Азбука спасения. Том 30
- -
- 100%
- +
≈
Один пресвитер, муж чудный и много времени проведший в подвиге, рассказывал следующее: «Была у меня сестра, девица молодая летами, но приобретшая старческий разум. Она проводила все время в посте и воздержании. Однажды сидела она около меня и вдруг, отклонившись на спину, лежала безгласна и бездыханна целый день и ночь. На следующий день в тот же час, как бы от сна встав, была она в страхе и ужасе. Я спрашивал ее, что с нею было, но она просила подождать, пока пройдет ужас… В слезах провела она много дней, и сама не хотела говорить, и других не хотела слушать, не говорила даже с самыми близкими, часто же имена некоторых вспоминала со слезами и, стеная, оплакивала их.
Наконец, она уступила моим просьбам и начала говорить: «В оный час, когда я сидела около тебя, два неких мужа, седые волосами, сановитые по виду, одетые в белую одежду, пришедши и взявши меня за правую руку, приказали следовать за ними. Один же из них, держащий в руке жезл, простер его к небу и отверз его, приготовляя нам доступ внутрь его. Потом, взявши меня, приводят в некое место, где стояло великое множество Ангелов, двери же и храмины были выше всякого слова. Когда же я вошла внутрь, вижу престол возвышенный и многих стоящих там, красотою и величием превосходящих тех, кои стояли вне. На престоле сидел Некто, Своим светом всех освещающий, Которому все поклонились. Меня тоже привели к Нему на поклонение, и я услышала, что Он повелел показать мне все для вразумления живущих на земле. Пришедши в некое место, вижу великое множество творений красоты несказанной, облеченных в различные одежды, блистающие золотом и драгоценными камнями, и храмины разнообразные, и живущих в них мужей и жен великое множество в чести и славе. Показывая их, говорили мне: «Это суть епископы, это клирики, это миряне, из них одни в своем служении просияли, другие целомудренно и праведно пожили».
Там я увидела пресвитера своего селения и клириков, которых знаем. Увидела множество дев и вдов, жен, в браке честно поживших; из них многие были знакомы, иные из нашего местечка, другие же из разных мест… одни упражнялись в подвижничестве, другие пожившие честно в своем состоянии, некоторые во вдовстве провели большую часть жизни и сокрушаемы были скорбями и многими бедствиями. Есть из них некоторые в девстве и во вдовстве сначала павшие, и за покаяние и многие слезы, опять восстановленные в прежний чин. Взявши меня оттуда, отвели в некоторые места, страшные по виду и ужасные для зрения, исполненные всякого плача и рыданий».
Намереваясь же начать рассказ о сем, в такой пришла она страх, что слезами омочилась вся одежда ее, прерывался ее голос, язык же ее невольно запинался, двигался, не издавая звука. Но, принуждаемая мною, так начала она говорить: «Видела я места столь страшные и ужасные, что ни зрением, ни слухом нельзя понять; о них предстоящие мне говорили, что они приготовлены для всех нечестивых и беззаконных и для тех, которые в мире назывались христианами, но много зла делали. Там видела я печь разжженную и издающую страшное некое клокотание. Я ужаснулась и спросила, для кого приготовлено сие. Мне ответили: «Для вчиненных в клир, из сребролюбия же и беспечности Церковь Божию оскорбивших и в постыдной жизни проживших без покаяния…» Я же, трепеща, возгласила: «Ужели для находящихся в клире и девстве приготовлены такие бедствия?» Один же из бывших вдали отвечал: «Бедствия, девица, назначены им соответствующие нечестию их против Бога и неправде их против ближнего.
Ибо ни тех, кои страдают там, не презирает Бог, ни тех, кои делают неугодное Ему, не оставляет без наказания. Всем за доброе и злое воздает по достоинству Бог Всемогущий». Еще отошедши, остановились мы на месте, полном глубокой тьмы. Все там было наполнено вопля и смущения, жалобного голоса, скрежета зубов и страшного стенания. Там увидела я разных дев и вдов, которые не поступали сообразно своим обетам, вину и наслаждениям прилежали, на псалмопение и молитвы, и посты не обращали никакого внимания, несмотря на то что своими обещаниями вступили в завет с Христом.
