Слёзы моего сердца

Назревала потасовка. Андрей Захарович засуетился.

– Ну всё, мужики. Пошумели и хватит. Идите вон в лесок и там разбирайтесь. А тут нечего людям праздник портить.

Похоже, что лесок по мнению деда Андрея был идеальным местом для разборок.

– А кто праздник портит, Захарыч? – подал голос осмелевший Лёха. – Этот козёл и портит. Достал всех.

Николай смерил его презрительным взглядом. Видимо из соображений безопасности Лёха поднялся и стал рядом с мужиками.

– Короче, мы тебя предупредили, – сказал коренастый. – Будешь задирать народ – схлопочешь.

– И не суй свой поганый нос, – опять повысил голос высокий крепыш. – Сколько хотим, столько и пьём.

– А сам-то он трезвенник что ли? – Лёха злорадно хохотнул. – Пацана своего угробил по пьяни…

Николай ударил его в челюсть, опрокинув парня на спину. Но в следующее мгновение кулак коренастого угодил в челюсть ему самому. Не устояв, Николай также повалился на спину, подмяв собой старика Порхаева. Народ вокруг зашевелился. Женщины подняли крик. Несколько мужиков с разных сторон ломились к нам прямо по расстеленным скатертям, опрокидывая посуду и затаптывая закуски. Трое молодых женщин оттаскивали в сторону Варвару, пытавшую закрыть от нападавших своего брата, уже поднявшегося на ноги. Дело принимало серьёзный оборот.

Я шагнул навстречу нападавшим.

– Ребята, стойте! Нельзя же так – толпой на одного.

– Володька, не лезь! – крикнул Андрей Захарович.

Но я решил довести свою миротворческую миссию до конца. Поэтому заговорил, подняв руки в примирительном жесте.

– Давайте разберёмся по-чел…

Дальнейших своих слов я не слышал. В правом ухе загудел царь-колокол. Едва устояв на ногах, я повернулся, чтобы увидеть того, кто меня ударил. Но не успел. В мозгу сверкнула молния, и на ближайшие полчаса я потерял контроль над человечеством.

* * *

– Ну вот ты, Володя, и пообщался с народом, – Андрей Захарович хитро подмигнул мне. – Теперь будет о чём написать статью.

– Да уж, – я осторожно потрогал подбородок. – Хорошо ещё, челюсть не сломали.

Мы сидели во дворе на скамейке. Дед Андрей посасывал самокрутку. Вечер был чудесный. Солнце клонилось к закату, и лёгкий прохладный ветерок приятно освежал тело. Правда, ныла нижняя челюсть и горело слегка распухшее правое ухо. Но я утешал себя тем, что это не худший вариант. Ведь могли и в глаз дать. Вот тогда я, вернувшись в редакцию, неминуемо стал бы мишенью для острот.

Я уже давно пришёл в себя. Очнувшись, услышал, как Зинаида Тимофеевна громко причитает и бранит старика за то, что он уговорил меня остаться. Андрей Захарович угрюмо молчал, потом его терпение лопнуло, и он сказал своё веское «цыц!». Когда все успокоились, хозяева поведали мне о том, как разворачивались события после моего «нокаута».

А дело было так. Когда я упал, дед Андрей бросился навстречу разъярённым мужикам с криком, что я – журналист «из области» и что теперь «жди неприятностей». Это остудило пыл нападавших.

– Ладно, – сказал один из них, злобно глядя на Николая Пермякова. – С этим мы успеем разобраться.

Он взглянул на лежащий на траве футляр с аккордеоном и вдруг с силой топнул по нему ногой. Футляр прогнулся, но не слишком. Мужика это не устроило. Он собрался подпрыгнуть, чтобы обрушится на аккордеон всем своим немалым весом. Но Николай опередил врага, разбив о его голову бутылку, в которой ещё остались недопитыми его фирменные «слёзы». В руке у Пермякова осталось воронкообразное горлышко с зазубренными краями, именуемое в народе «розочкой». С этим оружием Николай бросился на толпу своих недругов. Мужики разбежались. На этом конфликт закончился. Пермяковы ушли, прихватив свой аккордеон. Меня, как и мужика, которому Николай разбил голову бутылкой, унесли домой. Остальные продолжали веселье. И сейчас, сидя во дворе, я слышал со стороны реки пьяные голоса, видел всполохи пылающего костра.

