На Темной Стороне

Глава 1

Маринка встретила меня приветливой улыбкой. На ее столе в крохотной вазочке букетик полевых цветов, пахнет пыльной степью, значит, романтик Коломиец уже в кабинете.

Я кивнул на массивную дверь:

– Все уже там?

– На этот раз вы раньше президента, – сообщила она. Но не успел я возгордиться, как ехидно добавила: – Два часа назад он отбыл… Сказал, вернется к десяти.

Я взглянул на огромные старинные часы над ее головой:

– Ого, без пяти. Ни за какое президентство не заставил бы себя вставать так рано.

Она фыркнула мне в спину. Я потянул за толстого золотого льва, что прикидывался дверной ручкой, в щель сразу ворвались голоса и музыка. Я перешагнул порог кабинета президента России. Правда, здесь все больше напоминало полевой штаб крупного военачальника, которому приходится заниматься и всякой там экономикой в разоренных войной областях, и, мать ее, культурой.

Кабинет, скорее – зал, середину занимает исполинский стол буквой «т», по утрам сюда сходится «команда», то есть члены собственно правительства, а также люди из администрации президента.

Сейчас за столами горбатятся за бумагами, ноутбуками, калькуляторами – кто чем овладел – несколько человек. Шторы колышет свежий ветерок, а вдоль стены на плоских экранах горят дома, переворачиваются автомобили, дикторы взволнованными голосами сообщают о захватах заложников, катастрофах, курсе рубля, неустойчивой экономике.

Кречет, озверев от воровства, коррупции и казнокрадства, ежедневно собирает у себя весь кабинет, сует нос во все мелочи, проверяет и контролирует, а когда несколько крупных чинов при его режиме были не просто арестованы, но и погибли «при попытке к бегству», то в самом деле расхитители притихли. Конечно, никто не поверил, что господин Шувалов пытался бежать, у него такие адвокаты, что, если даже посреди Тверской зарежет ребенка, адвокат сумеет доказать, что ребенок сам напал, нанес ущерб и теперь родители этого злодея должны всю жизнь работать на пострадавшего Шувалова.

Вошел Кречет, за столом невольно подобрали животы и выпрямили спины, а министр культуры поспешно выдернул палец из носа. От президента веяло ощущением злой силы. Запавшие глаза хищно взглянули из-под массивных надбровных дуг, похожих на выступы скал:

– Утро доброе, кого не видел!..

Коломиец пихнул меня локтем:

– Это вам, Виктор Александрович. Мы вас тоже не видели уже с недельку.

Говорил он таким могучим шепотом, что по всему столу взлетали бумаги и опасливо сдвигались к краю.

Кречет прошел к своему месту, швырнул на стол папку, но садиться не стал. Мы уважительно посматривали, как отец народа, медленно успокаиваясь, прошелся вдоль стола, все такой же массивный, огромный, больше похожий на циркового борца, чем на президента.

Неприятным металлическим голосом спросил подозрительно:

– Что-то вы все какие-то воодушевленные… Один Коган не щебечет. Ему что, сказать нечего? Он что, не работал?

Коган, министр финансов, сказал обидчиво:

– Как можно такое про самого каторжного работника? Я, к примеру, только что разработал стратегию достижения положительных результатов в переговорах с инопланетянами…

– С кем, с кем? – переспросил тугой на ухо Краснохарев.

– С инопланетянами, – повторил Коган любезно. – Это иностранцы самого дальнего зарубежья.

– Слава богу, – пробормотал Краснохарев с облегчением, – я уж подумал, снова о шахтерах. Так что там с инопланетонянями?

– Как достичь успеха в переговорах, – повторил Коган. – К примеру, мы – представители крайне технической цивилизации, а они, скажем, теократы. Для неграмотных поясняю: это строй, где правят попы. Как тут договориться? Или мы демократы, а они – коммунисты.

– Коммунисты в космосе? – снова усомнился Краснохарев.

Коган окрысился:

– Не перебивайте! В других мирах могут быть вовсе негуманоиды. Разумные насекомые или крабы!

