Подлинная история Первого Создателя

Предисловие

Приветствую, путник.

Перед тобой – история, которая долго ждала своего часа. История о том, что даже у самых могущественных существ есть своё начало. Ты уже знаком с Артёмом, Джульеттой и Васькой, но теперь пришло время заглянуть вглубь веков – в эпоху, когда только зарождались миры, которые мы знаем.

Здесь ты найдёшь ответы на вопросы, которые могли тебя мучить:

1. Кем был Первый Создатель до того, как сошёл с ума?

2. Почему Стражи и Сторожи такие разные?

3. Как Люцифер, тогда ещё не падший, стал тем, кем стал?

Эта история – не просто предыстория. Это ключ к пониманию всего, что происходит в «Коде «Джульетта»». Механическое Солнце, первые врата между мирами, причина, по которой всё пошло именно так, а не иначе – всё это ждёт тебя на следующих страницах.

Приготовься окунуться в мир, где латунь и пар были магией, а гений одного человека смог потрясти основы мироздания.

Глава 1. Узы механизмов

Город Аэтерия была чудом инженерной мысли, парящим памятником эпохе пара и стали. Громадные платформы, удерживаемые антигравитационными куполами, плыли в небе, соединенные ажурными мостами-трубопроводами, по которым с шипением перемещались дирижабли и вакабины. Воздух был наполнен влажным теплом и ритмичным гулом – биением гигантского механического сердца цивилизации.

В Нижних Ярусах, у самого основания небесных платформ, царил полумград, пронизанный багровым заревом плавильных печей. Здесь, в мастерской, заваленной чертежами и деталями, жил и работал Афанасий.

Он был худым человеком с резкими, угловатыми чертами лица, будто высеченными из старого желтоваго мрамора. Его серебристо-серые глаза с глубокими фиолетовыми тенями под ними с холодной аналитичностью скользили по чертежам. Длинные, спутанные волосы цвета воронова крыла и такая же тёмная, густая борода обрамляли его лицо, придавая ему вид аскета или пророка.

Он носил поношенный кожаный фартук поверх простой серой рубашки, карманы набиты инструментами. Он не был похож на героя с плакатов Пропагандистского Бюро – лишь на винтик в гигантском механизме города. Но это был винтик, без которого вся конструкция рисковала рухнуть.Его мастерская была его вселенной. Стены были увешаны схемами паровых турбин и расчетами эфирных потоков. На полках в строгом порядке стояли измерительные приборы его собственной конструкции. Воздух был густым и знакомым – керосин, озон и сталь.

В центре, на массивном столе из темного дуба, покоился его величайший проект. Сердечник. Небольшая сфера из полированной латуни и вороненой стали, внутри которой тихо пульсировал холодный голубой свет. Прототип Механического Солнца.

– Неэффективность, – пробормотал он, внося поправки в сложные вычисления. Его взгляд упал на единственное окно. Весь этот мир казался ему хрупкой игрушкой, собранной на скорую руку. Он видел её изъяны – где тлела коррозия, где перегружены подшипники, где энергетические потоки текли вразнобой.

Внезапно лампы в мастерской померкли. Сердечник вспыхнул ослепительно ярко, и на секунду его голубой свет сменился на тревожный багровый. По стенам проползли неестественные тени, и в воздухе явственно проступил запах серы и расплавленного металла. Афанасий не испугался. Напротив, он замер, вслушиваясь в тишину, наступившую после скачка напряжения.

Он снова взял в руки инструменты. Его пальцы, уставшие и покрытые мелкими шрамами, двигались с привычной точностью. Отчёт Совету Инженеров мог подождать. Несовершенство мира требовало немедленного исправления, а его Сердечник был единственным ключом к решению этой задачи.

Афанасий вышел на улицу. Резкий свет газовых рожков заставил его зажмуриться. Воздух Нижних Ярусов был густым и влажным, пахло гарью, паром и тысячами людских жизней. Он ненавидел эти выходы. Каждый раз его охватывало одно и то же чувство – будто его вырвали из стерильной лаборатории и бросили в кишащий микробами хаос.

Он шёл, не поднимая глаз, его взгляд был прикован к трещинам в металлическом настиле мостовой. Длинные пряди его тёмных волос падали на лицо, и он нетерпеливо, почти яростно, отбрасывал их назад. Одна трещина – недостаточная прочность сплава. Вторая – ошибка в расчёте нагрузки. Третья… Он мысленно составлял список дефектов, как всегда, пытаясь навести порядок в этом беспорядке.