Как говориться, не бывает худа без добра. Вот и я сегодня за причинённый мне физический ущерб получил свой маленький бонус. Приходила Варя, сестра Николая Пермякова. Она просила прощения за брата, справлялась о моём самочувствии. Больше, собственно, мы ни о чём не говорили, но мне визит Варвары запал в душу. Женщина мне понравилась. Она была хороша собой, держалась скромно и с достоинством. Манера вести разговор выдавала в ней человека интеллигентного, образованного. Все эти качества, вместе взятые, придавали женщине необыкновенное очарование. Но было что-то ещё. Ощущение кристальной душевной чистоты, непорочности исходило от неё. Мы проговорили всего несколько минут. Я попытался завести разговор на посторонние темы, она отговорилась общими фразами.

Потом на крыльцо вышел Андрей Захарович. Варя попрощалась и ушла. Она шла по улице, а я с грустью смотрел ей вслед, сердясь на старика-хозяина за его несвоевременное появление. Хитрый дед, как видно, уловил мою симпатию к Варваре, потому как не удержался от комментария:

– Гордячка! Но женщина добрая. В селе её уважают. Умница! А жизнь свою тратит на дурака-брата.

Я отметил про себя, что Андрей Захарович назвал Варвару женщиной, а не бабой, как тут было повсеместно принято называть женщин. Похоже, и он чувствовал в ней что-то особенное. У меня на языке завертелись вопросы, которые я не преминул задать:

– А почему вы сказали, что она жизнь тратит на брата?

– Так ведь вяжет он её по рукам и ногам! – сердито воскликнул старик. – У Варьки-то возраст уже к тридцати близится. Ей свою личную жизнь устраивать надо. А кто с ней станет судьбу свою связывать, когда у неё в доме Колька живёт?

– Николай живёт у Вари? – спросил я удивлённо.

– А куда ему деваться? Родители у них давно померли, в их доме теперь другие люди живут. Вот он у сестры и ошивается. Только ты не думай! – спохватился дед Андрей. – Никаких современных гадостей Варвара не допустит. Она женщина строгая.

Я пожал плечами.

– Да я и не думал ничего подобного. Даже наоборот. Ну, живёт брат у сестры – что тут такого?

– Оно, может быть, и ничего, если бы брат был как все люди. А этот не может по-человечески. Обижает людей. Всю деревню супротив себя настроил. Насмехается над всеми, частушками дурацкими народ задирает.

– Он их сам сочиняет?

– А кто ж? Пушкин, что ли, про наших деревенских строчит?

– А мне частушки показались остроумными, – честно признался я. – И на аккордеоне Николай играет неплохо.

– Да разве я говорю, что он неумеха?! – горячо воскликнул дед Андрей. – Но коли имеешь талант, употреби его на пользу людям, а не во вред. Он тут как-то старые песни играл – довоенные, послевоенные. Заслушались! И люди к нему потянулись. Сколько раз потом просили: сыграй для души – ни в какую! Сядет вечером на крыльце, затянет какую-нибудь дребедень, аж слушать тошно.

Старик с досады сплюнул.

– А почему у него своего жилья нет? – задал я очередной вопрос.

– Было у него жильё, да сплыло.

Ответ на мой вопрос породил новые вопросы. Но в это время на крыльце соседнего дома появился Иван Павлович Порхаев.

– Слышь, Захарыч! – крикнул он. – Как думаешь, если я на Кольку Пермякова заявление в милицию напишу, его посадят?

Дед Андрей прищурился.

– А чего ты заявление на него писать будешь?

– Как чего?! – удивился сосед. – Он сына моего избил.

– Ну уж – избил! Стукнул разок. А я бы ещё добавил, чтобы парень вести себя научился.

– Это что же?!.. – Порхаев едва не задохнулся от гнева. – Это что же получается? Мой Лёшка вести себя не умеет?

