Стальной обруч, Ваша милость! Истории полярной мыши
- -
- 100%
- +
Инспектор внимательно рассматривал фотографию.
– Записано, что длина ботинка около сорока пяти сантиметров. Мужчина высокого роста?
Сержант пожал плечами:
– Необязательно. У крупных и коренастых размер ступни часто бывает большим.
– Выразительный протектор, – задумчиво протянул Йенсен. Он поднял глаза на Линдгрена. – В обувные магазины не обращались?
– Пока не успели, – сержант отрицательно покачал головой.
– Протектор характерный, – инспектор продолжал рассматривать фотографию, – похож на походные ботинки или… – Йенсен задумался, – армейские.
Затем что-то привлекло его внимание на снимке.
– В середине следа, недалеко от каблука пятно. Возможно, какая-то маркировка? – он снова посмотрел на Линдгрена.
– Может быть, это производитель обуви? – предположил сержант.
– Может быть, может быть… – инспектор усмехнулся…
Конечно, вечером был скандал: и дочь, и жена с возмущёнными лицами прочли Йенсену воспитательные лекции о губительных последствиях его ужасного поступка – побега из клиники.
Полицейский с сокрушённым видом жевал фрикадельки с фасолью. Он не поднимал глаз на женщин, стараясь всем своим видом показать раскаяние и подавленность. На все их обвинения Йенсен, соглашаясь, молча, кивал. На самом деле его мысли сейчас крутились вокруг других вопросов: «Что за ботинки носил преступник и… как славно, что вокруг тебя заботливо бегают две взрослые женщины, пытаясь тебе угодить. Хотя, конечно, причина, по которой Анит снова оказалась в родительском доме – развод – не назовёшь счастливыми стечениями обстоятельств».
В результате на импровизированном семейном совете, где инспектор на требования вернуться в клинику и продолжить лечение только отрицательно мотал головой, постановили: фру Йенсен завтра сходит в клинику и договорится о выписке мужа.
Супруга молча подвергла Йенсена жестокому наказанию – уничижительному взгляду строгой учительницы – и поставила тарелку с блинчиками и джемом. Аппетитное блюдо показалось Йорану неким эквивалентом усыпляющей инъекции перед казнью. Поэтому он безропотно принял это лекарство, заставляющее забыть собственную обречённость приговорённого – горячие блинчики и брусничный джем. После уничтожения основной массы «лекарства» он уже мог рассуждать на отвлечённые темы.
– Ну как твой немецкий аристократ, Анит? – Йенсен попытался завести разговор с дочерью, как ему казалось, на отвлечённую тему.
– Кто? – женщина непонимающе взглянула на него поверх очков.
– Ну тот, твой контуженный пациент, – напомнил инспектор, лёгкая улыбка невольно мелькнула на его лице, ему показался забавным всплывший в его воображении образ контуженного немецкого аристократа с моноклем.
Анит, как будто вспомнив («А может, это игра?» – внимательно посмотрев на дочь, машинально отметил про себя инспектор), пожала плечами.
– Вероятно, по Стокгольму распространяется эпидемия отказа от медицинских услуг. Он не явился на приём.
– Возможно, он тоже устал лечиться, – сочувственно вздохнув, инспектор вновь обратил своё внимание на последний блинчик.
Анит села на стул напротив отца, руки сложила на столе и положила голову на ладони. На её круглом лице читалось усталое разочарование. Что было его причиной: поведение отца или сама неустроенность в жизни, Йенсен не понимал, но прояснять ситуацию ему не хотелось: он прекрасно понимал, что возвращаться к теме её развода – только лишний раз бередить внутреннюю травму дочери.
Он подвинул к себе кружку с горячим какао. Кондитерский аромат напитка заставил Йенсена почувствовать себя ребёнком – детские воспоминания о школьных походах в шоколатерии Старого города, в этом столичном раю для детей-сладкоежек. Наверное, эти ассоциации придавали ему, как впрочем, и любому достойному полицейскому Стокгольма (а другие в их рядах и не состояли), волю к защите устоев тысячелетнего (во всяком случае так рассказывают в школе) королевства.
Но это было несколько только секунд, затем его мысли снова вернулись к Анит – девушка продолжала молча смотреть на него.
– Анит, дорогая, ты готовишь великолепное какао, – на лице Йенсена появилась умиротворённая улыбка.
– Ты всё опять перепутал, папа. Это кофе я прекрасно готовлю, а мама – какао, – прозвучал её ответ.
