Глосса на пустоту

1

Палата мнимых величин

Воздух в коридоре пах, как всегда, дезинфекцией низшего сорта – дешевым химическим ландышем, смешанным со сладковатым подтоном гниющей плоти, который никакая вентиляция не могла изгнать из глубин Палаты. Орм прижался глазом к холодному, слегка вогнутому стеклу визора. Конденсат от его дыхания тут же затягивал обзор мутной паутиной, и он вынужден был снова и снова стирать ее ребром ладони. За стеклом разворачивалось действо, назвать которое театром абсурда значило бы оскорбить и театр, и абсурд.

Это называлось «Интеграцией Разумных Потоков». Объект номер семь, бывший инженер-аэродинамик, если верить справке, попавшейся Орму в мусорном шлюзе, был пристегнут к Креслу не столько ремнями, сколько собственной апатией, ставшей второй кожей. Его лицо, бледное, как подбрюшье дохлой рыбы, было обращено к куполу, где мерцала проекция чего-то, что должно было изображать Бескрайний Космос. Музыка буквально сочилась – синтетические аккорды, имитирующие звуки клавесина и гул ультрафиолетовой лампы, растянутый в бесконечную, назойливую мелодию.

Над головой объекта номер семь парил, слегка покачиваясь, Агрегат Восприятия. Он напоминал гигантского, механического жука-скарабея с полированным, отливающим нефритом панцирем. От его брюшка тянулись тончайшие, почти невидимые щупальца-электроды, присосками впившиеся в виски, затылок, лоб несчастного. Орм знал, знал из горького, личного опыта, о котором предпочитал думать как о чужом сне, что эти щупальца не просто считывали импульсы. Они впрыскивали образы, эмоции, псевдовоспоминания – сладкий яд конформизма, разведенный в физрастворе лжи.

Объект номер семь дернулся. Сперва почти незаметно, как дергается лапка у бабочки, приколотой булавкой. Потом сильнее. На его лице, этой маске из воска, вдруг проступила гримаса насильственного восторга. Рот растянулся в неестественной резиновой улыбке. Глаза широко раскрылись, но взгляд в них был стеклянным, устремленным куда-то внутрь, в тот искусственный рай, что накачивали ему прямо в мозг Агрегатом. Слюна тонкой нитью повисла на подбородке. Он забормотал что-то – не слова, а набор гласных, слипшихся в квакающий восторг. «Ра-а… До-о-бро… Кра-со-та…».

Орм почувствовал, как его собственный желудок сжался в холодный комок. Это было метафизическое омерзение. Они профанировали саму ткань сознания, превращая внутренний мир человека в гротескную пародию на счастье, в мыльный пузырь, надутый гнилым дыханием Системы. Красота, Добро, Разум – все высшие понятия, над тайной которых он бился когда-то в тиши библиотек, тех, что еще не сожгли, здесь, в Палате, выворачивались наизнанку, обнажая кишкообразную, липкую изнанку. Они создавали зловещую карикатуру на человека – гомункулуса восторга, запрограммированного на поклонение убожеству.

Он вспомнил термин из старого, запретного учебника по нейролингвистике: «Мнимая величина». Число, квадрат которого дает отрицательный результат. Иррациональность. Вот чем они были здесь, в этой блестящей, стерильной скорлупе Палаты.

Агрегат Восприятия издал едва слышный, удовлетворенный писк – высокий, как комариное жужжание. Сеанс подходил к концу. Резиновая улыбка на лице объекта номер семь застыла, превратившись в маску. Глаза потухли окончательно. Он был «интегрирован». Еще одна душа, обращенная в прах и замешанная на глине послушания. Орм отшатнулся от визора, его пальцы дрожали. Где-то глубоко внутри, в потаенном кармане его израненного разума, шевельнулась старая, опасная мысль – а не является ли он сам всего лишь чуть более сложной, чуть менее очевидной мнимой величиной? И не светит ли ему в конце этого коридора, пахнущего гнилью и фальшивыми ландышами, свое собственное Кресло, и свой собственный Агрегат, отполированный до блеска черного нефрита?

Он быстро отвернулся, стараясь не смотреть на блестящую, отвратительно-совершенную слизь стен. Где-то рядом, за переборкой, неслышно жужжало что-то, похожее на гигантскую осу.