– Вот именно, не умеет.

– Ещё скажи, что из-за него весь сыр-бор начался.

– И скажу.

– Да ты соображаешь, что несёшь, старый дурак?

– Ты сам дурак и сына своего дураком воспитал.

Всё больше распаляясь, соседи выложили всё самое нелицеприятное друг о друге, после чего расплевались и ушли каждый в свою избу, громко хлопнув дверьми.

Задавать старику вопросы в подобной ситуации было бессмысленно, поэтому я отложил их на более подходящее время.

И вот теперь, сидя рядом с Андреем Захаровичем на лавочке во дворе, я спросил:

– А за что Николай Лёшку ударил? Что за история с сыном у него случилась?

Дед Андрей нахмурился.

– Настоящей правды никто не знает, – буркнул он. – Так, слухи одни.

– И всё же? – не отступал я. – Слухи ведь тоже не на пустом месте возникают.

Андрей Захарович с минуту покряхтел, потом сдался.

– Ну ладно, слушай, коли интересно. Кольку Пермякова все тут с малолетства знают. Тутошний он, деревенский. Сколько помню, всегда был ершистый, задиристый. И язык, словно шило. Люди у нас простые, бесхитростные. Подчас не сразу догадывались, что он над всеми посмеивается. Выше других себя считал. Нос кверху. Варюшка, сестрица евонная, тогда ещё совсем юной была. Она на три года моложе брата. Но тоже гордая сызмальства. Такой и выросла. Но с людьми держалась вежливо, доброжелательно. И собой была хороша. Парням нашим дюже нравилась. Нередко дрались из-за неё. А она хотя и не обижала никого, но оставалась неприступной как крепость. Поводов никому не давала. По большей части благодаря ей Кольке многое сходило с рук. Учились они оба хорошо. Когда школу закончили, родители отправили их поступать в институт – сначала Кольку, а позже Варвару. Варюшка-то доучилась и вернулась в Бояркино. В сельской школе учительствует. Ей из уважения деревенские новый дом построили. А Колька не доучился, выгнали – говорят, что за драку. Но домой он не вернулся. Женился на пианистке, с которой вместе учился. Он ведь по части музыки поступал в этот… как его…

– Институт культуры, – подсказал я.

– Во-во! Верно говоришь, – похвалил дед Андрей. – Так вот, не доучился он там. Поэтому ни музыки приличной у него нет, ни культуры.

Старик сердито замолчал, вероятно, посчитав тему исчерпанной.

– Что было дальше, Андрей Захарович? – вернул я его к разговору. – Женился он на пианистке…

– Мальчонка народился у них, – нехотя продолжал старик. – Говорят, красивый и умный пацан был. И в музыке рано способности показал. Большое будущее ему пророчили. А Николай к тому времени уже попивать начал. Да и по бабам ходок был. В семье начались ссоры. Как-то под хмельком Николай пошёл на речку и сына с собой прихватил. Решил научить его плавать. Как там вышло, не ведаю, только утоп мальчонка. Супружница Колькина с горя повесилась в квартире. А сам он бросил всё и вернулся в деревню. Теперь вот сестре жизнь портит.

Дед Андрей опять замолчал, грядя себе под ноги. Потом поднял лицо и сказал со злостью:

– Надо же, придумал: «слёзы моего сердца», – старик опять сплюнул. – Нет у него сердца! Нету!

Он замолчал, а я больше ни о чём не спрашивал. На душе стало грустно. Андрей Захарович свернул очередную самодельную сигарету и затянулся, пуская густой едкий дым. Продаваемое в магазине курево он не признавал. Так мы и сидели в молчании. Прошло немного времени, и со стороны послышались аккордеонные переборы. Старик оживился.

– Щас заведёт какую-нибудь хренотень. Сам убедишься.

Аккордеон грустно вздохнул, и вечерний воздух наполнился звуками. Андрей Захарович смотрел на меня с торжествующим видом.

– Ну, что я говорил? Разве это музыка? Так, какавонь одна.

