Она и он, он и она

Глава 8: Встреча с отцом: Кабинет как арена

Кабинет физики после уроков был тих и пуст. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь пыльные шторы, выхватывали из полумрака ряды парт и стеклянные шкафы с приборами. Алексей Сергеевич собирал журналы, механически проверяя оценки, стараясь заглушить гул тревоги, не покидавший его с разговора с директором. Каждый стук в дверь заставлял его вздрагивать. Он ждал этого визита, как приговора.

И он пришел

Стук был не просящим, а требовательным, властным. Три резких удара, от которых задрожали стекла в дверце шкафа. Алексей Сергеевич обернулся, чувствуя, как сердце резко, болезненно сжалось, а потом забилось с бешеной частотой, отдаваясь в висках. «Он…»

– Войдите, – голос прозвучал хрипло.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Игорь Николаевич Марков. Высокий, плотно сбитый, в добротном, но слегка поношенном пиджаке. Его лицо было каменным, только в уголках губ играла нервная дрожь, а в глазах горел холодный, стальной огонь. Он вошел не как посетитель, а как завоеватель, занявший враждебную территорию. Его взгляд скользнул по кабинету с откровенным презрением и тут же намертво вцепился в Алексея Сергеевича.

Алексей Сергеевич сделал шаг навстречу, инстинктивно выпрямив спину, стараясь сохранить учительское достоинство. «Спокойствие. Только спокойствие», – молился он про себя, чувствуя, как ладони становятся ледяными и влажными.

– Здравствуйте, Игорь Николаевич, – начал он, стараясь вложить в голос нейтральную приветливость. – Чем могу быть полезен?

Игорь Николаевич не ответил на приветствие. Он остановился в метре от Алексея Сергеевича, создавая незримое, но ощутимое поле напряжения. Его руки были сжаты в кулаки по швам. В кабинете запахло дешевым табаком и чем-то тяжелым, животным – запахом гнева.

– Вы, наверное, знаете, почему я здесь, – начал он. Голос был низким, сдавленным, как будто сквозь зубы. Каждое слово падало, как увесистый камень. – Или притворяетесь невинной овечкой? Удобно, да? Прятаться за указками и учебниками?

Алексей Сергеевич почувствовал, как кровь приливает к лицу. «Овечка…» Укол был точным и болезненным.

– Игорь Николаевич, я… – он попытался начать объяснение, заранее зная его бесполезность.

– Молчите! – Марков отрубил резко, сделав шаг вперед. Алексей Сергеевич невольно отступил. – Я пришел не слушать ваши оправдания! Я пришел сказать вам одно: моя дочь не должна быть объектом ваших… «педагогических» экспериментов! Не должна быть развлечением для скучающего учителя! – Он выкрикнул последние слова, и его голос сорвался на крик, отдавшийся гулким эхом в пустом классе. – Вы поняли меня? Она – ребенок! Моя кровь! Моя плоть! А вы… вы…

Он не договорил, но в его взгляде, полном ненависти и отвращения, читалось все: подозрение в разврате, в совращении, в глумлении над чистым чувством. Алексей Сергеевич увидел в этом взгляде все самые страшные сплетни, все домыслы, которые могли ходить по школе. И понял, что переубедить этого человека словами невозможно. Его вина в глазах отца была предрешена.

«Он уже все решил, – с ледяной ясностью подумал Алексей Сергеевич. – Я для него – монстр. И любое мое слово будет воспринято как ложь манипулятора». Но молчать было невыносимо. Чувство несправедливости поднималось комом в горле.

– Игорь Николаевич, – он снова попытался заговорить, усилием воли заставляя голос звучать ровно, хотя внутри все дрожало. – Пожалуйста, выслушайте. Я ничего подобного не делал. Я просто… учу ее. Физике. Как всех остальных учеников. Да, Анна… талантливая ученица, она проявляет интерес к предмету… – «Осторожнее!» – крикнул внутренний страж.

– Интерес? – Марков фыркнул с таким сарказмом, что Алексей Сергеевич снова почувствовал жар на лице. – Интерес? Вы называете это интересом?! Весь класс ржет! Весь город, наверное, уже знает, как она на вас смотрит! А вы… вы этим пользуетесь? Наслаждаетесь? Капля по капле вливаете ей в голову свою… свою отраву! Чтобы она видела в вас не учителя, а… – он снова не договорил, сжав кулаки так, что костяшки побелели.

«Он не может даже произнести слова „мужчину“, – с горечью подумал Алексей Сергеевич. – Для него это слишком грязно, слишком страшно». Он видел боль отца, его абсолютную убежденность в своей правоте и его ужасающую беспомощность перед лицом ситуации, которую он не мог контролировать. Это было почти жалко. Почти.

– Это детская влюбленность, Игорь Николаевич, – тихо, но твердо сказал Алексей Сергеевич, глядя ему прямо в глаза, стараясь пробить броню гнева. – Преходящее чувство. Оно пройдет. Моя задача – быть учителем. Профессионалом. И я им остаюсь. Я не поощрял и не подогревал это. Поверьте.

