- -
- 100%
- +
Именно в этот момент дверь кабинета открылась. Анна вздрогнула, как от удара током, и резко выпрямилась, инстинктивно вытирая глаза тыльной стороной ладони. В проеме стоял Он. Алексей Сергеевич. Высокий силуэт на фоне освещенного коридора. В руках у него была стопка тетрадей и папка.
«Анна? – его голос, обычно такой уверенный в классе, прозвучал чуть тише, мягче, отчего сердце Анны дико рванулось в груди, забившись как пойманная птица. – Я думал, здесь уже никого нет. Готовишься?»
Он вошел, закрыл дверь. Шаги его по кафельному полу отдавались гулким эхом в тишине и в ее собственном теле. Каждый шаг – удар по напряженным струнам внутри. «Он здесь. Один. Со мной. Боже…»
«Д-да, – выдавила Анна, опуская глаза в учебник. Лицо горело огнем. – Контрольная… завтра…» Голос звучал чужим, сдавленным.
– Послушай, – продолжил Алексей Сергеевич, его голос был тихим, проникающим глубоко внутрь. – Я не слепой. Последние дни… ты выглядишь очень несчастной. Расстроенной. Словно весь мир на тебя давит. Всё в порядке?»
Его вопрос, его искренняя, неподдельная забота, прозвучавшая в этой интимной тишине, обрушила последние защитные барьеры. Анна почувствовала, как подступает комок к горлу. Она хотела сказать «всё нормально», отмахнуться, но слова застряли. Вместо этого из глаз потекли предательские слезы, горячие и соленые. Она резко отвернулась, пытаясь их смахнуть, но было поздно.
«Ой, простите… – прошептала она, ненавидя себя за эту слабость, за то, что он видит ее такой – жалкой и заплаканной. – Просто… много учебы. И… всё».
Он не спешил. Молчание повисло между ними, но оно не было неловким. Оно было наполненным. Анна чувствовала его взгляд на себе – тяжелый, изучающий, теплый. Она рискнула поднять глаза. И встретилась с его взглядом. Серо-зеленые глаза, обычно такие яркие и полные энергии на уроке, сейчас были глубокими, как омут, и полными… чего? Сострадания? Понимания? Бесконечной усталости? В них не было ни капли насмешки или осуждения, которые она видела повсюду последние дни. Только эта тихая, всепроникающая забота.
««Много учебы» – это важно, – сказал он мягко, и уголки его губ дрогнули в намеке на улыбку. – Но не менее важно и твое состояние, Анна. Школа – это не только формулы и даты. Это еще и люди. И чувства. Иногда очень сложные
«Спасибо… Алексей Сергеевич, – прошептала она, отчаянно пытаясь взять себя в руки. Голос дрожал, но она смотрела ему прямо в глаза, утопая в их глубине. – Я… я просто устала. Пойду, пожалуй…»
Он кивнул, не настаивая. «Хорошо. Не перегружай себя. И помни о моих словах». Он встал.
«До свидания, Анна, – его голос прозвучал у нее над ухом.
«Д-до свидания…» – она выскочила в коридор, не оглядываясь, и побежала, не разбирая пути, пока не уперлась в холодную стену в дальнем углу возле пожарного выхода. Сердце колотилось так, что казалось, вырвется из груди.. Он заметил! Он увидел, что ей плохо! Он заботился! Не как учитель об ученике, а как… человек о человеке? В его глазах не было отвращения. Только эта глубокая, спокойная забота.
Глава 5: Неожиданное открытие: Когда молния бьет в учителя
Урок физики. Тема – закон Ома. Алексей Сергеевич Орлов стоял у доски, мел скрипел по поверхности, выписывая формулы. В классе витала привычная смесь сосредоточенности, скуки и легкого шума. Он чувствовал себя уверенно, в своей стихии. Физика была его убежищем, миром ясных законов и предсказуемых результатов – полной противоположностью сложностям человеческих отношений, которые он обычно старался обходить стороной.
«Сила тока на участке цепи прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению, – проговаривал он вслух, обводя рукой схему. – Казалось бы, просто. Но попробуйте применить это к реальной жизни…» – он собирался продолжить мыслью о сложностях человеческого «сопротивления» эмоциям, но его взгляд скользнул по рядам и невольно задержался на Анне Марковой.