А я, признаюсь, был крайне удивлён. Нет, я был просто ошарашен. Николай играл «Summertime» (или по-нашему «Летнее время») Гершвина. И хотя эта композиция больше годится для саксофона, в аккордеонном исполнении она в не меньшей степени цепляла за душу. В этом, несомненно, была заслуга исполнителя. Николай не просто хорошо играл. Он мастерски передавал настроение, чувства, вложенные в музыку. Он тонко чувствовал все интонации и полутона. Я слушал, словно завороженный. Определённо, страна потеряла хорошего музыканта, по глупости сломавшего свою судьбу. И сейчас аккордеон в его руках плакал, жаловался на несчастливую долю.

– Володька, ты что – оглох? – дед Андрей тормошил меня за плечо.

Видимо, он что-то говорил мне, а я не слышал. Я не стал переспрашивать, лишь сказал:

– Нет, Андрей Захарович, вы не правы. Есть у него сердце.

* * *

Свою творческую миссию в селе Бояркино я мог считать выполненной. Собрал материал о давшей селу название ягоде, сделал необходимые снимки, пообщался с народом. Последний аспект был для меня наиболее впечатляющим, но я, разумеется, описывать конфликт не собирался. Материал будет подан в причёсанном, рафинированном виде. Так я предполагал.

Но это всё касалось официальной стороны моего пребывания в Бояркино. Был ещё и личный момент, убеждающий меня не спешить с отъездом. Дело в том, что меня всерьёз заинтересовала сложная и противоречивая личность Николая Пермякова, его непростая и даже трагичная судьба. Я решил поближе познакомиться с ним, разобраться в его психологии. Если вас интересует, для чего мне это нужно, охотно поясню. Я журналист, то есть человек пишущий. Пока что я вынужден работать в узких рамках, установленных требованиями моей профессии. Рано или поздно творческой личности, каковой я себя считаю, эти рамки становятся тесными. Иными словами, я решил всерьёз заняться литературным творчеством. В моей голове уже роились нереализованные ещё сюжеты моих будущих произведений. Но я не хотел, чтобы мои книги пополнили нескончаемые ряды литературной безвкусицы, расписывающей события, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. Поэтому я внимательно приглядывался к людям, анализировал их слова и поступки, старался понять мотивацию.

Такой оригинальный экземпляр, как Николай Пермяков, был для меня настоящей находкой. Я отдавал себе отчёт в том, что человек он конфликтный, заносчивый и неуживчивый. Но это меня не слишком напрягало. Главное в разговоре не пересекать границу, за которой заканчивается деликатность, тогда всё будет в полном ажуре. Конечно, слегка смущало то, что Николай никого вокруг не уважает. Вернее, почти никого. Исключение составляла его сестра Варвара. Но если имелось одно исключение, то логично было предположить и наличие другого. Меня, например. Ведь общался же он со мной по-приятельски. Даже откровенничал по поводу своего отношения к односельчанам.

А ещё, чего уж лукавить, мне очень хотелось увидеть Варю. Мысли о ней неотвязно крутились в моей голове. Человек она сложный. Подступиться к ней не очень просто, но и на этот счёт я не слишком напрягался. Внешностью меня Бог не обидел, язык подвешен достаточно хорошо. Значит, и эту крепость мы одолеем.

Николай Пермяков моему приходу удивился. В дом пригласил, хотя, судя по выражению лица, не слишком обрадовался гостю. Я ожидал, что он предложит чаю или ещё чего-нибудь. Но он, проведя в гостиную, спросил без обиняков:

– Зачем пришёл-то?

Я пропустил мимо ушей недружелюбный тон вопроса. Профессия научила меня не концентрироваться на эмоциях. Поэтому с чувством и расстановкой стал излагать, какое впечатление на меня произвела его игра на аккордеоне, которую мне довелось услышать накануне вечером. Он спокойно выслушал и опять ограничился коротким вопросом:

– Всё?

– Нет, не всё, – ответил я, решив и на этот раз не обижаться. – Согласись, такое музыкальное дарование в деревне – настоящая сенсация.

Он криво усмехнулся.

– Как телёнок с двумя головами. И что дальше?