Вокруг кипела жизнь, которую он не понимал и которой чурался. Уличные торговцы с лотками, на которых дымились какие-то съедобные субстанции. Группы рабочих в промасленных комбинезонах, громко переругивавшиеся у входа в таверну «Ржавый Болт». Дети, гоняющие по мостовой банку из-под смазки. Для него всё это было лишь шумом, помехой, набором неоптимальных процессов.

Его путь лежал к Центральному Энергобаку – единственному месту, куда он выходил по необходимости. Нужно было проверить показания эталонных манометров, сверить их с данными своих приборов. Он шёл, стараясь не задевать плечами прохожих, каждый такой контакт отзывался в нем нервным вздрагиванием.

Вдруг его взгляд упал на работающий паровой кран. Механизм был старый, его поршни двигались с заметной вибрацией. Афанасий остановился как вкопанный. Его пальцы непроизвольно сжались, повторяя воображаемые движения по настройке. Неэффективно. Шестерёнки скрипели, из-под золотника подтекал пар. Потери. Дисбаланс.

Он простоял так несколько минут, полностью отрешившись от окружающего мира, мысленно разбирая и собирая malfunctioning механизм, исправляя каждую погрешность. Крики торговцев, гудки дирижаблей, музыка из открытых окон – всё это растворилось в оглушительной тишине его концентрации.

Его вернул к реальности резкий окрик:

–Эй, чудак! Проспался?

Грузный механик, стоявший у крана, смотрел на него с усмешкой. Афанасий молча отвернулся, его спутанная борода колыхалась от резкого движения, и пошёл дальше, чувствуя на спине насмешливый взгляд.

Он ускорил шаг, стремясь поскорее вернуться в свою мастерскую, к своему Сердечнику. Там был порядок. Там всё подчинялось логике и расчёту. Там не было этих непредсказуемых, шумных, несовершенных людей. Улица в очередной раз доказала ему простую истину: настоящий мир – это брак, требующий утилизации. И он, Афанасий, знал, как это исправить.

Вернувшись в мастерскую, Афанасий с облегчением вдохнул знакомый воздух, пахнущий озоном и машинным маслом. Он механически проверил показания приборов, убедился, что Сердечник работает в штатном режиме, и только тогда позволил себе расслабиться.

Но спокойствие было недолгим. Внезапно он заметил нестыковку в журнале регистрации энергопотребления. Показания за сегодняшний день отличались от расчётных на 0,02%. Ничтожная величина для любого другого инженера, но для Афанасия – сигнал тревоги.

Он начал проверку. Методично, шаг за шагом, он перепроверял каждую цепь, каждое соединение. Часы пролетели незаметно. И вот он нашёл причину – микротрещину в изоляторе одного из вспомогательных преобразователей. Пробой был минимальным, почти не влияющим на работу системы, но сам факт дефекта вызвал у Афанасия приступ холодной ярости.

Он сломал бракованную деталь пополам. Пластик хрустнул, осколки упали на пол. Его пальцы дрожали. Несовершенство. Оно преследовало его повсюду. Даже здесь, в его идеально выверенном мире, находились изъяны.

Он сел за стол, достал чистый лист бумаги и начал чертить новый, улучшенный дизайн преобразователя. Его движения были резкими, точными. В голове рождался проект модернизации всей энергосистемы мастерской. Старое надо было выбросить. Всё старое. Оно было ненадёжным.

Внезапно его взгляд упал на один из первых чертежей Сердечника, висевший на стене. Примитивная, грубая схема. Как он мог делать такие ошибки? Как мог довольствоваться такими посредственными решениями?

С порывистым движением он сорвал старый чертёж со стены, смял его и швырнул в угол. Всё надо переделывать. С самого начала. И на этот раз – идеально.

Он не заметил, как за окном стемнело. Голод и усталость отступили перед одержимостью. В тишине мастерской слышалось лишь скрежетание его карандаша по бумаге и навязчивый, едва уловимый гул, исходящий от Сердечника. В полумраке его длинная, худощавая фигура с взъерошенными волосами отбрасывала на стены гигантские, колеблющиеся тени.