О некоторых же из них говорили, что они человеко- ненавистно, хотя и правильно, пересказывали о намерениях других, что послужило для некоторых из них к развращению, и сделались они виновными в их погибели. Я же, видя их стенания и плач, не меньше их была объята страхом. Посмотревши внимательно, вижу двух самых любезных мне девиц, объятых огнем и муками… видевши их и восстенавши, по имени позвала я одну из них. Они же взглянули, и лица их покрылись стыдом по причине наказания, которому подверглись, и еще более мучились стыдом и поникли вниз. Я же со слезами спрашивала их, что сделано ими тайного, что утаилось от многих, кто знал их на земле, и в какие впали они худые дела, за которые получили наказание?.. Они же сказали: «Девство погубили мы растлением, на убийства же по причине зачатия решались, воздержание и пост в виду других исполняли, втайне же делали противоположное, ибо славы только человеческой желали, а на угрожающие мучения не обращали внимания. Но вот все сделанное там тайно обличили здешние бедствия, за славолюбие соответственный принимаем стыд…
Но, если есть у тебя какая сила и дерзновение ради твоей доброй жизни, помоги нам, испроси хотя немного помилования у мучащих нас». Я же отвечала: «Где же многие увещания и советы вам брата моего? Где мольбы, где великое его попечение, где постоянные молитвы? Ужели всего этого недостаточно для того, чтобы не быть вам здесь?..» Они же, устыдившись, молчали, но затем стали говорить: «Не время теперь обличения и укорений, но утешения и помощи… помоги нам…» Я же, припавши, со слезами молила мучителей облегчить их мучения. Они со страшным взором без успеха отослали меня, говоря: «Справедливо для них, какие посеяли там деяния, за такие пожать плоды; какие там презрели блага, тех здесь не получить, а какими пренебрегали муками, те испытать… Ступай, девица, возвещай там о здешнем – добром и злом, хотя бы многим показалась ты говорящею пустое». Девицы те, узнавши, что бесполезно было мое моление, плача и скрежеща зубами, сказали: «Все терпим мы сообразно со сделанному нами… но, оставивши нас, иди опять в мир… расскажи обо всем этом жившей с нами, ибо и она с нами делала подобное, смеясь над здешним… Возвести ей о наших мучениях, убеди покаяться…».
≈
Тем из святых, которые удостоились при жизни видеть загробный мир и оставили нам об оном сказания, мы должны быть особенно благодарны. Ибо подобные сказания решают многие весьма затруднительные для нас вопросы, рассеивают неосновательные наши суждения и утверждают веру в истину Евангельскую. В доказательство сего вот нечто из сказания одного благочестивого мужа, который удостоился видеть жилища святых.
«Поставлен я был, – говорит он, – на некотором ровном месте, где все было хорошо, весело и приятно, а в стороне от него было еще лучшее место, всей прелести которого словами передать невозможно. Там сидел старец многочестный, а около него были дети, число которых превосходило песок морской. Желая узнать, кто сей старец, я спросил о нем сопутствовавших мне апостолов Андрея и Иоанна, и они сказали, что это Авраам, а место, где были дети, называется лоном его. Поклонившись величайшему из патриархов, я приведен был своими путеводителями на место, называемое Елеон, где росло множество деревьев и под каждым была сень. Тут было также множество людей, и многие были известны мне. Одни из них воспитывались при дворе царском, другие были простыми людьми, некоторые земледельцами, а иные иноками. Все они уже умерли. Когда я хотел расспросить подробно о видимом мною месте, Апостолы предварили меня и сказали: «Ты желаешь знать, что есть сей великий и прекрасный Елеон и что все, что ты видишь в нем? Знай, что он есть дом Отца Небесного, в котором обители многи суть. И эти обители всем разделяются, смотря по их благочестию и по мере добродетелей».