– Если разумные, то какие из них коммунисты, – пробормотал Краснохарев, но совсем тихо, и Коган продолжал:

– Они могут быть насекомыми, крабами или вовсе евреями, и потому нам достичь, как говорят, коитуса… тьфу, сперва консенсуса, будет непросто. Я предлагаю применять некий экстракт для снижения ай-кью. Понятно же, чем ай-кью выше, тем больше точек для споров. И вот, постепенно принимая экстракт, мы с инопланетянами будем сближаться все больше и больше. До тех пор, пока вся ученость останется там, наверху, а мы сойдемся на вопросе: какие бабы лучше – толстые или худые? А когда придем ко взаимопониманию, тогда можно постепенно…

Краснохарев проворчал:

– Знаю я этот экстракт! В любом гастрономе…

А Забайкалов, министр иностранных дел, приподнял набрякшие веки, голос пророкотал медленно, словно поднимался из глубин грязевого гейзера:

– Зря намекиваете на наше министерство. Это прошлый состав, в котором вы потрудились, потрудились… так решал вопросы. Без всякого эликсира. Потому что ай-кью и так был ниже пояса, а там известно кто за главного. Вот и дорешались до рынка, до решения важнейших проблем путем голосования масс, до приоритета мнения простого человека… Наш ай-кью и так уже на уровне пояса, еще чуть – и нас можно считать простыми нормальными американцами.

Его трезвый голос быстрее вернул всех из шутливой атмосферы, чем шуршание бумаг, попискивание сверхтонких ноутбуков.

– Что с исламизацией? – поинтересовался Кречет.

– Идет полным ходом, – отрапортовал бодро Мирошниченко. – Правда, темпы замедлились… ну, значительно.

– Что так?

Мирошниченко развел руками:

– Да вроде бы все условия соблюдены. Мы получили от арабских стран массивные кредиты. Беспроцентные, так как исламская религия запрещает наживаться на долге. Самую крупную в мире мечеть достраиваем в центре Москвы… Что еще? Подготавливается проект договора о вхождении в СНГ Ирана, Ирака, Ливии… Предварительные наметки, но министры иностранных дел черновики уже сверяют, состыковывают… Украина вышла, ну и черт с нею. Зато готов войти Кувейт, а кувейтцы не кричат, что мы их сало сожрали. Так что острая необходимость в срочной исламизации России отпала. А сам народ вовсе не горит сегодня к вечеру принять ислам. Хотя многие горячие головы… или просто скучающие уже скакнули из Иванов в Ахмеды… Если честно, то очень многие!

Коган тут же поднял голову, укорил:

– Зачем честно? Тоже мне политик…

Кречет кивнул:

– Но ислам продвигается? Вот и хорошо. А что медленнее, чем ожидали, то хуже ли? Я слышал, отпор начала давать вышедшая из подполья катакомбная церковь, а также зашевелились разные толки, секты. Конечно, ислам их сломит… наверное, но продвижение зеленого знамени притормозят, притормозят.

Яузов, военный министр, буркнул:

– Да нам и не сама исламизация нужна до зарезу, а встряска этого сонного и пьяного быдла.

Кречет повернулся к Егорову:

– Как с оружием?

Министр внутренних дел, еще совсем недавно полковник спецназа, бодро отрапортовал:

– Если с продажей обычного, то полным ходом. Проблем нет. Если насчет чипового, то, как всегда, запоздали. Уже два года тому в Штатах были готовы начать массовое производство оружия, которое подчиняется только своему владельцу. Фабриканты оружия стены грызли, только бы протолкнуть этот законопроект – еще бы, такие деньги! – но в Штатах попробуй смени массу оружия на другую массу. Другое дело – Россия. Оружия фактически у населения нет, можно сразу вооружать граждан оружием, что подчиняется только им. К тому же разработаны так называемые именные пули, которые несут на себе все данные о владельце. Выстрелить ими можно тоже только из одного-единственного на всем свете пистолета. Но закупать на Западе мы не захотели, а самим задницу с печи поднять трудно. На Полозова, который особенно рьяно пробивал в Думе этот закон, дважды совершали покушения. Понятно, с введением новых правил мафии впервые придется туго: всякий, у кого будет обнаружен автомат или пистолет без чипа, тут же попадает за решетку на очень долгий срок.

Сказбуш сказал ехидненько:

– Разработки этого оружия были свернуты. Потому что внедрение чипов снижало эффективность этого оружия.