Три дня Афанасий не выходил из мастерской. Чертежи покрывали каждый сантиметр пола, сложные расчеты расползались по стенам, образуя причудливые фрески из цифр и формул. Воздух стал спёртым, густым от запаха пота, металлической пыли и остывшего чая. Он почти не спал, его пальцы дрожали от бессонницы и перегруза, а в глазах стояла неприятная резь, но он игнорировал все сигналы тела, как всегда игнорировал всё неэффективное и отвлекающее.

Внезапно он ясно услышал:

– Неправильно.

Афанасий вздрогнул, чуть не уронив прецизионную отвертку. Голос прозвучал чётко, низко, с лёгкой хрипотцой, как будто кто-то стоял прямо у него за спиной и намеренно говорил прямо в ухо. Но мастерская, как он убедился, стремительно оглядевшись, была пуста. Лишь призрачные тени плясали в такт пульсации Сердечника.

– Кто здесь? – хрипло спросил он, и его собственный голос показался ему чужим, простуженным.

Ответа не последовало. Лишь нарастающий, вибрирующий гул Сердечника нарушал гнетущую тишину. Афанасий тряхнул головой, пытаясь стряхнуть наваждение – должно быть, переутомление, померещилось. Он с силой растёр виски и снова склонился над разложенными схемами, пытаясь сосредоточиться на дифференциальных уравнениях, описывающих эфирные потоки.

– Смотри, – раздалось снова, и на этот раз голос звучал прямо у него в голове, ясный и неоспоримый. – Здесь ошибка. В расчёте КПД. Ты используешь устаревшие константы.

Его собственная рука вдруг резко, помимо его воли, потянулась к другому углу схемы, к тому, который он уже проверил и отложил как безупречный. Указательный палец сам упёрся в сложную матрицу, которую он просчитал ещё на прошлой неделе.

– Это же верно, я проверял, – пробормотал он, вглядываясь.

– Поверхностно, – отрезал голос, и в его интонации сквозила холодная насмешка. – Ты довольствуешься приблизительными решениями. Ты, как и все они, боишься заглянуть в самую суть. Здесь, – палец резко переместился на соседний столбец цифр, – погрешность накапливается по экспоненте. Через семьдесят два часа непрерывной работы система выйдет из строя. Твоя система.

Афанасий замер, и ледяная волна прокатилась по его спине. Он пересчитал мысленно, быстро, почти машинально. Чёрт возьми. Голос был прав. Он упустил компенсационный коэффициент. Элементарную, детскую ошибку.

– Как… – начал он, чувствуя, как прилив стыда и ярости заливает его изнутри. Ярости на собственную некомпетентность.

– Молчи и слушай, – безжалостно продолжил голос. – Ты всё делаешь неправильно. Не твою вину. Тебя учили неправильно. Всё вокруг построено на ошибках. Ты латаешь дыры в прогнившем корпусе, а нужно выбросить этот хлам и построить новый корабль. С нуля. По правильным чертежам.

Афанасий медленно откинулся на спинку стула, и его взгляд снова упал на чертежи, но теперь он видел их иначе. Это была не дорога к решению, а лабиринт, все пути в котором вели к провалу. Мысли в его голове вдруг упорядочились, выстроились в идеальную, неопровержимую логическую цепь, звено за звеном. Он видел – с пугающей, болезненной ясностью! – как должен выглядеть мир. Чёткий, геометрически безупречный, лишённый этих кривых, грязных улиц, без шумной, непредсказуемой толпы, без дурацких случайностей и органического несовершенства. Мир, работающий как часы. Его часы.

– Да, – прошептал он, и в его голосе прозвучало нечто среднее между изумлением и облегчением. – Нужно всё переделать. Всё.

– Всё, – подтвердил голос, и в нём впервые послышалось нечто похожее на удовлетворение. – С самого начала. С чистого листа.

Афанасий смахнул со стола старые чертежи, и они, словно опавшие листья, бесшумно устилали пол. Он схватил чистый, идеально белый лист ватмана. Его движения стали резкими, точными, почти агрессивными. Он больше не сомневался. Невидимый собеседник, этот голос разума, подсказывал ему каждую линию, каждый расчет, каждое решение. Это было… прекрасно. Это была ясность, которой ему так не хватало всю жизнь.