Инспектор ожидал ответную улыбку на лице девушки. Однако привычных ямочек на щёчках любимой дочери он не увидел: последние пару месяцев – время её семейных неурядиц и последующего развода – она улыбалась нечасто.
«Да, действительно, перепутал… или хотел перепутать?» – отстранённо размышлял Йенсен.
– Йоран… – она называла отца по имени в моменты, когда пыталась найти поддержку.
Это началось ещё в раннем детстве, детстве падающего на лыжах или коньках ребёнка: фру Йенсен кричала, подзывая мужа: «Йоран, Йоран…», плачущая девочка повторяла за ней: «Йоран, Йоран…»
– Я не знаю, как у меня всё дальше будет, – вздохнула Анит.
Йенсен изобразил ободряющую улыбку.
– Не волнуйся, Анит, ты переживёшь эти невзгоды, – он сделал глоток какао. – Конечно, развод с этим бабником – событие не из приятных, – поморщился инспектор, – а потом твой отъезд из Уппсалы…
Молодая женщина как будто смотрела сквозь него.
– Семь лет в университетской клинике, – механически произнесла она.
– Да, Анит, но сейчас ты получила место в частной клинике в Стокгольме… – Йенсен запнулся, припоминая, – святой Екатерины. Может, это новая ступень в твоей жизни, а всё плохое осталось внизу? – Йенсен пытался поймать её взгляд, но дочь продолжала смотреть сквозь него, не реагируя на окружающие раздражители.
«Может быть, ей и не нужны мои слова, – он мысленно пожал плечами, потом к нему пришла догадка. – Пожалуй, ей нужна тёплая семейная обстановка вокруг. Очень удачно, что она избавилась в одночасье и от никчёмного мужа, и от всего, что её окружало, только напоминая о личной драме. Состоятельная клиентура, солидные врачи – возможно, это хороший шанс для её личной жизни».
– Новая ступень… – она говорила немного протяжно, как во сне, – или хождение по прошлому?
– Прошлого больше нет, – твёрдо ответил ей отец. – У тебя остаётся только будущее, – как мог, он пытался внушить ей уверенность.
Анит встряхнула головой, будто сбрасывая неприятные мысли, и встала.
– Надо позвонить этому пациенту. Возможно, что-то случилось? – она нахмурила тонкие брови, переключаясь с эмоционального уровня на деловой.
– Он, наверное, важный пациент? – инспектор опять сделал заинтересованное лицо.
– Нет, – Анит неопределённо передёрнула плечами, – за него платит какой-то благотворительный фонд из Бельгии. Он военный ветеран.
– Да, понятно, – Йенсен думал о своём, провожая взглядом, выходящую из гостиной дочь.
Через минуту он несколько раз слышал звуки набора телефона, но разговора не состоялось. «Никто не отвечает», – автоматически констатировал инспектор, одновременно раздумывая о планах на завтра: поход по обувным отделам с фотографией оставленного подозреваемым следа, составление фоторобота и очередной допрос свидетеля – приятеля пострадавшего негра.
Глава 2. Понаехали тролли нешведские… почти по графу Рошфору
Курт всё же заболел: уже к полудню у него поднялась температура, жар охватил всё тело. Несмотря на слабость, мужчина пытался покинуть постель Мии и уйти, но сейчас девушка была сильнее – он вновь оказался под одеялом. Через час его уже осматривал вызванный Мией врач из частной клиники. Для него не составляло труда поставить диагноз: простуда. Доктор дал пояснения, выписал рецепт и оставил больного на попечение хозяйки. Девушка достала из шкафа аптечку и, покопавшись в ворохе таблеток, нашла какие-то порошки. Растворив их в тёплой воде, она напоила больного получившимся раствором. Он выпил, не открывая глаз, затем откинулся на подушку. Слышал ли Курт звук захлопнувшейся за Мией входной двери? Ответить он не смог бы даже под присягой. В его голове раздавалась целая череда хлопков. Окружающая его обстановка исчезла…
Лихорадочно отстегнув Жана от кресла, Курт вытаскивал бесчувственное тело через разбитое боковое стекло, снизу ему помогали покинувшие вертолёт парашютисты, среди них было несколько легко раненных.
Фельдшер оставил их и подбежал к лётчикам. Посмотрев на залитое кровью лицо второго пилота, состроил кривую гримасу.
– Задет череп в височной части…
Курт оглянулся вокруг.
– Док, надо отходить, – он кивнул на фюзеляж геликоптера. – Машина слишком приметная цель для обстрела.