– Это если для армии, – возразил Егоров. – А простому народу зачем прицельная точность из пистолета на сотню метров? На десять достаточно…

– Какие-либо эксцессы? – потребовал Кречет.

Лицо его окаменело, а рифленые желваки выступили резче. Мне показалось, что он даже дыхание слегка задержал в ожидании неприятностей.

– Перегибов хватает, – признался Егоров. – Народ только приучается к идее, что пистолет может оказаться у каждого… Позавчера, к примеру, был случай на Планерной улице. Какой-то лихач пронесся на мерсе, обрызгал грязью стоящих на троллейбусной остановке. Один успел выхватить пистолет, произвел пять выстрелов вдогонку. Разбил заднее стекло, пробил шины и ранил мужика на заднем сиденье… Конечно, повязали, будут судить. Я сразу нажал на все кнопки, чтобы этому взбешенному горе-стрелку дали условно. Ну, приняли во внимание состояние аффекта, то да се, юристы эти штучки знают… А сейчас его отпустили под подписку о невыезде.

Коломиец неодобрительно покачал головой:

– Он же ранил ни в чем не повинного человека!

– А пусть не садится к такому, – отпарировал Егоров. – Но зато вот мне доложили: с сегодняшнего утра это обрызгивание грязью прохожих как рукой отрезало! Вчера целый день ту информашку по всем каналам крутили… В телестудии телефоны раскалились добела: народ звонит, требует этого стрелка не судить, а медаль ему дать. Видать, тоже обрызганные… Словом, хоть и с шероховатостями, но программа окультуривания… есть такое слово?.. с помощью личного оружия продвигается.

Коломиец, министр культуры, который вечно лез не в свое поле деятельности, так как на его министерство денег всегда не хватало, кашлянул, привлекая внимание:

– Платон Тарасович… Учителя объявили недельную голодовку! Вся мировая общественность стоит на ушах, требует… Вон Англия так вообще…

Кречет отмахнулся, в запавших глазах блеснула злость:

– У себя они не такие добренькие! Помню как-то, они ж арестовали ирландцев и осудили как уголовников. Те возмутились, они же выдвигают политические требования, значит – политические. Англичане отказались. Тогда эти ирландцы объявили голодовку. Да не такую позорную, как у нас, когда два дня обходятся без горячего питания, а потом ходят героями!.. Ирландцы не принимали пищи всей группой, англичане невозмутимо помалкивали. Голодали неделю, два, месяц, два… Затем умер первый. От голода. К тому времени уже превратился в скелет! Газетчики забегали, завопили, но что же? Английское правосудие хладнокровно отвечало, что всяк человек вправе распоряжаться своей жизнью. Умер второй, третий, четвертый… Думаете, хоть тогда что-то изменилось? Ни на грамм! Они все там померли: не то десять человек, не то пятнадцать – уже не помню. Но английское правосудие, такое гуманное и либеральное, когда дело касается нарушения прав в России, и пальцем не шелохнуло. Приговор остался прежним, никто и не подумал пересматривать, хотя уже этим актом ирландцы доказали, что они – не уголовники.

Он отмахнулся, наконец-то пошел к своему креслу во главе стола. Яузов сверлил министра культуры придирчивым взглядом: больно черный, да и нос крючком, а Забайкалов, в ведении которого были иностранные дела, пророкотал благодушно:

– Англия примазывается… Просто примазывается, везде выпячивает свою значимость, везде старается выскочить впереди Империи, чтобы ее заметили. Везде вопит и всем видом напоминает, что Империя выросла из их английской колонии! И что сейчас Империя – это та же Англия, только молодая и потому еще неотесанная. Мол, Империя и мы – близнецы и братья, как сказал классик…

Его напыщенная, приподнятая речь попахивала небесно-чугунно-немецким, Яузов вскоре и в нем перестал подозревать еврея и сосредоточился на своих бумагах. Наступило молчание, всяк торопливо подготавливался к экзамену перед Кречетом.

