Избранные стихотворения
- -
- 100%
- +
Биографическая справка
Борис Николаевич Алмазов родился 27 октября 1827 года в Вязьме в семье отставного штабс-капитана, участника Отечественной войны. Детство он провел в имении отца в Сычевском уезде Смоленской губернии. В 1839 году Алмазова отдали в 1-ю московскую гимназию; из четвертого класса он перешел в частный пансион Эннеса, а в 1848 году поступил на юридический факультет Московского университета. Алмазов увлекался университетскими лекциями, особенно лекциями Т. Н. Грановского, однако окончить университет ему не удалось; материальные дела отца пришли в упадок, и Алмазов был уволен со второго курса за невзнос платы за обучение.
На почве общих литературных и театральных интересов он сблизился с А. Н. Островским, А. Ф. Писемским, А. А. Григорьевым, Е. Н. Эдельсоном, Л. А. Меем, П. М. Садовским и другими и вошел вместе с ними в так называемую «молодую редакцию» издававшегося М. П. Погодиным журнала «Москвитянин». Любовь к русской истории, русской песне и вместе с тем к патриархальным устоям русской жизни, в том числе религиозно-нравственным, неприязнь ко всему, что было направлено к коренным ее изменениям, – вот что характеризовало «молодую редакцию» и сближало ее со славянофилами. Для Островского это был лишь кратковременный этап его развития; Алмазов остался верен этим устоям на всем протяжении своей литературной деятельности. Под псевдонимом «Эраст Благонравов» Алмазов печатал в «Москвитянине» остроумные фельетоны и журнальные обозрения, полемизируя главным образом с «Современником» Некрасова и вообще с «западниками».
В 1854 году Алмазов поступил на службу в канцелярию попечителя московского учебного округа, через три года перешел в контору московской синодальной типографии, но заработка не хватало даже на скромную жизнь, и в 1861 году Алмазов вышел в отставку. Отныне основным источником существования стал литературный гонорар, и нужда еще более увеличилась и уже не покидала его дома.
После прекращения «Москвитянина» в 1856 году Алмазов принимал участие в разных изданиях. Особенно интересны две его статьи, появившиеся в изданном Погодиным альманахе «Утро», – «О поэзии Пушкина» и «Взгляд на русскую литературу 1858 года». В них содержится немало тонких наблюдений, но в основном они направлены против критики демократического лагеря, в защиту идей «искусства для искусства». Истинный поэт, утверждал Алмазов, «говорит только о том, о чем призван говорить: о боге, красоте, сердце человеческом, – о том, что неизменно, вечно, что нужно для всех веков и народов». И как бы ни были важны стремления к общественным преобразованиям и споры по поводу них, «какие бы прекрасные надежды ни звучали в этом шуме и спорах, от них бежит поэзия, не терпящая никаких хлопот и требований».
Много стихотворений и переводов Алмазов напечатал в «Развлечении», «Русском вестнике», «Заре», «Газете А. Гатцука». В 1861–1862 годах две его вещи (одна из них – «Похороны «Русской речи»…» – включена в настоящий сборник) появились в «Искре». В 1863 году вышел сборник его юмористических стихотворений; в 1874 году более обширное издание стихотворений.
Политические стихотворения Алмазова, а также его произведения на исторические и историко-религиозные темы проникнуты по преимуществу славянофильскими и националистическими идеями. Гораздо большей популярностью пользовалась его юмористика, но и в ней чем дальше, тем все большее место занимает прямолинейная и грубая антинигилистическая тенденция.
Немало сделал Алмазов как переводчик. Он перевел «Песню о Роланде», старинные испанские романсеро, целый ряд произведений Шиллера, Гете, Шенье.
Алмазов умер 3 апреля 1876 года.