– Как «что»? – воодушевился я. – Об этом же можно… нет, нужно написать в газету. О тебе узнают. Возможно, это кардинально изменит твою жизнь.

– Чушь! – бросил он в ответ.

Я начал горячиться.

– Вовсе не чушь. У меня при себе диктофон. Если мы сделаем запись, я передам её на радио и в областную филармонию. Тебя обязательно заметят.

Он посмотрел на меня как на назойливую муху.

– Мне это без надобности.

Я понял, что продолжать разговор не имеет смысла. Весь мой боевой задор разом иссяк. Выждав секунд пятнадцать, Николай задал очередной вопрос:

– Теперь всё?

– И теперь не всё, – сказал я, всё же начиная сердиться. – Я проститься зашёл. Уезжаю.

– Скатертью дорога!

Теперь я остро чувствовал, как в груди закипает злость. Сдерживаясь, спросил:

– А Варвара дома?

– Зачем тебе Варвара? – вскинулся он.

– С ней тоже попрощаться хочу.

– Я передам.

– Нет, – упрямо сказал я. – Я хочу увидеть её.

Его лицо скривила усмешка.

– Нравится моя сеструха?

Я решил, что далее деликатничать не стоит.

– Больше, чем ты.

– Варя! – громко позвал Николай. – Иди сюда.

В комнату вошла Варвара, поздоровалась.

– Вот, Варюша, какое дело, – говорил Николай всё с той же противной усмешкой на лице. – Областной журналюга свататься пришёл. Пойдёшь за него?

Оскорбительный термин «журналюга», пущенный в обиход известным российским тенором Градским, неприятно резанул слух. Варя опустила голову, потом вопросительно взглянула на меня.

– Я проститься зашёл, – поспешил объясниться я. – Возвращаюсь в город.

– Доброго пути! – сказала она.

– Я провожу, – Николай приобнял меня за плечи и стал увлекать к двери.

– Коля, пожалуйста, не надо неприятностей, – услышал я за спиной.

– Всё будет в порядке, сестрёнка, – успокоил её Пермяков, выталкивая меня в дверной проём.

Мы вышли во двор. Я едва сдерживал клокочущий в груди гнев.

– Слушай, ты! Не много на себя берёшь?

– В самый раз. Погостил, и хватит.

– Ты здесь сам в гостях. Только, как видно, забыл об этом.

– Вали отсюда, – процедил он.

Мы вышли из калитки и теперь стояли на улице.

– Чем же я тебе так не приглянулся? – спросил я, с открытой неприязнью глядя ему в лицо. – Или ты всех отшиваешь?

– Таких как ты.

– Каких «таких»?

– Шустрых да скользких. Запал на сеструху – скажи об этом прямо. А то начал мне дифирамбы петь.

– Но мне в самом деле понравилось! – воскликнул я. – Помочь тебе хотел.

– Плевал я на твою помощь.

Я позволил себе забыть про журналистскую выдержку и дал волю эмоциям.

– Ну ты и сволочь! Сестра тебя приютила, а ты ей жизнь отравляешь.

Он толкнул меня в грудь так, что я едва устоял на ногах.

– Чеши отсюда, пока цел.

Было видно, что он готов в любой момент начать потасовку. Мне подумалось, что на всякий случай надо снять с плеча дорожную сумку. Но Николай лишь продолжал сверлить меня глазами, тяжело дыша. Я повернулся и пошёл к автобусной остановке. Пройдя несколько шагов, обернулся. Пермяков подходил к крыльцу.

– Дебил! – крикнул я.

Он даже не повернул головы.

На остановке мне пришлось проторчать почти час. От своих хозяев я ушёл с большим запасом времени. Разве мог я предполагать, что мой визит к Пермяковым будет столь коротким? Шагая туда-сюда возле невзрачного строения, представляющего собой четыре брёвнышка с навесом, я всё не мог успокоиться. Мысленно и вслух я высказал массу нелестных эпитетов в адрес своего нового знакомого.