Он не заметил, как начал бормотать себе под нос, споря с невидимым собеседником, кивая и качая головой, жестикулируя. Не заметил, как в пылу спора о кинетике эфирных частиц разбил лабораторную колбу с дистиллированной водой, когда голос язвительно раскритиковал его прежние, «архаичные» методы замеров. Он не видел, как исказилось его собственное отражение в полированной, искрящейся поверхности Сердечника – глаза горели лихорадочным блеском, губы были плотно сжаты, а на щеках проступили нездоровые пятна румянца.

Внезапно он отшвырнул карандаш и громко, неестественно рассмеялся – сухим, надтреснутым смехом, от которого по коже побежали мурашки:

– Точно! Почему я не подумал об этом раньше? Полная перекалибровка! Не улучшать существующее, а заменить ядро! Сжечь старое и построить на пепле новое!

Голос в его сознании одобрительно зазвучал, и Афанасий кивнул, всё ещё улыбаясь пустой, заваленной хламом мастерской. Всё было так просто, так очевидно. Нужно всего лишь уничтожить этот несовершенный, бракованный мир и построить на его месте новый. Идеальный.

И он теперь точно знал, как это сделать. Каждый шаг, каждый винтик, каждое уравнение было выписано в его сознании огненными буквами. Оставалось только начать.

Глава 2. Высшие силы

Там, где сама концепция пространства растворялась в абсолютной пустоте, а время становилось бессмысленным понятием, находилось их святилище. Бесконечная плазма мерцающих экранов-порталов висела в небытии, и перед ними стояли они – Сторожи. Их безликие формы лишь отдалённо напоминали человеческие силуэты, застывшие в вечном наблюдении.

Воздух (если это можно было назвать воздухом) был наполнен едва уловимым гулом – не звуком, а скорее вибрацией бесчисленных реальностей, чьи судьбы проецировались на эти экраны. Одни миры рождались в огненных вспышках, другие медленно угасали, исчерпав свою энергию. Третьи застывали в вечном равновесии, и именно за ними Сторожи наблюдали с особым, холодным одобрением. Баланс – вот единственная истина, которую они чтили.

Их внимание, холодное и безразличное, скользило по бесчисленным реальностям, но сегодня один из порталов излучал тревожную, назойливую вибрацию, нарушающую идеальную симфонию статичных наблюдений. На экране был мир Аэтерия – один из многих технократических миров, ничем не примечательный, кроме одного. А в его сердце, в душной мастерской, заваленной чертежами, человек по имени Афанасий в своём упорном, слепом стремлении к порядку не замечал, как сеет семена грядущего, всепоглощающего хаоса. Он что-то бормотал, его глаза горели нездоровым блеском, а его пальцы с лихорадочной скоростью выводили на бумаге схемы, которые Сторожи безошибочно определяли как уравнения тотального распада.

Рядом с ними, из клубов первозданного серого тумана, медленно проступила ещё одна фигура – Смотрящий. Его появление не нарушило тишины, но сама пустота вокруг словно сгустилась, стала тяжелее. Его тёмная, почти абсолютно чёрная кожа поглощала блики от экранов, а серые, бездонные глаза, лишённые зрачков, были устремлены на ту же точку, что привлекла внимание Сторожей. Он не произносил слов – здесь это было невозможно, да и бессмысленно. Но его взгляд, тяжёлый от бремени бесконечных эпох, который он один нёс, говорил красноречивее любых фраз. В этих глазах отражалось рождение и смерть галактик, расцвет и падение империй, медленное, неумолимое движение материи к энтропии. И теперь в них отражался Афанасий.

Один из Сторожей, чья форма на мгновение обрела чуть более чёткие очертания, мысленно обратился к нему. Между ними пробежала молниеносная, беззвучная коммуникация, обмен чистой информацией:

–Аномалия. Отклонение от предсказуемых путей. Рост энтропийного потенциала в секторе 7-Гамма. Требуется вмешательство? Риск каскадного коллапса смежных реальностей оценивается в 0,0003%.

Смотрящий медленно, почти незаметно, покачал головой, не отрывая взгляда от фигуры Афанасия, склонившегося над своим Сердечником. Он видел не просто человеческое безумие – он видел глубинный, космический процесс. Естественный, хоть и мучительный для вовлечённых в него сторон, как гниение, необходимое для удобрения почвы и новой жизни. Возможно, он видел даже больше – то, что было скрыто от самих Сторожей, чьё восприятие ограничивалось математической точностью баланса в настоящий момент. Он видел временные линии, веера вероятностей, и в некоторых из них… в некоторых из них из этого хаоса рождалось нечто новое. Не порядок, не знакомый баланс, а нечто третье.