2

Дивертисмент для наивных душ

Командир «Зари», Эраст Соломонович Львов, человек с лицом, напоминавшим добродушного, но несколько уставшего медведя, и непоколебимой верой в «Разумное Начало», сиял. Его скафандр «Гармония» – легкий, перламутровый, словно выточенный из мыльного пузыря – казался вопиюще неуместным в ангаре, напоминавшем гигантский желудок какого-то бронированного насекомого. Стенки ангара источали слабый, но неистребимый запах ржавчины, металлической стружки и чего-то сладковато-приторного, как раздавленная ягода над могилой. Анна-Мария Фрелих, лингвист экспедиции, стройная, с глазами цвета незабудок, вечно искавшая в чужой речи «искру общечеловеческого», почти танцевала от нетерпения, ее пальцы нервно перебирали сенсорную панель универсального переводчика «Логос», похожего на книгу в изящной золоченой обложке.

– Видите? – голос Львова, усиленный комм-системой, звучал торжественно и чуть глуховато в мертвом воздухе ангара. – Они прислали почетный эскорт! Знак уважения! Знак пробуждающегося Разума! – Он указал перламутровой перчаткой на приближающуюся группу.

«Эскортом» были существа в облегающих костюмах цвета запекшейся крови. Их движения были неестественно плавными, синхронными, как у заводных кукол высшего разряда. Лица, видимые сквозь прозрачные шлемы, оставались абсолютно неподвижными, словно вылепленными из бледного, лишенного пор воска. Ни тени любопытства, ни искры приветствия – лишь пугающая, отполированная пустота. Переводчик «Логос» молчал. Ни радиопозывных, ни открытых каналов, ни малейшего биоэлектрического фона, кроме ровного, монотонного гула, похожего на работу скрытого трансформатора.

– Возможно, культурный шок, Эраст Соломонович, – прошептала Анна-Мария, впервые за время экспедиции почувствовав тонкую, ледяную иглу сомнения под ребрами. – Их невербальный язык… он настолько иной…

Один из «эскорта», условно «Альфа», сделал шаг вперед. Его рука в перчатке, напоминавшей хитиновый панцирь, поднялась в жесте, который земной протокол трактовал бы как «добро пожаловать» или «следуйте за мной». Но угол наклона ладони был на микрон острее, а пауза перед движением – на долю секунды длиннее, чем требовала любая естественная вежливость. Это была не коммуникация, а демонстрация. Как показ редкого, но опасного экспоната под стеклом.

«Логос» вдруг ожил. На экране замелькали символы – сложные, абстрактные пиктограммы, напоминавшие то ли математические формулы, то ли схемы нейронных связей, то ли орнаменты на крыльях ядовитых тропических бабочек. Анна-Мария вглядывалась, пытаясь уловить логику, ритм, музыку языка. Но это была музыка глухого леса, где в корнях каждого дерева спрятан капкан.

– Они… они предлагают маршрут, – неуверенно произнесла она. – В Центр Гармоничного Восприятия. Для… для оптимизации контакта. Это звучит… логично?.

– Вот видите! – Львов сиял. – Они понимают! Они стремятся к взаимопониманию! Прямо как в инструкции Консула Земли!

Его вера была броней, сквозь которую не проникал ни запах ангара, ни восковая неподвижность лиц, ни тревожный холодок, исходивший от Анны-Марии. Он шагнул первым, его перламутровый скафандр бросал наивные блики на тусклый металл пола.

Проход, куда их повели, был узким, похожим на пищевод. Свет исходил от самих стен – приглушенный, пульсирующий, багрово-лиловый. Воздух стал гуще, сладковатый запах усилился, смешавшись с едким химическим оттенком. Анна-Мария почувствовала легкое головокружение. «Логос» вдруг завибрировал тонким, тревожным звоном. На экране пиктограммы сменились – теперь это были стрелки, указывающие вниз, перечеркнутые круги, и стилизованное изображение цветка с неестественно длинными, щупальцевидными лепестками. Предупреждение? Или часть их «языка»? Она хотела крикнуть Львову остановиться, но ее голос застрял в горле. Инфантилизм, – пронеслось в голове вдруг чужим, насмешливым голосом. Вы принесли букет, а здесь питаются гнилью.

Львов остановился перед массивной, абсолютно гладкой дверью цвета венозной крови. «Альфа» повернулся к нему. Его восковое лицо оставалось неподвижным, но Анне-Марии показалось, что в глубине абсолютно черных глаз (или объективов?) мелькнул огонек холодного, расчетливого любопытства, как у энтомолога, наблюдающего, как бабочка бьется о стекло ловушки. Рука «Альфы» снова поднялась, на этот раз к панели на стене – небольшому углублению, похожему на гнездо.