Она сидела, как обычно в последнее время, сгорбившись, почти спрятавшись за учебником. Ее лицо было бледным, глаза опущены в тетрадь. «Что с ней? – мелькнула мысль, не в первый раз. – Такая способная девочка, а последнее время словно погасла. Как будто несет какой-то непосильный груз…» Он вспомнил их недавний разговор после уроков, ее слезы, ее дрожь. Что-то глубоко внутри него откликнулось тогда – искра сострадания, смешанного с тревогой. «Надо будет еще раз поговорить… деликатнее…»
В этот момент его слух выхватил из общего фона шепот из задних рядов. Голоса девочек – Насти Петровой и ее подруги Леры. Шепот был не просто тихим – он был сдобрен ядовитой интонацией, знакомой любому учителю.
«…да она же просто млеет, когда он поворачивается! – хихикнула Лера, явно не подозревая, что ее слышат. – Видела, как она вчера на него пялилась у учительской? Глаза по пять копеек!»
«Ага! – подхватила Настя, тоже шепотом, но громче. – И ведь думает, он такой умный-преумный ее заметит! Смешно! Он же взрослый мужик, а она… школьница с соплями! Хотя… – голос Насти стал слащаво-едким, – может, он как раз таких неопытных и любит? Типа, легче обалванить…»
Алексей Сергеевич замер с поднятым мелом. «О ком они?» – первая мысль была абстрактной. Учителя часто становились предметом сплетен. Но что-то в интонации, в слове «пялилась», в этом ядовитом «умный-преумный» зацепило его сознание. Он машинально продолжил писать на доске, но слух был обострен до предела.
«Ну, Маркова-то точно обалдела! – снова Лера. – Влюбилась по уши! Весь класс уже ржет! Ты видела эти „письма любви“, что мы ей подкидывали? Она аж плакала в туалете!»
«Маркова»
Имя прозвучало как удар молнии в тишине его мыслей. Алексей Сергеевич резко обернулся. Мел выскользнул из пальцев и разбился о пол с тихим хрустом. Все взгляды в классе устремились на него. На секунду воцарилась гробовая тишина.
«Маркова? Анна? Влюблена?» – мысль бешено закрутилась в голове. «В кого?» Он посмотрел прямо на Настю и Леру. Они замерли, как мыши перед удавом, глаза округлились от испуга. Они поняли, что он слышал. Поняли и знали, о ком шла речь. Их испуганные взгляды метнулись от него… к Анне.
Анна сидела, словно окаменевшая. Она не плакала. Она была белее мела. Глаза, огромные от ужаса, были устремлены на него. В них читалась немыслимая мука, стыд и… мольба. «Боже… Так это… правда? И… в меня?»
Смятение охватило его с невероятной силой. Физика, доска, класс – все поплыло перед глазами. Внутри бушевал ураган противоречивых чувств.
Сторона первая: Учитель. Разум. Страх.
«Господи… Это же катастрофа! – панически пронеслось в голове. – Она ученица! Я – учитель! Это профессиональная смерть! Достаточно одного неверного слова, одного неосторожного жеста – и всё! Сплетни, комиссия, увольнение, позор! Родители… директор…» Он ощутил ледяной ком страха в груди. «Я должен немедленно прекратить это. Жестко. Публично. Отчитать их за сплетни. Отделить себя от этой… нелепицы». Его взгляд стал жестче, профессиональная маска начала срабатывать.
«Алексей Сергеевич?» – робкий голос с первой парты прервал его внутреннюю бурю. Это была Маша, смотревшая на него с беспокойством. «Вы… уронили мел».
Он вздрогнул, словно очнувшись. Все глаза в классе были прикованы к нему. Особенно – глаза Анны. Полные страдания, ожидания приговора… и чего-то еще? Искры надежды? Или страха перед его реакцией? Этот взгляд пронзил его, смешав остатки паники с внезапным, острым порывом защитить ее. Защитить от этих хищных взглядов, от насмешек, от… него самого?
«Да… мел, – его голос прозвучал хрипло, не своим. Он наклонился, чтобы подобрать осколки, используя момент, чтобы собраться. Руки слегка дрожали. – Спасибо, Маша. Продолжим».
Он выпрямился, стараясь не смотреть на задние ряды и… на Анну. Но периферией зрения он видел, как она съежилась еще больше, словно ожидая удара. А Настя и Лера переглянулись с самодовольным, злорадным выражением.
«Так вот, – он с усилием вернулся к доске, к закону Ома, к безопасной территории формул. – Сопротивление… – он подчеркнул слово на доске. – Это ключевой фактор. Оно определяет… поток».