Его бездонный взгляд скользнул по другим экранам, пробегая по мирам, где подобные «аномалии» уже случались. Он искал параллель, прецедент. Мир, где подобное безумие привело не к коллапсу, а к эволюционному скачку? Где фанатичная вера в порядок породила не разрушение, а новую, более сложную форму гармонии? Или он, как вечный наблюдатель, просто взирал на течение событий, с тем же спокойствием, с каким кто-то другой мог бы наблюдать за течением реки, зная, что любое вмешательство бессмысленно и преходяще перед неумолимым лицом вечности?

Сторожи, получив свой безмолвный, но однозначный ответ, вернулись к своему бесстрастному наблюдению. Аномалия по имени Афанасий была зафиксирована, каталогизирована, но признана не требующей немедленных активных действий. Поток данных, жизнь бесчисленных вселенных, продолжалась без перерыва.

В тот самый миг, когда безмолвный диалог Сторожей и Смотрящего достиг своей напряжённой кульминации, пространство Небытия внезапно дрогнуло. Не исказилось, не разорвалось – оно словно выдохнуло, и из этого выдоха родилась фигура, столь же чуждая этому месту, сколь и неотвратимая.

Это был Архангел Михаил.

Он явился не со вспышкой света и не с грохотом небесных труб. Он возник как сама уверенность, воплощённая в форме. Его доспехи, сотканные из застывшего сияния утренней зари, не слепили, но мягко освещали мерцающую пустоту вокруг. За его спиной медленно шевелились величественные крылья, каждое перо которых казалось выкованным из чистого света и намерения. Воздух – если это можно было назвать воздухом – зазвенел от непривычной вибрации: звука твёрдой поступи по несуществующей земле, звука воли, вторгшейся в царство чистой статики.

Михаил не смотрел на Сторожей. Его взгляд, золотой и неумолимый, был прикован к тому же порталу, что привлёк внимание Смотрящего. Он видел Аэтерию. Видел душную мастерскую. Видел Афанасия, склонившегося над своим Сердечником, и безумие, что клубилось вокруг него гуще пара из перегретых котлов.

– Он ключ, – голос Михаила прозвучал в Небытии без эха, обретая плоть там, где плоти не могло быть. – И он же угроза. Вы наблюдаете. Но я должен действовать.

Смотрящий медленно повернул свою сокрытую во тьме голову. Два сияющих белых глаза уставились на Михаила, и в них, впервые за миллионы лет, мелькнуло нечто, отдалённо напоминающее интерес. Бремя бесконечных эпох, которое он нёс, встретилось с пламенной тяжестью долга, которую нёс архангел.

– Они всегда на мне, – последовал без колебаний ответ.Один из Сторожей, его форма колебалась, нарушая идеальную статику. – Вмешательство нарушит ход процессов. Нарушит баланс. – Бездействие уничтожит всё, что вы стремитесь балансировать, – парировал Михаил. – Я не прошу разрешения. Я сообщаю о своём решении. – Последствия будут на тебе, Сын Небес.

Михаил сделал шаг вперёд, к мерцающему порталу. Его свет вступил в противоборство с багровым свечением Сердечника, который он видел на экране. Казалось, сама пустота содрогнулась от этого столкновения намерений.

– Люцифер уже там, – тихо произнёс Михаил, чувствуя слабый, но знакомый след брата в мире металла и пара. – И он тоже часть уравнения. Непредсказуемая переменная. Как и всегда.

А Смотрящий так и оставался стоять среди них, неподвижный страж времени, тюремщик вечности. В его серых, холодных глазах, как в древних зеркалах, отражалось рождение будущей катастрофы, назревающей в мастерской Афанасия. И лишь ему одному, хранителю всех времён, было ведомо, является ли эта надвигающаяся буря окончательным концом для Аэтерии или же всего лишь горьким, но необходимым этапом в бесконечном и зачастую жестоком цикле бытия. Возможно, он видел и то, что даже сам Афанасий, в своём ослеплении, был всего лишь инструментом, шестерёнкой в куда более грандиозном и непостижимом механизме.

Михаил сделал шаг вперёд, к мерцающему порталу. Его свет вступил в противоборство с багровым свечением Сердечника, который он видел на экране. Казалось, сама пустота содрогнулась от этого столкновения намерений.