И тут «Логос» взвыл пронзительным визгом, который резанул по нервам. На экране вспыхнуло одно-единственное, огромное, пульсирующее пиктографическое слово: «БЕГИ». Одновременно с этим дверь бесшумно исчезла – растворилась, как капля чернил в воде.

То, что открылось взгляду, не было комнатой. Это был организм. Огромная, пульсирующая полость, выстланная чем-то влажным, блестящим, как слизистая оболочка. С потолка свисали гирлянды толстых, полупрозрачных трубок, по которым переливалась густая жидкость цвета запекшейся крови и темного меда. Воздух ударил в лицо волной сладковато-гнилостного тепла, смешанного с резким запахом формальдегида и чего-то цветочного, но до тошноты приторного. В центре полости, на возвышении, напоминавшем алтарь, стоял сложный агрегат – гибрид хирургического лазера и гигантского ротового аппарата насекомого, со множеством блестящих, острых как бритва жал и мандибул.

«Центр Гармоничного Восприятия»? Это была бойня, замаскированная под храм биомеханики. Или наоборот.

Львов замер. Его добродушное лицо под шлемом исказилось сначала недоумением, потом – медленным, ледяным ужасом. Его вера в «Разумное Начало» дала трещину, и сквозь нее хлынул мрак.

– Что… что это? – прохрипел он. Его перламутровый скафандр вдруг показался смехотворно хрупким, как скорлупка яйца.

«Альфа» сделал едва заметный кивок. Из теней за алтарем выпорхнуло нечто. Существо ростом с подростка, с телом, покрытым гладкими, сегментированными пластинами хитина цвета нефрита. Вместо рук – два тонких многосуставчатых манипулятора, заканчивавшихся скальпелевидными лезвиями. Его голова была лишена рта и носа – только два огромных, фасеточных глаза, мерцающих холодным бирюзовым светом, как у глубоководного ракообразного. Оно двигалось с жуткой, стремительной грацией и тихим шелестом хитиновых пластин.

Оно направилось к Анне-Марии. Ее незабудковые глаза расширились от первобытного ужаса. Она инстинктивно прижала к груди «Логос», который все еще визжал своей нечеловеческой трелью. Существо остановилось перед ней. Один манипулятор плавно поднялся. Бирюзовые фасетки отразили ее искаженное лицо – десятки крошечных, перекошенных от страха Анн-Марий. Лезвие на кончике манипулятора блеснуло.

– Нет! – закричал Львов, делая неуклюжий шаг вперед, его рука потянулась к бедру, где висел парализующий излучатель «Милосердие» (никто не ожидал, что понадобится что-то сильнее). – Отойдите от нее! Мы пришли с миром! С РАЗУМОМ!

«Альфа» повернул голову к Львову. Его восковое лицо оставалось неподвижным, но Анне-Марии показалось, что уголки его губ дрогнули в подобии улыбки. Холодной, нечеловеческой, лишенной малейшего юмора. Это была улыбка экспериментатора, видящего, как подопытная мышь совершает предсказуемую ошибку. Он едва заметно кивнул другому сопровождающему.

Тот поднял руку к своей груди. Его перчатка-хитин растворилась, обнажив участок кожи – или того, что ее имитировало. Внезапно кожа раскрылась, как лепесток чудовищного цветка, и оттуда вылетел сноп тонких, серебристых игл. Они пели пронзительным, невыносимым для уха звуком, который заставил Анну-Марию вскрикнуть и зажать уши.

Иглы вонзились в перламутровый скафандр Львова и растворились в нем, как горячие спички в пластике. Скафандр мгновенно помутнел, потерял блеск, стал мягким, податливым, как разогретый воск. Львов замер, глядя на свою деформирующуюся перчатку с немым ужасом. Его рука внутри скафандра начала таять как свеча. Кость, мышцы, сухожилия – все сливалось в бесформенную, розовато-серую массу. Боль, должно быть, была запредельной, но Львов только издал булькающий, захлебывающийся звук. Его лицо под шлемом расплывалось, как картина под дождем. Его вера, его идеалы, его «Разумное Начало» – все это стекало вместе с плотью вниз по бесформенному скафандру, превращаясь в лужу на мерзком полу.

Анна-Мария увидела как ее капитан, символ земной надежды, превращается в абстрактную скульптуру из плоти и ткани. Ее собственный ужас достиг такой силы, что перешел в странное, ледяное спокойствие. Она поняла. Поняла все. Они были не контактерами. Они были материалом. Живым, дышащим сырьем для тормансианской машины, перемалывающей все живое в сырье для своей чудовищной, бессмысленной «гармонии». Их гуманизм, их вера в человека – были лишь наивным удобрением для этой инопланетной гнили.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.