Я в сторонке, передо мной ноутбук, ради такого стоит работать в любом правительстве. Огромное искушение запустить трехмерную стрелялку, а с процессором в тысячу мегагерц и вуду по имени Avenger-2 можно пройтись в высшем разрешении без всяких тормозов… но все-таки я на работе, а второе, что начинает тревожить, – эта сегодняшняя эйфория…

Да, в исламские центры народ валит толпой. Особенно много молодых решительных ребят, что раньше могли только по пьянке бить друг другу морды, а теперь вдруг нашли, что можно бить не просто так, а за идею, за Россию, за мир и счастье для всех людей на свете.

Но все-таки, все-таки опять это гнетущее чувство, что начинаем разгоняться, чисто по-расейски отпустив вожжи вовсе! А на большой скорости да без крепких вожжей как бы не очутиться в канаве вверх колесами.

Глава 2

Массивная дверь, тяжелая, как будто ее переставили из сейфа Центрального банка, распахнулась, как дверь собачьей будки. Все головы развернулись в сторону входа. Мирошниченко ворвался вихрем, губы трясутся, в глазах бешенство. Я успел подумать, что пресс-секретарь до своей кандидатской по юриспруденции успел закончить с отличием что-нибудь и воздушно-десантное.

– Господин президент!.. Платон Тарасович!.. Американский десант на Байкале!

В огромном кабинете наступила страшная тишина. Застыл даже воздух, я видел, как замер в полете, словно впаянный в глыбу льда, брошенный Коганом через стол листок бумаги.

Лицо Кречета, напротив, медленно начало наливаться кровью, на лбу угрожающе вздулись жилы.

– Почему на Байкале? Что там: секретные заводы, шахты с ракетами?

– Операция «Чистая вода», – выпалил Мирошниченко. – Они готовились к ней давно. Помните, обилие статей и фото о загрязнении озера Байкал, о бумкомбинате, что отходами загрязняет уникальную воду… а он в самом деле загрязняет, письма наших виднейших писателей и деятелей культуры с требованием прекратить работу этого чудовища?..

Кречет, страшный, как сама смерть, с оскаленными зубами, медленно выпустил воздух, широкая грудь несколько опустилась. Уже спокойнее, но все еще сдавленным голосом спросил:

– Что известно на сегодня?

– Сегодня Империя, – сказал Мирошниченко торопливо, – разом все это выбросила в эфир и в печать и одновременно – десант в десяти милях… простите, шестнадцати километрах от точки загрязнения. Два крупнейших бумкомбината Финляндии минута в минуту с высадкой десанта предложили нашей стране безвозмездные поставки бумаги в том же объеме, что давала эта громада. Тем самым они привлекут на свою сторону как любителей халявы, а у нас сейчас почти вся страна из халявщиков, так и крупнейшие умы из числа писателей, музыкантов, ученых… Ну, которые еще при Советской власти дрались за Байкал и подвергались гонениям. Эти люди и сейчас считаются совестью России. Так вот они, по сути, сейчас на стороне Империи! Мы никак не могли отказаться от мощностей бумкомбината, а имперцы разом всех спасли… Под благороднейшим лозунгом: планета, мол, едина, мы – единый человеческий род, и все ресурсы принадлежат человечеству, а не отдельным народам, которым просто повезло угнездиться на местах, где впоследствии открыли запасы нефти или, как у нас, запасы чистой воды.

Яузов вздохнул, поерзал, сказал с одобрением профессионала:

– А ход неплохой… Даже если сбросим батальон парашютистов и всех перебьем, то нас обвинит не только Европа – хрен с нею, но и наши гуманитарии. Мол, юсовцы для нас же старались!.. Но если оставить как есть…

Массивные плечи зябко передернулись. Мы понимали, что оставить все как есть – прощай Россия как страна. Останется только как географическое понятие.

Сказбуш сказал трезво:

– Эта операция готовилась давно. Мы о ней знали. Но она должна была состояться намного позже. Через пару лет, не раньше. Им нужно было кое-что сделать, лучше подготовить общественное мнение. В том числе и в России. Честно говоря, этот десант неожиданность даже для меня…

Коган спросил наивно:

– А почему поспешили?

– Не ясно? – огрызнулся Яузов. – То-то у нас налоги не собраны, если не понимаете, что приход Кречета перевернул все планы!.. Через два года для них уже будет поздно. А пока есть шанс повернуть Россию как угодно. Конечно, поставить на четыре кости, как было при прошлом правителе… и как пытались совсем недавно, не выйдет, зато повернуть… да эдак приговаривая ласково, что это же для нашей пользы снять штаны и нагнуться… Черт! Платон Тарасович, пора отвечать, как вы и обещались, неадекватно!