Кофей
Я сначала терпеть не мог кофей,И когда человек мой ПрокофийПо утрам с ним являлся к жене,То всегда тошно делалось мне.Больше чувствовал склонность я к чаю.Но записочку раз получаю:«Завтра утром приди, милый мой, —Вместе кофей пить будем с тобой».В миг всю ложность и все затрудненьяЯ постиг моего положенья.Но закон для меня billet doux [1] —На свидание к милой иду.Я дорогой дрожу весь заране.Прихожу. Что ж? Она на диванеПеред столиком чайным сидит —На спирту сама кофей варит.Я не ждал такой дивной картины!Опустили мы мигом гардины,Чтоб чей злой и насмешливый глазНе заметил бы с улицы нас…Опишу ли весь пыл упоенья?!Всё, что может себе в услажденье,Когда время свободное есть,На просторе любовь изобресть, —Всё тогда с нею мы испытали.О, с каким наслажденьем глоталиЖирный кофей мы после того:Чашек десять я выпил его.Она выпила тоже немалоИ, прощаясь, мне нежно сказала:«Друг мой милый, до этого дняНе любила ведь кофею я.Я его с отвращеньем варила,Но себя той надеждою льстила,Что охотник до кофею ты, —И сбылось предвещанье мечты.Но чего и в мечтах мне не снилось,То со мною внезапно случилось:Прежде кофей я в рот не брала,А теперь с наслажденьем пила!»«Он мне тоже всегда был противен(Я сказал ей в ответ), о, как дивенВолканический пламень страстей:Он привычки меняет людей».С той поры полюбил я и кофей.Весьма часто, когда мой ПрокофийПо утрам с ним приходит к жене,Я кричу: «Дай, брат, чашку и мне».1851Недовольный
Дар прекрасный, дар широкий —Крепостные мне даны!Но почто по воле рокаБыть отпущены должны?Кто? зачем? к какому чертуМне дворянство даровал?Тело приучил к комфорту,Ум гордыней обуял?Цели нет передо мною;Праздны думы, пуст карман,И томит меня тоскоюСложный выкупа туман.1859Турист
Соблазнясь пасп_о_ртов крайней дешевизной,Все спешат расстаться с дорогой отчизной,Все спешат оставить родины пределы:Кто для исцеленья боли застарелой,«Кто для осмотренья фабрик и заводов,Кто для истребленья годовых доходов,Юноша – для пользы и ученых целей,Франт – для созерцанья милых дам-камелий,Купчик – поучиться жизни и комфортуИ, привычки предков все отправив к черту,Получив манеры, заведясь туалетом,В край родной вернуться ком-иль-фо отпетым.Словом, все уж нынче прут в края чужие —Все: купцы, сидельцы, даже цеховые.При таком движеньи черни самой низкойЯ ль останусь дома, дворянин российский??Соберу ж скорее с вотчины доходы,Притворюсь, что болен, что хочу пить воды,Поручу именье ближнему соседу,Дам обед прощальный и в Париж уеду.Изучу там нравы в модном водевиле,Натолкаюсь вдоволь в скромном баль-мабиле,Наглазеюсь вдоволь в опере, на бале,Тысячи посею я в Роше д'КанкалеИ на бирже счастье разик попытаю,Пред лореткой милой в нежностях растаю,На ее капризы сильно промотавшись,Всюду натаскавшись, весь поистаскавшись,Износившись телом, утомлен душою,Свидеться решуся с родиной святою.Но весь куш, что спрятан мной на путь возвратный.Сбуду на дороге я в игре азартнойНемцам – и пешечком поплетусь к Карлсбаду:Там, изнеможенный, прямо в ванну сядуИ, усевшись в ванну, в сильном нетерпеньиБуду ждать доходов с моего именья.1859Неизбежный
Toujours lui! lui partout!
Victor Hugo[2]Что б ни послали боги нам —Счастливый случай иль печальный, —Во всем, друзья, как соль ко щам,Необходим для нас квартальный.Повестку ль с почты принесутНа малый куш иль капитальный, —Нам денег с почты не дадут,Коль не подпишется квартальный.Хотим ли видеть божий светИ в путь сбираемся мы дальный, —Кто даст на выезд нам билет?Всё он опять, опять квартальный!И в скорбный час, когда зажгутНад нами факел погребальный,Как нас в заставу провезут, —Кто нам поверит, коль и тутНе даст свидетельства квартальный?1859Женихи