«Как реагировать? – мучился он про себя, механически объясняя задачу. – Игнорировать? Но это даст волю сплетням. Вызвать на разговор? Но о чем? С кем? С ней? С ними?» Каждый вариант казался минным полем. А подспудно, в самой глубине, где прятались его собственные подавленные желания и одиночество, шевелился вопрос: «А что, если…?» Он тут же гнал эту мысль прочь, чувствуя новый прилив стыда и страха, но искра уже тлела. Открытие было сделано. И оно перевернуло его мир так же внезапно и необратимо, как удар молнии в ясный день. Теперь он был не просто учителем. Он был участником этой опасной, порочной и невероятно захватывающей игры, сам того не желая. И его следующее слово, его следующий взгляд в ее сторону уже не могли быть прежними. В них теперь всегда будет этот груз знания и это тревожное, запретное электричество.
Глава 6: Разговор с директором: Стальные тиски правил
Кабинет директора школы №17 всегда казался Алексею Сергеевичу немного чужим пространством. Пахло старым деревом мебели, пылью с папок на стеллажах и легкой ноткой дезинфицирующего средства, как в поликлинике. Василий Петрович Сомов, директор, сидел за массивным столом, заваленным бумагами. Его лицо, обычно добродушное, сегодня было непроницаемо, как каменная маска. Алексей Сергеевич стоял напротив, чувствуя, как ладони под пиджаком стали влажными. Он знал, зачем его вызвали. Знание это свинцовой тяжестью лежало в желудке с тех пор, как он увидел записку в дверце учительского шкафчика: «А. С. Орлову. Срочно к директору. 14:00».
«Спокойно, – твердил он себе, глядя на портрет Ломоносова на стене позади Сомова. – Ты ничего не сделал. Ничего предосудительного. Просто… нелепая ситуация». Но рациональные доводы разбивались о каменную стену предчувствия беды.
Василий Петрович отложил в сторону документ, с которым разбирался, и взглянул на Алексея Сергеевича. Взгляд был тяжелым, оценивающим, без обычной приветливости.
«Садись, Алексей», – сказал директор, указывая на кресло перед столом. Голос был ровным, но в нем не было тепла.
Алексей Сергеевич сел, ощущая холод кожицы кресла даже сквозь ткань брюк. Он молча ждал.
«Алексей, – начал директор, сложив руки на столе. – Ко мне поступают… тревожные сигналы. Касающиеся тебя и одной из учениц. Анны Марковой, 10 „А“».
Сердце Алексея Сергеевича резко сжалось, будто гигантская рука сдавила грудную клетку. «Сигналы… Какие сигналы? От кого?» – мысли метались. Он чувствовал, как кровь отливает от лица, оставляя ощущение холода.
«Сигналы о чем именно, Василий Петрович?» – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и деловито. Внутри же бушевал ураган: «Узнали… До них дошли эти проклятые сплетни!»
Директор вздохнул, словно ему было неприятно продолжать. «О недопустимом… внимании с твоей стороны. И о нездоровой привязанности со стороны ученицы. Слухи, Алексей. Очень неприятные слухи. О том, что между вами… что-то есть. Или может быть».
«Что?! – Алексей Сергеевич невольно вскинулся. – Василий Петрович, это абсурд! Я… Я просто учу ее физике! Как и всех остальных!» Голос его дрогнул на последних словах, выдавая внутреннее напряжение. Он видел перед собой бледное, страдающее лицо Анны в пустом классе, слышал ее сдавленный шепот. «Я ничего не сделал… Но она… она действительно…» – мысль предательски довершила фразу, которую он не смел озвучить.
«„Просто учишь“», – повторил директор, и в его голосе впервые прозвучали нотки скепсиса. – «Алексей, я не слепой и не глухой. Я знаю тебя как хорошего специалиста, ответственного человека. Но школа – это не место для… личных симпатий. Особенно таких. Ты понимаешь, о чем я?» Взгляд директора стал пронзительным. «Она – ребенок. Ты – взрослый мужчина, учитель. Любой намек, любая тень подозрения – это катастрофа. Для тебя. Для школы. И прежде всего – для нее самой».
Слова «для нее самой» ударили Алексея Сергеевича сильнее всего. Он представил Анну здесь, в этом кабинете, под унизительным допросом. Представил, как эти слухи, подогретые вмешательством директора, разнесутся с новой силой, как ее буквально растерзают сверстники. «Я хотел защитить ее… а только усугубил?» – пронеслось в голове с горечью.