Какой же из затрудняющих нас вопросов решает это сказание? – Тот, где находятся наши дети, умирающие в младенчестве. Что с ними? Где души их? – часто думаем мы и, по своему маловерию, предаемся иногда неумеренной скорби о разлуке с ними. Но вот ясно, что они на лоне Авраама, что, следовательно, об их участи беспокоиться нечего и что справедливо слово Господне: таковых есть Царство Небесное (Мф.19:14).
Какое неосновательное суждение наше рассеивает это сказание? – То, будто «в мире никак нельзя спастись, а можно только в монастыре или в пустыне какой». На деле, как видите, выходит не так. Есть в Царстве Небесном, как слышали в сказании, вместе с монахами и воспитывавшиеся при дворе царском, и граждане, и земледельцы. Значит, ясно, что не место спасает или губит человека, а спасают или губят одни дела. Будем же помнить, что «Господь, – как говорит преподобный Нифонт, – равно приемлет в Свои объятия праведную душу с престола и от сохи, из алтаря и с поля брани», – и каждый пусть в своем звании пребывает.
Итак, братие, справедливо, что мы должны быть особенно благодарны святым, которые, удостоясь видений, оставили нам о них свои сказания. Благодарность же свою выразим им тем, что будем внимательны к их сказаниям, и будем пользоваться их уроками для спасения своей души.
Протоиерей Сергий (Булгаков)
ЖИЗНЬ ЗА ГРОБОМ
Предисловие
Жизнь за гробом, жизнь будущего века, облечена тайной, и все попытки нашего разума понять смерть и проникнуть в ее царство остаются тщетными. Одни лишь крылья веры помогают нам возноситься к этим недоступным границам и один лишь духовный опыт дает возможность говорить о загробной жизни, но и то лишь «гадательно, и как бы сквозь тусклое стекло». Распахнуть дверь в эту область может только сама смерть. Откровение о жизни за гробом дается иным из нас еще здесь на земле, но мало кому удается поведать об этом другим. Однако душа наша жаждет этого откровения и не может примириться со смертью, понимаемой только как окончание жизни. Вследствие этого нам показалось уместным и нужным приблизить ко всеобщему пониманию духовный опыт человека, который был одновременно и мыслителем, и священником, и пастырем, и учителем.
Отец Сергий Булгаков был воистину служителем и созерцателем Тайн Божиих: его мудрость питалась его верой, а веру свою он черпал из предстояния алтарю. Но, в отношении тайны смерти и жизни за гробом, ему было дано еще особое откровение. Дважды он находился на пороге смерти, почти за гранью жизни. Но болезнь и физические страдания не погасили в нем силы мысли, и, по своем выздоровлении, он осознал и продумал этот духовный опыт в ряде богословских глав; последние являются, однако, чем-то большим, чем только размышления: ибо они суть живое свидетельство о том, что смерть есть начало новой жизни и, в качестве таковой, несет в себе великое утешение. «Кому было дано волею Божией приблизиться к этому краю бездны», писал он впоследствии, «да будет он вестником оттуда, которое для каждого некогда станет туда и там. Для каждого! Ибо все мы теряем наших близких, и все идем вслед за ними. Поэтому проповедь о. Сергия о жизни после смерти должна быть обращена ко всем, должна быть доступна для каждого. Этой цели и служит настоящее издание. Ибо богословские сочинения о. Сергия трудны и малодоступны. Поэтому мы выделили из них все, что касается данной темы, ничего не изменив в его мысли, но только сократив и выпустив малопонятную богословскую терминологию и сконцентрировав все цитаты вокруг одной темы благовестия смерти. Да пошлет Господь Иисус Христос Свое утешение всем жаждущим Его – устами Своего верного служителя, протоиерея Сергия.
Валентина Зандер
Люди века сего, всецело захваченные его жизнью с ее суетой, могут искренно недоумевать пред верою в бессмертие; для имевших уже встречу с Богом в жизни своего духа, для переживших откровение смерти, бессмертие становится очевидностью. Слово Божие дает нам здесь руководящие мысли, которые и должны быть раскрыты в своем значении.