Фельдшер махнул рукой остальным, и парашютисты, подхватив Жана, направились в сторону от вертолёта.
Выжженная саванна не давала укрытия – парашютисты передвигались, пригнувшись. Отойдя на безопасное расстояние, солдаты положили раненного на колючую траву. Фельдшер, как мог, обработал рану на голове Жана, пилот в сознание не приходил. К ним подошёл командир отделения – Бертран Блие, молчаливый гигант – колючие глазки смотрели на раненного с высоты своего немалого роста.
– Нужны носилки, – поднял на него взгляд фельдшер. Тот молча кивнул и подозвал одного из парашютистов.
– Палки для носилок, – лаконично объяснил немногословный великан подошедшему бойцу, указывая на растущее неподалёку низкорослое одинокое дерево.
Через пять минут парашютисты уже вязали импровизированные носилки из ветвей, ремней и курток.
Курт услышал треск со стороны покинутого вертолёта – над машиной начал подниматься дым, на борту что-то воспламенилось. Но времени глазеть по сторонам не было – бойцы уложили раненного на носилки и направились в глубь саванны.
– Километров десять на юго-восток, – выкрикнул Бертран, ещё раз взглянув на карту. Немного подумав, добавил зычным голосом: – Смотреть в оба, увидите вертолёты, запускайте сигнальную ракету – нас должны искать.
Вереница бойцов: кто в выгоревшей песочной форме, кто в майках, не торопясь, двигались по ровной плоскости африканского пейзажа.
Курт потерянно стоял, глядя на погибающую машину: «Прощай, старик Сикорский!» Что он ещё мог сказать на прощание верному «мотору»? Столб дыма становился всё больше. «Скоро рванут топливные баки!» – обречённо подумал пилот. Смотреть на это он не собирался и уже развернулся, чтобы присоединиться к парашютистам, когда услышал свистящие звуки. Ошибки быть не могло – из джунглей начался миномётный обстрел. Курт на мгновение обернулся к горящему вертолёту: вокруг Сикорского поднимались столбы земли, разбрасывая по округе комья сухого грунта.
Свистящего звука пролетающего осколка он не услышал, перед его глазами не пробегала короткая жизнь, он не увидел отца и мать, Вадуц и Ниццу, пансион и лётное училище – просто темнота…
Курт слегка приоткрыл глаза – над ним высился белый потолок, ему показалось, что побеленная плоскость уходила куда-то в вечность. Он прикрыл веки – надо привыкнуть к вернувшемуся сознанию, в ладонях постепенно появилось чувство осязания. Мужчина медленно погладил поверхность, на которой лежали пальцы – хлопковая ткань, простыня. Через пару секунд он ощутил всем телом мягкую кровать.
Курт собрался с силами и снова открыл глаза. Только на этот раз он, как смог, повернул голову на бок и замер: рядом на стуле, облокотившись на столик, спала молодая женщина в белом халате и чепчике. Мужчина пробежал взглядом по её лицу, потом фигуре – что-то волной пробежало у него внутри: она напомнила ему «Спящую молодую женщину» Вермеера. Вермеер… Вермеер… В его сознании начали путаться образы из разных слоёв прошлого. Он закрыл глаза: «Медсестра Виллемина». Курт почувствовал приятный аромат. «Это, наверное, из приоткрытого окна. Жакаранда зацвела… Жакаранда? Что это?» Захотелось встать и подойти к окну – увидеть сиреневые водопады цветков-колокольчиков на ветвях деревьев южного полушария. Приподнял голову – боль, откинулся назад – почувствовал удар…
Курт снова пришёл в сознание. Осталось чувство лёгкого медового аромата. «Он снова в воспоминаниях, снова в Претории?» Открыл глаза – над ним склонилось лицо Мии – запах парфюма исходил от неё… Ян Вермеер… Жемчужная серёжка… Шедевр Вермеера «Девушка с жемчужной сережкой»… Внутри остро прошило как от разряда током. Он вдруг понял, почему так болезненно воспринимал свои отношения с этой девушкой – его упрощённый взгляд на шведских женщин отошёл на задний план. Из дальних закоулков подсознания всплывали ассоциации с медсестрами «Военного госпиталя Один»: работящие и аккуратные девушки бурского происхождения с характерными крутыми лбами. Даже когда они отдыхали или развлекались, ему казалось, что на их губах мелькала извиняющаяся улыбка за праздное времяпровождение – героический в своём хрупком равновесии остров на окраине земли, сжатый со всех сторон стальным обручем блокады ненависти.