Кречет кивнул:

– Именно неадекватно.

Забайкалов пророкотал своим удивительно неспешным убаюкивающим голосом:

– Взгляните вон на тот экран… Нет, который первую программу. Правозащитнички уже тут! Старохатская, Клепалев, еще какой-то из гордо сидевших… Приветствуют мировую демократию в действии. А мы, значит, мерзавцы, что сами не гам и другому не даем… Ага, вот как раз пошло, что юсовцы наконец-то решили взять сами, так как за ними поддержка всего человечества… Ну, они свое НАТО давно уже именуют всем человечеством. И весь русский народ должен ликовать, что юсовцы взяли на себя эту грязную работу бдить и охранять, а заодно еще и почистить Байкал от нечистот, а нам еще на халяву и бумагу пришлют…

Сказбуш буркнул:

– Клепалев научился демагогии. Сам не боялся никакой работы, трудился как вол, но для других халяву выставляет как козырь. Был правозащитником, стал политиком… Довольно грязноватым.

– А Старохатская о взаимопомощи… – заметил Забайкалов. – Блистающие США спасают русское озеро Байкал для той же немытой России… Берут на себя грязную работу, за что мы должны целовать американские сапоги, быть по гроб благодарны, чистить им туфли и носить тапочки в зубах… Ах, тварь…

Яузов заметил трезвым голосом:

– Говорят как слаженно! И роли распределены. Полагаете, знали заранее?

Сказбуш отмахнулся:

– Нет, конечно. Так им и доверят детали секретной операции! Просто эти всегда в любом действии Империи видят руку бога, а языки у них подвешены здорово, с ходу могут импровизировать на тему плохой России и замечательной Империи так, словно готовились годы. Впрочем, они и готовились. Еще тогда, в советских лагерях.

Кречет, с серым, как гранитная скала, лицом, угрюмо переводил взгляд с одного экрана на другой. Правозащитники выступали везде. Везде взахлеб о благородной роли США, что взялись добровольно разгребать наши помойки. Об их финансовой безвозмездной помощи в виде эшелонов с первосортной бумагой из Финляндии. О том, что россияне должны ликовать и на руках носить доблестных юсовцев, что в буквальном смысле упали с неба…

– Тревогу отмени, – велел он Яузову. – Командующему ПВО, конечно, дай втык, такое пропустил… это же черт знает что!.. Даже несмотря на то, что их внимание отвлекали как могли, знаю… Но сейчас, если мы, бросив туда парашютистов, всех истребим, проиграем.

На Кречета косились удивленно. При его характере командующий ПВО должен был потерять не только погоны, но и голову. Возможно, юсовцы на это и рассчитывали.

Коломиец прошептал раздавленно:

– На своей-то земле?

– На своей-то земле, – ответил Кречет мертвым, как камень, голосом. – Чертова перестройка все поменяла… Сейчас и Гитлера бы приветствовали как спасителя. Он-де Германию из разрухи пострашнее нашей вывел, он и нас спасет!.. Нет, погоди. Они уже высадились, этого не отменишь. Надо думать, что делать быстро и правильно.

– Именно быстро, – сказал Сказбуш. – Сейчас они раздают бусы и стекляшки жителям окрестных деревень, завоевывают симпатии. С бумкомбинатом еще проще! Не взрывать же… Выключат рубильник, машины остановятся. Рабочим раздадут по сотне долларов на рыло, те сразу в ближайшее сельпо за водкой… Вот и выглядят спасителями!

Забайкалов пробасил медленно, тяжелым и рокочущим голосом:

– Я сейчас отправлю ноты протеста. Ну, все те, которые пишут в подобных случаях. И которые ожидают. А тем временем…

Пальцы уже тыкали в клавиши ноутбука. Сказбуш посматривал чуть ревниво, нынешний министр иностранных дел в далеком прошлом был непростым разведчиком, даже для него, главы ФСБ, часть его операций осталась тайной. Выполнял какие-то деликатные распоряжения правительства, еще советского, ну и выполнял. Кто о них знает? А кто и знает, того либо крабы на дне Тихого океана давно сожрали, либо раки в Клязьме.