Пред испанкой благороднойДвое рыцарей стоят,Оба смело и свободноВ очи прямо ей глядят.А. ПушкинПред купчихой благосклоннойДвое фатов предстоят,Оба в брак вступить законныйСтрастью пламенной горят.Оба Шармером одетыС благородной простотой,Оба прежде – в оны леты —Всех дивили красотой.Оба крепкого сложенья,Оба в неге возросли,Но здоровье и именьеВ бурной жизни растрясли.Оба люди молодые,Но уж в долг давно живут;Оба род свой от БатыяС достоверностью ведут.Оба спеси благороднойВ сердце огнь святой хранят;Оба смертию голоднойЖизнь окончить не хотят.Брак с купчихой запятнаетИх могучий древний род;Но геральдики не знаетГолодающий живот.Много шуму, много срамаИ бесславия их ждет;Но не славится и яма,Что у Иверских ворот.С этой мыслью неприятной,Потупляя нежно взгляд,Пред купчихой необъятнойОба фата предстоят.А купчиха с папироскойВосседает. Дивный вид:Ну точь-в-точь колосс РодосскийИли просто рыба кит!Но на кончике диванаС дивной ловкостью сидит;От нее оделаванаЗапах на версту разлит.Много крупных бриллиантовНа серьгах ее горятИ сердца голодных франтовСмертью раннею разят.«Кто, скажи, любим тобою? —Деве франты говорят. —Кто из нас избран судьбою?Чей удел кинжал и яд?»Дева щурится лукавоИ, жеманясь, говорит:«Я сама не знаю, право, —Мне как тятенька велит».Бич семьи патриархальной,Сух и хладен как гранит,Допотопно-колоссальныйТут же «тятенька» сидит.Чай из блюдечка спокойноОн себе вприкуску пьет,И довольно непристойноПот с чела его течет.То вздохнет, то брови сдвинет.Точно чем-то нездоров,Точно вовсе он не видитДвух приезжих молодцов.Лишь порой украдкой взглянетПодозрительно на нихИ свой чай опять потянет:«Нам-де надо не таких».9 марта 1861Похороны «Русской речи», скончавшейся после непродолжительной, но тяжкой болезни
Всё великое земноеРазлетается как дым;Ныне жребий выпал Трое,Завтра выпадет другим.ЖуковскийПал журнал новорожденный —Орган женского ума,И над плачущей вселеннойВоцарилась снова тьма.Важен, толст, как частный пристав,Жертва злобной клеветы,Пал великий ФеоктистовС двухаршинной высоты.И с предвиденьем во взглядеЖертву сам Катков заклал.«Слава Зевсу и Палладе, —Он Леонтьеву сказал, —Слава мышцам Аполлона,Ратоборца светлых сил;Он шипящего ПифонаПрямо в темя угодил».«Зритель», «День» и «Развлеченье»И журналов целый полк —Все сошлись на погребенье,Чтоб отдать последний долгБрату, падшему со славой,Как отчизны верный сын, —И вломились всей оравойК Базунову в магазин.Там, взвалив себе на плечи,Как священный некий клад,Хлам останков «Русской речи»,Их несли в Лоскутный ряд.У Петровского бульвараИх догнав, библиофил«Русской речи» экземпляраКак диковинки просил.С воплем шла толпа густаяГорько плачущих Корш_е_й,Слезы падали, блистая,Из бесчисленных очей.И, смирив свой пыл воинский,Польско-русский Маколей,Шел задумчив пан Вызинский —Хитроумный Одиссей.Провожая прах любезный,Шла редакция-вдоваИ причитывала слезноПрежестокие слова:«Ах, когда б на деле зналаЯ журнальные труды,Я б журнал не затевала —Вот безумия плоды!Но могла ль я ОлимпийцаСнесть восточный произвол?Он – редактор-кровопийца,Не щадит и слабый пол:Он терзал мои созданьяИ под каждою статьейДелал дерзко примечаньяСвятотатственной рукой.Нет, крутым его законамНи за что не подчинюсь:С ним, как Сталь с Наполеоном,Хоть умру, а не сойдусь!»Кетчер, жизнью убеленный,Нацедил вина бокалИ вдовице сокрушеннойПодкрепиться предлагал:«Пей и знай: вином заморскимНакатиться нет греха,Вот другое дело горскимИли водкой, ха, ха, ха!Ха, ха, ха! Вино – лекарство…Ха, ха, ха! Ну, пей скорей,Ха, ха, ха! Ну, к шуту барство,Пей да только не пролей!Вспомни матерь Ниобею,Что изведала она,Сколь ужасная над неюКазнь была совершена,Но и в век тот безотрадныйСолдатенков тоже жил, —Он ей влаги винограднойЦелый ящик подарил.Ты, чай, знаешь: НиобеяСхоронила всех детей, —Ну так пей же, не робея,В память внучки «Атенея»,«Речи», дочери твоей!»Но редакция поднялаГордо голову своюИ с презреньем отвечала:«Отвяжитесь, я не пью!»И рукой своей суровоОттолкнула прочь бокал, —Влага брызнула, и сноваКетчер вдруг захохотал.И на хохот Пров Садовский,Запыхавшись, прибежал:Жбан эпохи допетровскойОн в руках своих держал;Силой гения чудеснойЧрез толпу Коршей пролезИ куда-то (неизвестно!)Быстро с Кетчером исчез.«Смерть велит умолкнуть злобе, —Жрец Аскоченский сказал, —Мир покойнице во гробе:Преневинный был журнал!»Миша-книжник книжной ражиУдержать в себе не мог,И на улице сейчас жеНастрочил он некролог:«Мол, жила-была газетка,Так себе, не без грешков(Сей журнал ужасно редкийЗдесь читал один Сушков),Нрав имела тихий, кроткий:Не бросалась на своих;А скончалась от сухотки,К сожалению родных».«Господа! Ей-богу, тошенЖребий родины моей, —Загремел Сергей Колошин,Каталина наших дней, —У богов на умном вече,Видно, правда не живет,Нет громовой «Русской речи»,«Наше время» всё не мрет».«Да, наш век ужасно скверен,Нет людей – всё я один, —Возгласил Борис Чичерин,Публицист и дворянин. —Все желают вертикальноМой народ разгородить,Я хочу горизонтально —Кто мне может запретить?»Взор вперяя исступленныйВ сероватый небосклон,Вдруг Медузой вдохновенныйРек Григорьев Аполлон:«Демоническим началамЧестно, верно я служу —И с сочувствием немалымЗа паденьями слежу:Легионы журналистов,Точно мухи, так и мрут;Нынче умер Феоктистов,Завтра Павлову капут».Начало 1862Успокоение