«Василий Петрович, – начал он, стараясь вложить в голос всю убедительность, на которую был способен. – Я клянусь вам, никаких „отношений“ нет и быть не могло! Да, я заметил, что Анна… расстроена в последнее время. Я попытался осторожно поинтересоваться, не нужна ли помощь. Как педагог! Как человек, который видит, что ученик в беде! Разве это преступление?»
Директор покачал головой, его лицо не смягчилось. «В обычной ситуации – нет. Но в ситуации, когда по школе ползут слухи о влюбленности ученицы в учителя, любое твое внимание, любая беседа наедине – это бензин в огонь! Ты не мог этого не понимать!» Он постучал пальцем по столу для усиления. «Алексей, ты опытный педагог. Ты должен был предвидеть развитие событий. Или… – он сделал паузу, и его взгляд стал еще тяжелее, – или ты позволил своим личным чувствам затмить профессионализм?»
Вопрос повис в воздухе, как обвинение. Алексей Сергеевич почувствовал, как его бросило в жар. «Личные чувства… Он знает? Чувствует?» Воспоминание о том странном, теплом и тревожном возбуждении, которое он испытал, осознав ее чувства, о его собственных невольных мыслях и реакциях, заставило его сглотнуть комок в горле. Стыд смешался с яростью от несправедливости.
«Василий Петрович, это несправедливо! – вырвалось у него, голос стал громче, чем он планировал. – Я не позволил никаким „чувствам“! Я пытался действовать по совести! Как помочь ребенку, который явно страдает от травли? Проигнорировать? Пусть ею измываются, а я буду смотреть сквозь пальцы? Разве это по-мужски? По-человечески?»
Директор взглянул на него долгим, тяжелым взглядом. В его глазах читалось не только начальственное давление, но и что-то вроде усталого сожаления. «Алексей, „по-мужски“, „по-человечески“ – это замечательно. Но есть правила. Железные правила. И наша задача – соблюдать их, чтобы защитить всех. В том числе и тебя. И Анну. Самый лучший способ помочь ей сейчас – это дистанцироваться. Полностью. Насколько это возможно в рамках учебного процесса».
Он откинулся на спинку кресла. «Мы не можем позволить, чтобы подобные вещи происходили в нашей школе. Репутация учреждения, доверие родителей… Это слишком серьезно. Поэтому я вынужден попросить тебя: прекрати всякие личные контакты с Анной Марковой. Никаких разговоров наедине. Никаких „осторожных интересов“. Только уроки. Строго по расписанию. И максимально нейтрально. Понятно?»
Алексей Сергеевич смотрел на директора, ощущая ледяное онемение, расползающееся изнутри. «Попросить»… Это был приказ. Одетый в вежливую форму, но не допускающий возражений. Внутри него все кричало от протеста. «Это же предательство! Я стану для нее частью системы, которая ее давит! Она подумает, что я поверил сплетням, что я ее… отверг! Что она мне противна!» Он вспомнил ее взгляд, полный надежды и страха в классе. Теперь этот взгляд будет обращен к нему с болью и недоумением.
«А если ей действительно нужна помощь? – тихо спросил он, почти шепотом. – Если эти слухи… травят ее?»
«Этим займутся классный руководитель и школьный психолог, – отрезал директор. – Твоя задача – преподавать физику. Четко, профессионально, без личных отступлений. Это и будет лучшей помощью для всех».
Алексей Сергеевич понял, что разговор окончен. Аргументы кончились. Система закрыла свои стальные тиски. Он медленно кивнул, опустив глаза. Жест был покорным, но внутри бушевал шторм несправедливости и горечи.
«Понятно, Василий Петрович», – произнес он глухо.
«Хорошо, – директор взял следующий документ, сигнализируя, что аудиенция закончена. – Я верю, что ты поступишь разумно. Для блага всех. И помни: любое нарушение этого… договора будет иметь самые серьезные последствия».
Последняя фраза повисла в воздухе недвусмысленной угрозой. Алексей Сергеевич встал. Ноги были ватными. Он повернулся и вышел из кабинета, не глядя на директора. В коридоре он остановился, прислонившись к прохладной стене. Сердце бешено колотилось, в висках стучало. Перед глазами стояло бледное лицо Анны.
«Я ничего не сделал… – мысль звучала как оправдание перед самим собой. – Но теперь… теперь я должен сделать больно. И предать ее доверие. Ради „блага всех“. Ради этих проклятых правил».