Вот и сейчас, в Стокгольме, перед ним стояло лицо девушки с жемчужной серёжкой, девушки из воображаемой страны, ставшей вдруг реальностью – раздавить сказку армейским ботинком было выше его сил. Он никогда не посмел бы этого сделать – сказка должна жить вечно, но развитие событий сейчас играло против его желания.
– Как ты себя чувствуешь? – в её глазах он читал испуг.
«Паршиво», – крутилось на языке, но расстраивать Мию не хотелось, поэтому он ответил, наклеив натянутую улыбку:
– Всё отлично, я готов к новому заплыву.
Девушка сердито сжала губки, потом, нахмурив тонкие брови, выпалила:
– Ты идиот – здесь нет причин для глупых шуток.
Поняв ошибочность своей манеры поведения, он обречённо вздохнул и горьким тоном согласился:
– Конечно, ты как всегда права.
– Так-то лучше, – сурово взглянула на Курта хозяйка.
– Лучше скажи, какое сегодня число? – он как-то очень заинтересовано смотрел на неё.
– Пятое октября тысяча девятьсот… – начала декламировать девушка с кривой усмешкой, но, увидев разочарованную чем-то физиономию Курта, прервалась и сердито хмыкнула: – По Вашей милости, Ваша милость, – здесь она не смогла сдержать улыбку, – я пропустила два дня лекций!
– Что же ты изучаешь? – спросил Курт, хотя по отсутствующему взгляду нетрудно было догадаться, что его мысли сосредоточены на чём-то другом.
– Ты что забыл? Я же тебе рассказывала… – Миа удивлённо наклонила голову на бок.
«Когда она могла мне это рассказывать?» – его мозг переключился на её вопрос и быстро перелистал все немногочисленные встречи с девушкой: «чёрной дырой» оказалась встреча в баре накануне ночи, проведённой с девушкой в гостинице.
– Да, конечно. Тогда в баре. Извини, я немного расслабился, – попытался как-то оправдаться Курт.
– Да, конечно, – передразнила его Миа, – ты, наверное, алкоголик. И у тебя всегда расслабленный мозг, – она постучала указательным пальцем по лбу. – Это было на приёме в честь дня рождения королевы. Я сопровождала отца, ты тогда подошёл к нам.
Курт виновато стушевался, опустив глаза (ему показалось, что сыграл он это неплохо).
– Да, конечно, помню, – соврал он, про ту встречу мужчина совершенно забыл.
Но Мии явно был приятен его интерес к её жизни, пусть даже и наигранный, поэтому она не обратила особого внимания на его дешёвое лицедейство.
– Сейчас я на последнем курсе Стокгольмского университета, – начала она.
– Да, метро «Университет», – задумчиво перебил её лежащий мужчина.
– Твои познания впечатляют, – Ми усмехнулась, затем продолжила: – Факультет социальной работы.
Он смерил её взглядом.
– Для последнего курса ты слишком молода, – прозвучало его замечание.
Девушка пытливо взглянула на него: «Он насмехается над ней или, действительно, интересуется?», но на его лице прочесть ответ на свой немой вопрос не смогла, поэтому ответила как есть:
– Я не стала делать перерыв между гимназией и поступлением в университет, как это обычно все делают.
Тем временем его взгляд пробежал по стопкам книг, разложенным на столе – в основном монографии по социологии. «Изучаешь то, что и слону понятно, – хотелось сказать ему, глядя на эту макулатуру, но он промолчал, сохраняя на лице маску заинтересованности: – Зачем обижать слона?»
Но девушку захватила тема профессии, которую она постигала. Мия с жаром начала «просветительскую» лекцию отсталому члену цивилизованного общества:
– Социальная работа стала в современном обществе основным фундаментальным принципом стабильности взаимоотношений на разных уровнях…
Кивая головой подобно китайскому болванчику, Курт медленно качал головой из стороны в сторону, хотя сейчас его мучил единственный вопрос: «Интересно, она вернула мою одежду из прачечной?»
Обстановка комнаты отличалась скромностью и простотой: съёмная квартирка прилежной студентки. Даже бунтарские черты, свойственные её возрасту, находились в рамках дозволенного: небольшие плакаты с Че Геварой и Манделой криво («Дерзкий вызов геометрически правильному обществу», – саркастически поморщился про себя Курт) висели на стене рядом с небольшим телевизором. Однако главного – своей одежды – мужчина всё же не увидел.