Пора моей весны, пора очарований,Пора беспечных снов, надежд и ожиданий,Как неожиданно, как рано скрылась ты!Где сны волшебные? где страсти и мечты,Тревожный сердца жар, надежд лукавый шепот,Восторгов бред больной, сомненья праздный ропот?Всё стихло, замерло среди мирских невзгод,Под гнетом тягостным лишений и забот!Да, с утра дней моих, среди семьи родимой,Уже теснил меня мой рок неумолимый,Но я, назло ему, средь бурь и непогодЮдолью жизни сей упрямо шел вперед:Какой-то бешеной отвагой одержимый,Бросался к цели я всегда недостижимойПутем, где более виднелось мне преград,И схватке с недругом, как пиршеству, был рад.И жизнь отмстила мне безжалостно, жестоко:Изломанный в борьбе, униженный глубоко,Средь битвы жизненной я пал на полпутиИ дальше никуда не в силах был идти.Но я благодарю всечасно провиденьеЗа все несчастия, страданья, униженья,Ниспосланные мне: они смирили пылСамонадеянных, мятежных, дерзких сил,Тревожный жар страстей мне в сердце потушилиИ самолюбие, и гордость сокрушили, —И силы я свои измерил и узнал,И к целям дерзостным стремиться перестал.С тех пор, отвергнув грез безумных заблужденья,Я дух свой укреплял в смиреньи и терпенья, —И научился я: день за день мирно житьИ тихой радостью и дружбой дорожить;За каждый светлый миг, за каждый взгляд радушный,За искренний привет, за кров и хлеб насущныйБлагодарить творца, – и в мраке я прозрел,И слов евангельских я смысл уразумел,И, усыпив страстей недуг неисцелимый,Мне душу осенил покой невозмутимый.Опора давняя, но крепкая моя —Мои немногие, но верные друзья,О светлом будущем напрасно вы твердите —Успехи, счастие, довольство мне сулите!Не нужно счастья мне: страшит меня оно.С моею участью сроднился я давно.Кто знает? может быть, в моей смиренной долеЯ воли не даю страстям лишь поневоле.Да, счастие, как льстец перед лицом властей,Опасно для души заносчивой моей;Увы, быть может, в ней с возвратом дней счастливыхПроснется скопище надежд самолюбивых,И страсти прежние, воспрянув, закипят,И гордость разольет по сердцу острый яд,И юность вспыхнет вновь, – и счастья голос мнимыйСмутит покой души, покой невозмутимый.23 марта 1862Художник
Нет, верь мне, не любовь, не страстные мечтыКрасою строгою во мне рождаешь ты!Нет, не горят во мне нечистые желанья,Когда я, погружен в святое созерцанье,В благоговении стою перед тобой,Весь поражен тобой, растерянный, немой.Как истый скиф, к красе высокой непривычный,Гляжу я с трепетом на образ твой античный,И мне не верится в мечтах моих, что онСлепой природою случайно порожден:Ты всё мне чудишься божественной Дианой,Рукою Фидия разумно изваянной.7 мал 1862Григорьев
(Из антологий)
Мрачен лик, взор дико блещет,Ум от чтенья извращен,Речь парадоксами хлещет….Се Григорьев Аполлон!Кто ж его в свое изданьеБез контроля допустил?Ты, невинное созданье, —Достоевский Михаил.Чичерин
(Из А. Шенье)
Нет, в искренность его я вечно буду верить!Чичерин-публицист не может лицемерить.Всё непритворно в нем: теорий темных бред;Абстрактность – Гегеля неизгладимый след;Задор; периодов немецкая протяжностьИ фраз напыщенных ребяческая важность.Корш
В Москве в книжной лавке Краевский стоялИ тронную речь он держал.И Кетчер, и Щепкин, и Корши толпойВнимали той речи с тоской.Твердил он: «Какая, друзья, благодатьКазенный журнал издавать!»Твердил про доход с объявлений больших —С казенных, а также с простых.Итог тех доходов запал той поройУ Корша в душе молодой, —И цифрой итога томилась она,Желаньем законным полна:Доход собирать с объявлений больших —Казенных, а также простых.1863Примечания
1
Любовная записка (франц.).
2
Всегда он! везде он! – Виктор Гюго (франц.).