«Идиот! Дебил! – клокотало у меня внутри. – А я-то тоже хорош! Хотел помочь этому придурку. По морде из-за него получил. А он в ответ… Чего ж удивляться тому, что его здесь терпеть не могут».

Надо сказать, что и его сестре от меня тоже досталось. На мой взгляд, её позиция была крайне неразумной. Это какой же дурой надо быть, чтобы тратить свою жизнь на такого братика! Вчерашнее очарование сменилось разочарованием.

* * *

На крыльце я нос к носу столкнулся с нашим корректором Ольгой Красновой.

– Вовка, привет! – она весело улыбнулась. – Ну и как твои дела? Можно поздравить с успехом?

– Да какой там успех?! – я с досадой махнул рукой. – Так, одни неприятности.

– Да я вижу, – Ольга хитро прищурилась. – Вон, ухо-то припухло слегка. Да и на челюсти шишка заметна. Подрался что ли?

– Подрался.

– Надеюсь, не из-за женщины? А то Ленка Ступина не переживёт. Она тут и так вся извелась, пока тебя не было.

Упоминание о Ленке окончательно добило моё и без того нерадостное настроение. Журналист Ступина специализировалась на скандалах. Нехватку творческих способностей она лихо компенсировала напористостью, беспринципностью и неразборчивостью в средствах. Я имел несчастье понравиться ей. А поскольку в личных отношениях Елена использовала те же методы, что и в работе, отбивать её атаки мне было очень непросто. Внешне она выглядела неплохо. Симпатичное личико и подтянутая, даже худощавая фигура привлекали к Елене мужские взгляды. Но меня отталкивало выражение наглости и цинизма, не сходящие с её лица даже тогда, когда она говорила о своих чувствах.

– Нет, не из-за женщины, – ответил я на Ольгин вопрос. – Участвовал в кулачном бою.

– Стенка на стенку?! – восторженно воскликнула она. – Это же здорово! Значит, на селе возрождаются старые традиции?

– Возрождаются. Правда, с современными поправками. Сейчас больше принято стенкой на одного.

Мои ответы только распалили любопытство Красновой. Но я отмахнулся от её дальнейших расспросов:

– Потом расскажу.

И побежал на встречу с главредом.

«Главный вредина» Валентин Тимофеевич Коротков был на месте. Увидев меня, будничным тоном произнёс:

– Вернулся, золотое перо? Ну, давай, излагай, чего нарыл в деревенской глуши.

Я собрался с духом и стал рассказывать о зарослях боярышника, давшего название селу. Валентин Тимофеевич слушал меня с кислым выражением лица. И чем дольше я излагал свою тему, тем кислее становилось это выражение, словно я в процессе разговора кормил собеседника неспелой бояркой. Постепенно поток моих слов иссяк, и я умолк, смиренно ожидая своей участи. Хозяин кабинета буравил меня глазами.

– Я и фотоснимков наделал, – выдавил я из себя упавшим голосом. – Показать?

– Нет, не нужно, – проговорил он задумчиво, потом спросил, – А ягоду привёз? Думаю, что многие из наших сотрудников её ни разу не пробовали. Кстати, как она тебе?

Я пояснил, что ягода ещё совсем зелёная, и что поспеет она только в сентябре.

– Значит, задание ты не выполнил, – заключил шеф.

– Ну, как же…

– А вот так! Собираешься писать статью о том, чего сам не знаешь. Будешь рассказывать людям о вкусной и полезной ягоде, которой ни разу не пробовал на вкус.

– Но если ягода созревает только в сентябре, а на дворе август, как я могу её попробовать спелой? – выставил я в свою защиту весомый аргумент.

Валентин Тимофеевич продолжал колоть меня взглядом.

– По челюсти там получил? – вдруг спросил он.

– Да, – признался я. – И по уху тоже там.

– А причина? Поссорился с кем-то? Или на хулиганов нарвался?

Теперь моё лицо сделалось кислым.

– Да тут целая история, – я небрежно махнул рукой. – Вспоминать не хочется.

– Нет-нет, так не пойдёт! – сразу же насел на меня шеф. – Выкладывай, в чём суть дела. Так сказать, кратко, но толково.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.