Ему пришлось дожидаться окончания экскурса в основы социальной работы: «Повышение защищённости матерей-одиночек в условиях стагнации экономического положения страны должно быть доминантным трендом социальной политики государственных структур», чтобы задать девушке важный для себя вопрос:
– А где моя одежда? – он простодушно смотрел на Мию. Столь утилитарный вопрос немного привёл её в секундное недоумение: «Причём тут одежда?» – переход был очень странным.
Но через мгновение смысл его вопроса дошёл до неё, на её губах появилась насмешливая улыбка.
– Зачем тебе одежда? Тебе необходимо лежать, а лежать тебе можно и без одежды.
Курт состроил серьёзное лицо.
– Миа, ты очень добра, но я не могу пользоваться твоим великодушием, я и так украл у тебя два дня на себя.
– Глупый! – она рассмеялась: сверкнули её маленькие белые зубки. – Ты можешь украсть всю мою жизнь без остатка. Я готова ухаживать за тобой вечно, – несмотря на пафос в её речи, некие нотки простодушной искренности в голосе девушки подавляли желание улыбнуться её наивности в их взаимоотношениях, пусть даже мысленно. «Она постоянно заставляет меня чувствовать себя неловко», – мелькнула в его голове ворчливая мысль.
Миа подошла к кровати и коснулась его плеча. В ответ мужчина приподнялся на локте и вскинул голову. Курт смотрел в её глаза, как будто пытаясь понять, что она в нём нашла.
– Надеюсь, это не понадобится, – добавила она и поцеловала его.
Поцелуй длился долго. Наконец, оторвавшись от его губ, она пробормотала:
– Твоя одежда лежит в душе.
Он медленно встал с постели и, слегка покачиваясь, направился в ванную комнату.
– Кстати, там два полотенца, Ваша милость, – услышал он её ироничную реплику.
– Я одарю тебя, селянка, за твою доброту, – попытался отшутиться Курт и, не оглядываясь, скрылся в ванной комнате…
Он остался ещё на одну ночь. Но в этот раз Курт не совершил прошлой ошибки, во всяком случае, ему казалось, что в прошлый раз это была ошибка с его стороны: мужчина проснулся по обыкновению в шесть утра и осторожно встал с кровати, чтобы уйти. Миа продолжала мирно спать рядом с опустевшим местом. Курт взглянул на неё: рот полуоткрыт, еле слышное посапывание, растрёпанные волосы.
Он оглянулся по сторонам. «Где она спала, когда я занимал всю постель?» – невольно появилась мысль: второй кровати видно не было. Тут же опять перед ним всплыл образ медсестры Виллемины из южно-африканского госпиталя, заснувшей рядом с его больничной койкой. Его накрыло какое-то животное чувство стыда: «Но почему?» Думать об этом не хотелось, и мужчина поспешил к стулу, где была сложена его одежда. Быстро подхватив её, он сгрёб свои лекарства со стола и вышел в крошечную прихожую, оделся там и, стараясь не произвести ни малейшего шума, покинул квартирку Мии, аккуратно прикрыв за собой дверь. Курт поднял воротник пиджака и завернул лацканы, прикрывая грудь.
Наверное, со стороны это картина выглядела странной: в тишине тёмной узкой улицы Гамла Стана раздавался стук каблуков по мостовой, затем появлялся быстро шагающий высокий мужчина, одетый явно не по погоде. Он зябко ёжился, то и дело вытаскивая руки из карманов и заворачивая лацканы на грудь, пока, наконец, это ему не надоело – он оставил одну ладонь сверху отворотов пиджака и продолжил свой путь. Редкие фонари провожали тусклым светом его гротескно вытянутую тень, пробегавшую по стенам старинных домов Старого города. Он чувствовал себя персонажем легенд этого «Города между мостами»: одинокий путник, потерявшийся в мрачном холодном лабиринте северного сказочного города. Его тень скользила по кирпичным стенам, заглядывая в чёрные окна. Что ищет она здесь? Точного ответа он и сам не знал: любовь, славу или богатство? А может быть самого себя? Только вот в чём? В любви, славе или богатстве?