Егоров подошел к Кречету бочком, я слышал, как он сказал тихонечко:

– Даже самый тупой из «портяночников» знает, что Забайкальский военный округ – это пусковые шахты стратегических ракет, это пара особо засекреченных авиазаводов в Улан-Удэ, мощный обогатительный комбинат по обработке урановой руды… там же и карьер, где урановую руду добывают открытым способом. Я сам использовал снимки этого рудника, которые юсовцы получают из космоса! Видно даже, кто какую газету читает…

Глаза Кречета сузились, он прошелся вдоль стены, буркнул:

– Предлагаете усилить охрану?

– Если позволите, господин президент… мне нужно будет сказать только одно слово. Его никто не поймет. Просто всякий, кто приблизится к запретной зоне, не будет интернироваться для расспросов.

Кречет несколько мгновений смотрел в лицо Егорова. Тот ответил прямым взглядом.

– Хорошо, – ответил наконец Кречет. – Полагаю, такое слово вы уже сказали?

– Конечно, господин президент, – ответил Егоров почтительно. – Нельзя было терять времени. К тому же наше подразделение наделено известной автономностью…

Я отошел к самому дальнему экрану, добавил громкости. Оператор показал сперва общий план старинного деревенского дома, приблизил к сидевшему на ступеньках деревянного резного крыльца очень немолодому человеку с некрасивым, но благородным лицом. Он сидел в свободной раскованной позе, говорил медленно, взвешивая слова.

Я не сразу узнал Дубовитина – постарел, постарел! – старого русского писателя, который еще при Советской власти как никто самоотверженно боролся за спасение Байкала. Он бросал на чашу весов все свои награды и лауреатские премии, спорил, доказывал, подвергался гонениям, разве что лауреатство и пролетарское происхождение спасали до поры от арестов. Тогда остановить бумкомбинат не удалось, зато Дубовитин и его друзья-писатели помельче добились снятия с ввода в строй второй и третьей линий. Услужливые аналитики подсчитали, что с загрязнением от одной линии Байкал справится… Возможно, так и было, но после перестройки под шумок запустили и остальные, оправдывая уже интересами рынка.

Дубовитин говорил медленно, его хрипловатый голос звучал сурово, печально. Патриот России, он говорил о великой скорби, о национальной гордости – жемчужине Байкала, о необходимости беречь родную природу и закончил совсем невеселым призывом:

– Призываю, как мне это ни печально, помогать заокеанским… Я не хочу называть их друзьями, но все же они сейчас наши союзники. Прошу помогать им как союзникам. Они помогают нам сохранить эту бесценную жемчужину – Байкал. Возможно, когда-то поможем им и мы: русские не любят оставаться в долгу. Но пока примем помощь от них.

На экране появилась румяная дикторша, веселым голоском напомнила, что говорил сам Дубовитин, знаменитый на весь мир писатель, лауреат Ленинской, Государственной и прочих премий, автор таких-то и таких-то романов, признанный во всем мире…

Яузов с неудовольствием буркнул:

– Ага, уже признанный. То-то совсем недавно она ж его и поливала! Иначе как тупым деревенщиком не величала.

Сказбуш поднес ко рту коробочку сотового телефона:

– Громовский, проверь выступление Дубовитина… Уже проверяешь? Молодец. Сразу доложи.

Кречет посмотрел хмуро:

– Подозреваешь… куклу?

– Слишком уж быстро, – ответил Сказбуш. – Насколько я знаю, Дубовитина раскачать непросто. А выступления он, как и книги, пишет по два-три дня. Пишет и перечеркивает, пишет и правит… Точно-точно! На него досье еще с шестидесятых годов лежит. Пухленькое, как твоя внучка. Все привычки знаю. Импровизировать не любит.

– Даже по Байкалу?

Сказбуш поморщился:

– По крайней мере, такое серьезное импровизировать не станет. Да, уверен, что это наложение масок, подгонка голосов и прочие компьютерные штучки. Когда еще до него дойдет слух, когда еще раскачается с опровержением! А дело будет сделано. Да и не всяк ему потом поверит. Скажут: виляет лауреат. То так говорит, то открещивается от своих же слов… Не поймешь этих тилигентов!