Михаил шагнул из сияющего портала в шумную улицу Аэтерии. Воздух, наполненный запахом гари, пара и человеческой жизнью, ударил ему в лицо. Он на мгновение зажмурился, привыкая к новой реальности.

Его крылья медленно растворились в золотистом сиянии, скрываясь от смертных глаз. Сияние, исходившее от его кожи, померкло, приняв более приглушённый оттенок. Теперь он выглядел как высокий, статный мужчина в простой, но чистой одежде, с лицом, хранящим отпечаток вековой мудрости и лёгкой усталости. Лишь самые проницательные могли бы заметить необычную глубину его золотистых глаз.

Он знал, что Люцифер где-то здесь. Ощущение присутствия брата было слабым, приглушённым, словно Люцифер намеренно скрывался, но разорвать их связь полностью было невозможно.

Михаил двинулся по оживлённой улице, его взгляд скользил по лицам прохожих. Он искал не просто Люцифера – он искал след его энергии, отголосок его сущности в этом мире металла и пара.

Спустя некоторое время он вышел на оживлённую рыночную площадь. И тут он почувствовал это – слабый, но знакомый импульс. Его взгляд упал на небольшую цветочную лавку, устроенную в тени гигантской паровой трубы.

Там, среди горшков с невиданными в других мирах цветами, стояла молодая женщина. Элара – её стройная фигура казалась хрупкой среди грубых металлических конструкций, но в каждом движении чувствовалась скрытая сила. Тёмные волосы, заплетённые в простую косу, падали на плечи, обрамляя лицо с тонкими чертами. Но больше всего поражали её глаза – бездонные изумрудные озёра, в которых отражалась вся глубина неба Аэтерии. Когда она улыбалась покупателю, углы её глаз лучились мелкими морщинками, а на щеках появлялись ямочки. Простое платье из грубой ткани не могло скрыть природной грации, с которой она двигалась среди цветов.

И рядом с ней, прислонившись к прилавку с видом простого помощника, стоял Люцифер. Его обычно гордая осанка сменилась расслабленной позой, а вместо сияющих доспехов он носил простую рабочую одежду, запачканную землёй. Тёмные волосы были небрежно отброшены со лба, а на лице, обычно хранящем холодное величие, теперь играла тёплая, почти незаметная улыбка. Но в глазах, которые он не сводил с Элары, горел тот самый огонь, что когда-то освещал целые миры – теперь этот свет принадлежал только ей, и в его глубине читалась безграничная преданность и тихая нежность.

Михаил медленно приблизился, его сердце сжалось от странной смеси горя и облегчения.

– Брат, – тихо произнёс он, останавливаясь в нескольких шагах.

Люцифер вздрогнул и медленно повернулся. В его глазах мелькнули удивление, затем – сопротивление, и, наконец, – принятие.

– Михаил, – он кивнул, его голос звучал спокойно, но в нём слышалась натянутость. – Я знал, что ты придёшь.

Элара посмотрела на них с лёгким недоумением, и в её изумрудных глазах вспыхнуло любопытство.

– Элара, это… мой брат, – представил её Люцифер, и в его голосе прозвучала та самая нежность, что изменила его за эти месяцы, проведённые среди смертных.

– Рад встрече, – улыбнулась Элара, и её улыбка была подобна солнечному свету, пробивающемуся сквозь паровой туман.

Михаил вежливо кивнул в ответ, но его взгляд был прикован к Люциферу.

– Нам нужно поговорить, – тихо сказал он. – Наедине.

Люцифер вздохнул и бросил на Элару просящий взгляд. Та, словно понимая, кивнула и отошла к другому концу прилавка, начав переставлять горшки с цветами с той же грациозностью, что отличала все её движения.

Братья отошли в сторону, в тень огромного парового котла.

– Ты знаешь, зачем я здесь, – начал Михаил, не теряя времени.

– Я чувствую это, – безразличным тоном произнёс Люцифер. – Но это не моя забота больше.

– Не твоя забота? – Михаил не мог скрыть удивления. – Брат, то, что происходит, может уничтожить этот мир! Мир, который ты, как я вижу, выбрал для себя. Мир, в котором живёт она.

Люцифер сжал губы, и в его глазах вспыхнула знакомая ярость, но он быстро погасил её.