Резкие порывы солёного ветра напомнили Курту о том, что он приближается к морю. Где-то скрипнула старая ставня. Мужчина обернулся, продолжая шагать вперёд. Холодный кирпич, готические двери – могло показаться, что сейчас одна из них с грохотом отворится, и стражники Эрика Безумного выволокут очередного сторонника мятежной знати. Курт улыбнулся бы этой невольной фантазии, но приступ кашля заставил его ускорить шаг к станции подземки, пытаясь по пути сосредоточиться, чтобы не заблудиться. Но знак метро он сразу не заметил: так и не привык к стокгольмской букве «Т» вместо брюссельского «М».
Войдя в прозрачный входной павильон «Гамла Стан» и пройдя по переходу к станции, он хлопнул себя по карманам: ни одной монеты! «Дьявол!» – выругался про себя Курт, но, заметив спящего дежурного, перепрыгнул через турникет и быстро направился к путям.
Открытая платформа продувалась сквозь решётку ограды со стороны плескающегося недалеко моря. Курт, инстинктивно сжавшись в продрогший комок, примостился на одной из скамеек с молитвой: «Быстрей бы поезд!» Наконец, состав появился.
В вагоне он ехал один, теперь в его голове пробегала только одна мысль: «Не проехать бы свою остановку!» Всего две остановки, но так долго! Наконец, машинист объявил: «Остермальмсторг!»
Как Курт оказался в своей кровати, он не помнил. Перед тем, как провалиться в сон… или, может быть, в беспамятство?.. у него мелькнула мысль: «Теперь она знает, где я живу», – и его окутал сиреневый снег – он лежал на сиреневом покрывале. Разве такое возможно?
Его разбудил телефонный звонок: сначала в голове прозвучал резкий звенящий грохот – Курт открыл глаза, не понимая причину своего пробуждения. Звонок повторился. Мужчина перекатился на другой бок и поднял трубку.
– Говорите! – сглатывая першение в горле, произнёс он.
– Значит, ты дома… – прозвучал не вопрос – это была констатация факта, в трубке он услышал уверенный грудной голос Маргареты Виклунд.
Он облизал пересохшие губы.
– Да, дома, – был его ответ.
– Жди, я сейчас буду! – и тут же зазвучали гудки.
Курт посмотрел на часы: он спал не более получаса. Мужчина встал с кровати, почти на ощупь добрался до входной двери, открыл замок и вернулся в постель… Раскинув руки в стороны, он вновь упал в сиреневый сугроб. В воздух взмыли снежинки в виде сиреневых колокольчиков. Небо стало светло-бирюзовым от бархатных лепестков, витающих вокруг. Бирюзовое небо? Или густые бирюзовые ветви? Сиреневый купол, нависающий над ним, прикоснулся к его лицу, Курт улыбнулся, закрыл глаза: жакаранда цветёт в Претории. Бархат продолжал касаться его лица, но что-то изменилось: нереальность стала слишком реальной. Он открыл глаза: действительно, перед ним мягкая сиреневая стена – невероятно. Пару секунд Курт недоумённо смотрел на этот фон, пока не понял – это пальто сиреневого цвета, поднял глаза – на него смотрела Грета.
Она смотрела на него и молчала, тыльная сторона ладони гладила его лицо. Не часто он видел её такой: в зелёных глазах светилась нежность, но, увидев, что он проснулся, её губы сжались, взгляд стал серьёзным, на лице Греты он прочёл упрёк. Но что он мог сейчас сделать?
«Да, я уже наломал дров, остаётся только устроить костёр!» – Курт закрыл глаза.
Маргарета молчала. «Умная женщина – скандалы не устраивает как постфактум в воспитательных целях. Слишком сильная!» – резюмировал про себя мужчина.
– А где мой шарф? – наконец, спросила она.
Он сначала не понял: «Какой шарф?» Но память услужливо напомнила ему о шёлковом куске материи, с которого и началась вся эта безумная история с купанием в ледяной воде.
– Я не верну его тебе, оставлю как память, – Курт продолжал держать глаза закрытыми. Он не видел реакции на его слова – только услышал тихий шорох движения её руки: она взяла его ладонь в свою.
– Сейчас мы поедим в клинику святой Екатерины, – ожидая бурных протестов с его стороны, она сделала паузу, но к её удивлению их не последовало. Тогда Маргарета продолжила довольным голосом: – Там сделают всё, что нужно.
Курт, действительно, не возражал. Он прекрасно понимал, что вскоре сюда может явиться Миа, чего ему хотелось бы в последнюю очередь. К тому же запланированная сходка его товарищей, которую он пропустил из-за болезни, должна была пройти два дня назад. Следующая – только через две недели, но необходимо было сообщить заговорщикам, что с ним всё в порядке.