Чувство глубочайшей несправедливости смешивалось с гнетущим чувством вины. Он не хотел причинять боль Анне. Теперь это было неизбежно. И больнее всего было осознавать, что он причинит эту боль не как враг, а как человек, который… который чувствовал что-то к ней. Что-то теплое, тревожное, запретное. И это «что-то» теперь должно было быть похоронено заживо под грузом должностных инструкций и страха за карьеру. Он толкнулся от стены и пошел по коридору, не зная куда, чувствуя себя не учителем, а узником, только что получившим суровый приговор. И этот приговор означал, что отныне каждый его взгляд в сторону Анны Марковой будет преступлением.
Глава 7: Реакция родителей: Гроза над семейным очагом
Вечер в квартире Марковых висел тяжелым, гнетущим покрывалом. Обычные звуки – шипение сковороды на кухне, мерное тиканье часов в гостиной – казались сейчас неестественно громкими на фоне тяжелого молчания. Анна сидела запертой в своей комнате, прижав ухо к двери, сердце колотилось как у пойманного зверька. Она знала, что буря уже разразилась. Знание пришло со звонком классной руководительницы, Людмилы Сергеевны, которая «деликатно», но недвусмысленно намекнула маме, Елене Викторовне, о «нездоровой атмосфере» вокруг ее дочери и «неуместных слухах» касательно учителя физики.
Елена Викторовна Маркова: Женщина сорока пяти лет, с лицом, еще сохранившим следы былой мягкой красоты, но изборожденным сеточкой усталых морщин у глаз. Работа бухгалтером в небольшой фирме высасывала силы, но главной ее заботой была семья. Сейчас она стояла на кухне, механически помешивая суп, который вот-вот должен был убежать. Руки ее слегка дрожали. Внутри бушевали противоречия.
«Анечка… Боже мой, Анечка… – мысль билась как птица о стекло. – Влюбилась? В учителя? Ну конечно… В ее возрасте… Но почему именно он? Взрослый мужчина,…» Стыд за дочь смешивался с острой материнской болью и страхом. Она вспоминала свою первую, такую же запретную и мучительную влюбленность в школьного художника. Тогда все обошлось слезами и забыванием. «Но сейчас… слухи! Весь класс! Как ей теперь в школу ходить? И этот учитель… Алексей Сергеевич… Что он ей наговорил? А если он…» Ледяная волна страха охватила ее при мысли о возможных домогательствах, о которых так любили смачно сплетничать. «Нет, не может быть… Людмила Сергеевна сказала – слухи, никаких фактов… Но огонь без дыма?»
Игорь Николаевич Марков: Отец Анны. Пятьдесят лет. Инженер на заводе. Человек, выросший в строгости, привыкший к порядку, дисциплине и ясным причинно-следственным связям. Его мир был миром чертежей и смет, где эмоциям не было места. Сейчас он сидел за столом в гостиной, кулак бессознательно сжимая и разжимая на колене. Лицо его, обычно спокойное и немного отрешенное, было темным от сдерживаемой ярости. Газета, которую он пытался читать, давно смята в комок.
«Учитель… – мысль билась как молот по наковальне. – Подлец. Мерзавец. Воспользовался доверчивостью ребенка!» Для Игоря Николаевича не было полутонов. Его дочь – чистая, невинная девочка (он упорно отказывался видеть в ней почти взрослую девушку). Значит, кто-то ее растлил морально. Кто-то воспользовался ее доверием. И этот кто-то – тот, кому он, Игорь Марков, доверил ее образование! Предательство! «Он играл с ней! С моей дочерью! Ради чего? Забавы? Самоутверждения?» Картины одна страшнее другой вставали перед его внутренним взором: учитель, склоняющийся над Аней, его намекающие слова, ее смущенные взгляды… «Я убью его. Честное слово, убью…» Глубокая, животная ярость отца, чье потомство под угрозой, кипела в нем. И рядом – жгучее чувство собственной вины: «Где я был? Почему не заметил? Позволил этому… этому…»
Он резко встал, стул с грохотом отъехал назад. Елена Викторовна вздрогнула на кухне.
«Где она?» – голос Игоря Николаевича прозвучал как скрежет железа.
«В комнате, Игорь… Не кричи, пожалуйста», – тихо, почти умоляюще ответила Елена Викторовна, вытирая руки о фартук и выходя в гостиную. «Давай успокоимся. Поговорим с ней спокойно».
«Спокойно?! – он повернулся к жене, глаза горели. – Ты слышала, что нам сказали? Твою дочь обсуждает вся школа! Из-за какого-то… учителя! И ты предлагаешь спокойно?»