Самым непонятным является утверждение неверия, по которому смерть есть полное уничтожение жизни. Это уничтожение исповедуется не только как уничтожение видимых форм жизни телесной, но и жизни сознательной – духовной, сердечной, творческой. В эту «тьму кромешную» неверующая мысль спасается, чтобы не принять проблематику смерти… Но это делает лишний раз очевидным, что смерть можно понять только как часть жизни, а не наоборот, – нельзя жизнь погрузить в небытие смертности. Смерть есть в этом смысле, хотя и паразит бытия, однако акт жизни. То «ничто» из которого Бог сотворил мир, на самом деле, как таковое, и для себя не существует. Его положительное бытие начинается только с миром. Бог, творя мир из ничего, тем самым дает место не только бытию, но и небытию. Самобытного же небытия, тьмы кромешной, вовсе не существует. Бог не сотворил смерти… ибо Он все создал для бытия (Прем. Сол.1:13,14).
Смерти нет в плане Божьего творения, она «вошла в мир» завистью диавола (Прем. Сол.2:24), ибо Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего (Прем. Сол.2:23). Поэтому смерть может быть понята лишь как состояние жизни. Смертность жизни есть только ее болезнь, неустранимая, но не непобедимая. Смерти не было, и смерти не будет. Изначально человек не был создан для смерти, в него была вложена возможность бессмертия. Человек должен был духовно – творческим подвигом утвердить в себе эту возможность, но он мог ее и упразднить, что и произошло в первородном грехе. Это упразднение и было запечатлено Божиим приговором, засвидетельствовавшим происшедшее изменение: возвратишься в землю, из которой взят, ибо ты земля и в землю отойдешь (Быт.3:19). И возвратится прах в землю, чем он был, а дух возвратится к Богу, Который дал его (Еккл.12:7).
Смерть заключается в отделении человеческого духа (от Бога исшедшего) от «земли», которой принадлежит его тварное естество – тело, одушевленное душой. Человеческий дух, в духовности своей, имеет потенцию бессмертия и сообщает эту способность всему своему сложному естеству. Первородный грех представляет собой отступление человека от своего пути единения с Богом и начало смерти, вошедшей в человеческий дух через грех. Это отступление, разумеется, не могло повести к смерти бессмертного, от Бога исшедшего, человеческого духа (как не привело к ней и мир падших духов), но было таким ослаблением его силы, в частности, власти над его душевно-телесным естеством, что равновесие, еще не достигшее устойчивости, пошатнулось в обратную сторону. То, что было предназначено к единению в тричастном составе человека: дух, душа и тело – в смерти подвергается временному разделению.
Дух потерял способность удерживать постоянную связь со своим телом, а постольку и сила его сделалась ограниченной – смертность стала состоянием жизни падшего человека. Хотя сама смерть наступает лишь в предустановленный час жизни, но, в сущности, она распространяется на всю человеческую жизнь с самого его начала. Это и выражается в том факте, что человеку свойственно умирать во все возрасты, а все случаи смерти представляют собой лишь частные применения единого начала смертности. Все живое – то есть человек, а с ним и вся живая тварь, начинает умирать одновременно с началом жизни, и все протяжение жизни сопровождается ростом смертного изнеможения, доколе оно окончательно не побеждает жизнь.
Но, несмотря на это, смерть никак не означает неудачу Творца в творении, в силу которой Он его как бы сам уничтожает. Правда, ее могло бы и не быть в человеческой жизни, поскольку Бог смерти не сотворил. Однако, самая ее возможность заключается в смертном составе человека, до конца еще неопределенном именно в этой своей сложности. Такой сложности не существует для духов бесплотных, почему даже и в падении их не коснулась смерть. Человек же открыт опасности смерти вследствие своего богатства, которое есть в то же время и сложность. Как и все творение, человек есть сплав бытия и небытия, причем последнее поднимает голову, как только равновесие колеблется. Первородный грех есть нарушение равновесия во всем человечестве, как и в каждом из людей, которое восстанавливается лишь во Христе.
