телепроповедникпродаёт спасениепо ценетридцать серебряниковв рассрочку.(Интерлюдия: если хлеб – это тело,а вино – кровь,то что тогдаселедка под шубой?Таинство?Ересь?Или простонеудачная метафора?)И вот —в конце времен(которые, кстати,уже наступили,но все как-тоне заметили) —мы обнаруживаем,что рай – это библиотека,где все книгинаписаны невидимыми чернилами,ад – офис open space,а чистилище —очередь в МФЦс номерком 666.(Заключительный аккорд:органная фуга Баха,смешаннаяс гудком микроволновки,возвещающей,что поп-корнготов.Аминь.Или нет.)Апрельский снег
В конце апреля выпал снег.Тихий, неожиданный, как забытая мелодияиз старого плеера.Я сижу на кухне.Термобелье, теплый свитер —защита не столько от холода,сколько от этой странной меланхолии,что оседает на душе,как снег на черных ветках.Кофе в чашке остывает.Я не тороплюсь.Время сейчас – понятие условное,как обещания,данные в прошлой жизни.За окном – белые хлопья,медленные, нерешительные.Они тают, едва коснувшись земли,словно стесняясь своей несвоевременности.Но всё равно падают.Потому что не могут иначе.Ты любила снег.Говорила, что в нем есть что-то чистое,что-то, что стирает все следы,оставляя мир новым,как чистый лист.Я смотрю в окно,и мне кажется,что если бы ты была здесь,мы бы молча наслаждались присутствием друг друга,и этого было бы достаточно.Но тебя нет.Есть только снег,чашка кофеи тишина,которую нечем заполнить.Петербург. Первое января
Белый снег на Дворцовой.Фонари еще горят,хотя утро уже разлитопо небу, как бледный чай.Я иду по набережной.Мои шаги – первые за день,они тонут в рыхлой тишине,как монеты в проруби.Город спит.Даже Нева подо льдомне шелохнется,будто боится разбудитьтех, кому сегодня нечем проснуться.Ветер с Финского заливашепчет что-то о вечном,но я не слушаю.Мне хватает собственных мыслей —они крутятся,как пустые бутылкипод скамейкой в Летнем саду.Где-то там, за поворотом,есть кафе, где подают кофеи иллюзию тепла.Но я не сворачиваю.Мне нравится этот холод,эта пустота,этот снег,который падает так медленно,будто не решаетсякоснуться земли.Из окна третьего этажагде-то на Петроградскойдоносится джаз.Саксофон плачето чем-то своем,а я стою под фонареми думаю,что, наверное,кто-то тоже сейчас смотрит в окнои видит меня —одинокую фигуруна фоне спящего города.И, может быть,этот кто-тотоже пьет кофеи вспоминаеткого-то,кто очень любил снег.Код доступа: ностальгия
1. Дом Цукерберга (бывший)
Смотрите, дети:здесь на кухнеалгоритм впервыеукусил за палецгувернантку-филолога!А этот пятно на паркете —место, где упалакапля потас виска бухгалтера,осмелившегося сказать:«Марк, может,не надо собиратьданные о младенцах?»(В сувенирной лавке:банки с консервированным«оригинальным воздухом»из кондиционера.350$ за 50 мл.)2. Особняк депутата Сидорова
Осторожно,не наступитена остаткисоциального договорау парадной лестницы!А вот и знаменитыйзолотой унитазс функцией«автоматического голосования» —обратите вниманиена инкрустациюиз пенсионных отчислений.(В подарок —флешка с крикомрабочего из его жезавода-банкрота.Формат: MP3,битрейт: 128 кбит/с,качество: как жизнь.)3. Бывшая общага Павла Дурова
Здесь всё как в 2006-м:крошечная кухня,где варили коди доширак;дыра в стене —первый прототип«безопасного чата»;а под кроватью —призракпервой заблокированнойстраницы.(На выходекаждый получаетNFT-слезус уникальным хешеми подписью:«Я же просто хотелсделать мир свободнее…»)Финал:
Автобус увозит насмимо особняков,где окна горятровным светомбесконечныхненужных обновлений.А гид шепчет:– Кстати,все эти дома —голограммы.Настоящие онив офшорах.Но вам, конечно,лучше веритьв экскурсии.Post
…давитдавит вот этот планэта паутина из дат и цифррасписание поездовкоторые никогда не приходятвовремярасписание жизнимоей жизничёртона же не по расписаниюа яя впрягся в эту упряжкукак образцовый скакунпонимаешьи тащуа ярмоврезается в горлов мозгв самое нутрои уже не я выполняю плана онон выполняетменяпрет через крайзаливаеткак кипятоксущностьмоюкакую-там к чёрту сущностьсущность это якоторогонетостался один плансхемачертёжбездушныйи яя становлюсь его приложениемего слугойегонетдаже не егоа простопризракв машинекотораязавеласьбезменяи вот тогдатолько тогдакогда я уже почтиисчезрастворилсяв этой паутинеслышишьтрескэто не яэто ОнБогиличто тамАбсурдЖизньне важно имяважен сам фактвмешательствакак скальпелькак топорпалачадля тюрьмычто я сам и выстроилиз этих бумагиз этих мыслейрухнули мостыоборвался телефонзаболелумеруехалслучайностькак молниябьёт точно в громоотводмоихрасчётови всёконецфинитавсёчто былостроенораспалосьв песокв прахв ничтои ясижупосреди этого ничтосреди обломковмоихпланови впервыезаскольколетслышутишинусвоёдыханьевижупылинкив лучеза окноми этот хаосэтот крахэто не наказаниенетэтомилостьабсурднаянеобъяснимаямилостьактспасениячерезразрушениеБогкак сапёркоторыйвзрываетмостведущийв ади оставляеттебяна краюпропастисвободнымнаконец-тосвободнымнищимичистымкак этотлистбелыйпередомнойначинатьсначалажитьа невыполнятьпланпожизнидавотивсё.Диалог
Отцу
Я пишу тебе – не с Итаки, а из детства,где каждый рассвет пахнет пустотой.Ты уплыл, даже не оставив мне весла —только старую цепочку, что растворилась в пыли,как твои следы у двери.Я ждал.Ждал, пока календарные листыне стали похожи на опавшие листья.Ждал, пока голос в телефонной трубкене превратился в сплошное молчание.Ты звонил сестрам – спрашивал, как я,но так и не решился сказать «Прости».Твой «Макдоналдс» – моя последняя память,как и подземный переход,где ты купил мне дешевую цепочку,а сам унес с собой что-то большее.Мама сняла кольцо, но не сняла боль —она до сих пор ноет, как незаживающая рана.Я искал тебя в каждом прохожем,в каждом мужчине, который смеялся слишком громко.Может, в одном из них осталась твоя тень?Но все они проходили мимо,и ни один не обернулся.Я хотел ненавидеть тебя.Но ненависть – это слишком просто.Гораздо тяжелее – сожалеть.Сожалеть о том, что ты не увидел,как я вырос.Как я пытался стать человекомбез твоего примера.Телемаху (письмо, найденное слишком поздно):
Сын…
Моё море было проклято с самого начала.Не Посейдон, а зеленый змий насылал бури,не Кирка, а «Белое золото» превращало спутников в свиней.Я тонул в вине глубже, чем в водах Сциллы.Семь лет у Калипсо – это семь лет в запое,где вместо нимфы – трясущиеся руки.Лотофаги звали не вкусом плодов,а горьким дымом дешевых сигарет.Я слышал, как ты звал меня —но голос тонул в грохоте собственного падения.Хотел вернуться героем,а пришлось возвращаться тенью.Прости меня за это несовершенное возвращение.За то, что наши пути разошлисьне по воле богов,а по моей слабости.Я уплыл слишком далеко,чтобы найти дорогу назад.Если есть жизнь после смерти —я стою у её берегови смотрю, как ты становишься тем,кем я так и не смог быть.Горжусь тобой, сын.Хотя знаю —моя гордость уже ничего не значит.