«Нашу дочь, Игорь! – Елена Викторовна вскинула голову, в ее глазах вспыхнули слезы и защита. – Нашу Анечку! Она и так, наверное, переживает ужасно! Мы должны помочь ей, а не… не устраивать допрос с пристрастием!»
«Помочь?! – Игорь Николаевич засмеялся резко, без веселья. – Помочь можно только одним – раздавить источник этой заразы! Я не позволю, чтобы какой-то учитель играл с чувствами моей дочери! Распущенный тип! Пользуется положением!» Он заходил по комнате, как раненый медведь. «Я видел таких! Знаю их цену! Бабник, наверняка! Приманил неопытную девочку своими умными разговорами!»
Елена Викторовна сжала руки. Гнев мужа был страшен, но и его боль, его растерянность, его страх за дочь – все это она видела сквозь гнев. Она подошла к нему, осторожно коснулась руки.
«Игорь… милый… подожди. Может, все не так страшно? Может, это просто… детская влюбленность? Преувеличенные слухи? Не стоит раздувать из мухи слона. Мы поговорим с ней, все выясним…»
Игорь Николаевич резко отдернул руку. «Детская? Слона?! Елена, ты слышишь себя?! – он ткнул пальцем в сторону комнаты дочери. – Там сидит наша дочь, которую, возможно, совратил взрослый мужчина! Ты хочешь поговорить? О чем?! О том, как она ему улыбалась? Как он к ней прикасался?!»
Елена Викторовна побледнела. «Игорь! Перестань! Никто ни к кому не прикасался! Людмила Сергеевна сказала – слухи! Только слухи!»
«Слухи не берутся из ниоткуда! – рявкнул он. – И если есть хоть капля правды в том, что он вел себя неподобающе, я ему покажу! Я пойду к нему и скажу всё, что думаю! В глаза! Пусть знает, с кем связался!» Он уже представлял эту встречу: кабинет физики, этот… Орлов… и он, Игорь Марков, отец, защищающий свое дитя. «Посмотрим, как он будет оправдываться! Посмотрим, выдержит ли он мой взгляд!»
«Игорь, нет! – в голосе Елены Викторовны прозвучал настоящий ужас. – Ты что хочешь сделать? Устроить скандал? Тогда уж точно весь город узнает! Аню опозорят окончательно! И его… может, он и правда ни в чем не виноват? Может, она сама…»
«Сама?! – Игорь Николаевич замер, ошеломленный. Его лицо исказилось от боли и гнева. – Ты свою дочь обвиняешь?! В том, что какой-то развратник…»
«Я никого не обвиняю! – закричала Елена Викторовна, теряя самообладание. – Я пытаюсь понять! И предотвратить катастрофу! Если ты пойдешь туда, как разъяренный бык, ты разрушишь все! Ее репутацию! Ее будущее в школе! Может, даже его карьеру, если он невиновен! Подумай!»
Они стояли друг напротив друга, разделенные пропастью непонимания. Он – в плену ярости и отцовского инстинкта, требующего немедленной мести и защиты. Она – в тисках страха за дочь, за семью, за последствия. Любовь к дочери была общей, но пути ее защиты казались несовместимыми.
Игорь Николаевич тяжело дышал. Глаза его метались. Он видел слезы жены, ее страх. Он слышал тишину за дверью дочери. «Разрушить…» Слово жены ударило в самое больное место. Он хотел защитить, а не разрушить.
«А что тогда делать?! – выдохнул он, и в его голосе впервые прозвучала растерянность. – Ждать? Смотреть, как над ней смеются? Как этот… этот…»
Елена Викторовна воспользовалась моментом слабости. «Поговорим с ней. Только мы. Спокойно. Без криков. Выясним, что произошло на самом деле. А потом… потом решим. Вместе. Если понадобится… пойдем к нему вместе. Спокойно. Как взрослые люди. Хорошо?»
Игорь Николаевич отвернулся, смотря в окно на темнеющий двор. Его кулаки медленно разжались. Ярость отступила, оставив после себя пустоту и жгучую боль. Но в глубине души он уже принял решение. Спокойный разговор с дочерью – да. Но этот учитель… Он должен знать. Должен почувствовать на себе взгляд отца, чью дочь он, возможно, втянул в грязную историю. Пусть даже просто взглядом. Пусть даже без слов. Но он должен понять, что за Анной стоит ее отец. И он не позволит…