Поэтому приговор Божий в отношении к каждому человеку не есть извне налагаемое наказание, но выражает следствие нарушенного равновесия и обнажившейся тварности: «земля еси». В грехопадении произошел не полный разрыв связи духа с землей, что было бы уничтожением самого человека, но лишь некоторый, и притом неокончательный, ее надрыв. Образ Божий человека сохраняется, Божеский замысел творения не может не осуществиться, но в путях человеческой жизни появляется болезненный перерыв с временным разлучением души и тела, или смерть, однако не как последнее, окончательное состояние, то есть совершившаяся неудача творения человека, но как неизбежная стадия его жизни.
Смерть является лишь попущенною Богом, а, следовательно, промыслительно включенной в жизнь, как необходимое выражение смертности человека. Она назревает в течение всей жизни, но совершается в мгновение «часа смертного». В этом смысле смерть естественна в закономерности, и однако она противоестественна, поскольку вошла в мир путем греха. С этим связан неодолимый ужас смерти, неотделимый от человеческого естества, – даже в самом Богочеловеке: прискорбна есть душа Моя даже до смерти, – Боже Мой, вскую Меня оставил. Предельная скорбь смертная, чувство богооставленности (которое однако дивным образом сочетается с единением со Христом в Его соумирании с нами) сопровождает смерть, как бы черная тень, и Церковь, в погребальных песнопениях, не умаляет силы скорби смертной.
Такова духовная сторона смерти. Такова же и телесная, поскольку смерть есть болезнь болезней, страдание страданий. Однако, этот ужас, природно непреодолимый, уже преодолен сверхприродно, благодатно, ибо путь смерти пройден Христом.
Смерть должна быть понята в связи грядущего воскресения, восстанавливающего прерванную жизнь, и, в связи с тем неумирающим началом в человеке, которое живет и в загробном состоянии (и от него не спасает и самоубийство). Разделяющая коса смерти в трехчастном составе человека проходит между духом и душой, с одной стороны, и телом, с другой. Очень важно установить эту неразделимость духа и души в смерти. Душа есть промежуточное начало, связующее дух с миром тварным. Душа – тварна, но ее сверхфизическая энергия жизни сохраняется. Уже поэтому нельзя говорить о полноте смерти в смысле победы небытия. Полное торжество смерти имело бы место лишь в том случае, если бы она была отделением духа от души и тела, то есть развоплощением. Это означало бы уничтожение и самого человека. Можно ли мыслить подобное развоплощение в отношении к человеческому духу, имеет ли дух собственную силу бытия и бессмертия помимо тела, и не заключен ли он в тело как бы в темницу? Личный дух человека сотворен Богом. Это значит, что личное начало в нем призвано к бытию, как некое отражение в небытии Личности Божией. Но человеческая личность не знает духовного бытия независимого от воплощения.
Человеческий дух не есть дух бесплотный по сотворению, каковы ангелы. Такого независимого от мира бытия человеческого духа вовсе не существует. Бытие человеческого духа, а потому и бессмертие неразрывно связано с миром и в осуществлении своем вмещает и смерть. и воскресение. То и другое, совершившееся во Христе, а в Нем и чрез Него во всем человечестве, имеет для себя место в человеческом естестве, воспринятом в полноте Господом при воплощении. А потому и то разделение, которое происходит в смерти, было бы невозможно, если бы оно отделяло дух от всего человеческого естества, то есть души и тела, и тем совершенно разрушало бы человека, его расчеловечивая. Напротив, это разлучение смерти отделяет человеческий дух, остающийся в соединении с душой, лишь от человеческого тела, то есть от всего природного мира. Этим человеческая энергия (душа) теряет полноту жизни, однако, силою Божией, явленной в воскресении Богочеловека, способна восстановиться, воссоздать свое тело, и, постольку, осуществить свое воскресение: все живут, каждый в своем порядке: первенец Христос, а потом Христовы (1Кор.15:23). И к этому же относится образ зерна. содержащего в себе всю потенцию жизни: когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело (1Кор.15:37,38).
Дух человеческий существует, как потенция целостного человека, имеющего тело, энергия же которого есть душа. В смерти эта энергия парализуется, но не уничтожается. Она остается присущей личному духу как его качество. Поэтому-то так важно понять человеческую смерть не как уничтожение, но как успение, то есть временное прекращение действия души относительно тела. В этом смысле и можно говорить «об усопших». И смерть Христова, как акт жизни Его человеческого естества, по характеру своему не отличается от общечеловеческой смерти. Его тридневное пребывание во гробе соответствует всей загробной жизни человека. Но сила смерти Христовой была ограниченной: она была не внутренне неизбежная, но добровольно Им на себя принятая. Общение с душами усопших, каковым являлась «проповедь во аде», свидетельствует, что после смерти Господь пребывает в состоянии, доступном общению усопших. Эта связь душ усопших с миром, как и между собой, подтверждается и некоторыми притчами, например, о богатом и Лазаре, где души их взаимно узнают друг друга в своей земной индивидуальности: богатый поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря (Лк.16:23).
Обычно, в церковной письменности, – в житиях и прологах, как и в отеческих творениях (свв. Макария Вел., Кирилла Александр.) и в некоторых церковных гимнах, смерть описывается чрезвычайно конкретными чертами. Согласно этим описаниям, она состоит в отделении от тела некоей прозрачной оболочки, имеющей его образ и сохраняющей его жизненную силу. Такой же характер усвояется и в разных случаях посмертных явлений умерших в своем прозрачном образе. Соединяя все эти черты, мы можем считать, если не догматом, то во всяком случае, господствующим преданием Церкви, что человек в смерти своей разлучается лишь с телом, а не с душой, которая продолжает жить в «загробном мире», то есть в новых условиях существования. Душа, пребывающая в такой оболочке, в сверхтелесном образе, сохраняет связь с духом. По сравнению с полнотой жизни в теле, которая предустановлена для человека, как соответствующая его естеству, эта ущербленная жизнь является «успением» телесной жизни, однако отнюдь не ее перерывом. Жизнь продолжается за гробом. Эта жизнь, по своему состоянию, остается для нас недоведомой (почему и чрезмерное о ней любопытствование является духовно нездоровым, переводящим христианскую мысль на рельсы оккультизма). Однако некоторые основные черты здесь могут быть установлены, как вытекающие из основных положений нашей веры.
И прежде всего, смерть, как разрешение души от уз тела есть великое откровение духовного мира. Грехопадение, облекшее нас кожаными ризами непроницаемой чувственной телесности, лишает нас духовного ясновидения. Оно восстанавливается лишь во Христе: отныне будете видеть небо отверстым и ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому (Ин.1:51). Можно сказать, что, находясь в теле, человек проходит только одну область жизни, между тем он предназначен ко всей ее полноте. Это делает земной опыт его ограниченным. И если бы человек навсегда оставался заключен в кожаные ризы своего собственного тела, то он, можно сказать, и не сделался бы человеком в полноте своей, ибо он создан гражданином обоих миров, для неба и для земли. Любовь и мудрость Божии нашли путь восполнить человеческое бытие, приобщив человека духовному миру. И это совершается чрез трагическое, катастрофическое событие в жизни человека, которое есть смерть.
Временно отрывая человека от плоти, она открывает ему врата духовного мира. В церковной письменности имеются изобильные свидетельства о том, что умирающему становятся зримы существа духовного мира, ангелы и демоны; к нему приближаются и души усопших, в дальнейшем же откровении для него становится доступным и самое небо с Живущим в нем. То, что остается для нас недоступно непосредственному опыту, становится действительностью, пред лицом которой поставлен усопший; в ней он должен жить и находить самого себя. Это откровение духовного мира в смерти есть величайшая радость и неизреченное торжество для всех, кто томился в сей жизни о нем, будучи от него отлучен, но оно же есть и невыразимый ужас, и тягость и мука для тех, кто не хотел этого духовного мира, не знал его, отвергал его. Тот, кто был плоть, принужден теперь непосредственно убедиться в существовании духовного своего естества. И здесь он оказывается пред лицом этого величайшего испытания, которое делает неизбежным его перерождение из телесного в духовное существо.