– Не обманывайте себя! – Игорь Николаевич вдруг взорвался, его голос громыхнул, как гром. Он вновь шагнул вперед, сократив дистанцию до опасной. Алексей Сергеевич почувствовал его дыхание, горячее и прерывистое. – Не обманывайте себя и не пытайтесь обмануть меня! Я вижу ваши глаза! Я вижу, как вы на нее смотрите! И я знаю… – голос его внезапно сорвался, в нем впервые прозвучала не только ярость, но и мучительная боль, – …я знаю, что вы можете сделать с её чувствами! Как вы можете их… изуродовать! Использовать! Сломать ее! Вы – взрослый! У вас власть! Положение! А она… она верит! Она открыта! И вы… вы можете втоптать это в грязь! Ради чего? Ради минутного самоутверждения? Ради потехи? Ради чувства власти над беззащитной душой?!

Последние слова он выкрикнул почти шепотом, но от этого они прозвучали еще страшнее. В его глазах, помимо гнева, читался настоящий ужас – ужас отца, который понимает, что не может оградить свое дитя от боли мира, от возможного предательства тех, кому должно было бы доверять.

Алексей Сергеевич стоял, словно оглушенный. Обвинения били по нему, как молотом. «Я смотрю на нее? Как? Когда? Что он увидел? Что заметили другие?» Стыд, гнев, отчаяние и… жгучее чувство вины перед Анной смешались в один клубок. Вины не за поступки, а за те чувства, которые он пытался подавить, но которые, видимо, все равно прорывались наружу. За то сладкое, запретное волнение, которое он испытывал, зная о ее чувствах. «Он прав… Отчасти прав… Я играю с огнем, даже пытаясь быть нейтральным…»

– Я… я не хочу причинять ей боль, – прозвучало тихо, почти как признание. Алексей Сергеевич не планировал этого говорить. Это вырвалось само, из самой глубины смятенной души.

Игорь Николаевич замер. Его взгляд, еще секунду назад пылающий, стал изучающим, пронзительным. Он услышал не оправдание, а искренность. Пугающую искренность.

– Не хотите? – он произнес медленно, с ледяной усмешкой. – Тогда сделайте единственно возможное. Исчезните. Перестаньте быть для нее… кем бы то ни было, кроме учителя у доски. Не смотрите. Не заговаривайте лишний раз. Не давайте ей ни малейшей надежды. Забудьте ее имя вне этого кабинета. Сделайте вид, что ее не существует. Это единственный способ не сломать ее. Если вы действительно не хотите ей боли.

Он повернулся и резко направился к двери, не дожидаясь ответа. На пороге он остановился, не оборачиваясь.

– И запомните, Орлов, – голос его был низким и смертельно опасным. – Я слежу. За каждым вашим шагом. За каждым взглядом в ее сторону. Один промах. Один неверный жест. И я сделаю так, что вы не только из этой школы, но из этого города сбежите, поджав хвост. Ради ее блага. Поняли?

Дверь захлопнулась с такой силой, что задребезжали колбы в шкафу. Алексей Сергеевич стоял посреди опустевшего кабинета, словно после урагана. В ушах звенело. Сердце колотилось. В воздухе висели, как ножевые лезвия, слова отца: «Исчезните… Забудьте ее имя… Сделайте вид, что ее не существует…».

Он подошел к окну, глядя на удаляющуюся плотную фигуру Игоря Николаевича. В его душе не было гнева на этого человека. Была лишь горечь и страшная, всепоглощающая усталость. Усталость от борьбы, которую он не начинал, от чувств, которые не мог принять, от роли, которую вынужден был играть. И понимание: отец был прав. Беспощадно прав. Единственный способ защитить Анну от боли, от сплетен, от него самого… это стать для нее пустым местом. Учителем-призраком. И этот путь казался ему теперь бесконечно более жестоким, чем любые обвинения.

Глава 9: Конфликт и понимание: Стены и Бездны

После урагана, который учинил в кабинете физики Игорь Николаевич, Алексей Сергеевич долго стоял у окна, глядя в пустоту школьного двора. Физически он был один, но внутри бушевал ад. Слова директора, холодные и непреложные, как гранитные плиты, накладывались на гневный, пронизанный болью монолог отца Анны. Они создавали непроходимую стену. И за этой стеной оставалась Анна.

«Исчезнуть… Сделать вид, что ее не существует…» – слова Игоря Николаевича эхом отдавались в его черепе, сливаясь с директорским «Только уроки. Строго по расписанию. Максимально нейтрально». Алексей Сергеевич закрыл глаза. Он чувствовал, как его привязанность к Анне, та самая, которую он так старался игнорировать, загнать в угол рациональности, вопреки всему пустила корни и разрослась. Это была не только жалость к ее положению, не только восхищение ее умом и упорством. Это было что-то теплое, живое, тревожное – тяга. Мысль о том, чтобы вычеркнуть ее, стать для нее пустотой, вызывала физическую боль, как будто от него требовали ампутировать часть самого себя.

«Насколько же все запутано…» – мысль пронеслась с горечью. Он начал понимать всю чудовищную сложность ситуации не только умом, но и каждой клеткой своего существа. Его чувства, пусть и запретные, были реальны. Они не были игрой, не были похотью или желанием самоутверждения, как считал Игорь Николаевич. Это было нечто глубокое, невольное, рожденное из тысяч мелочей: из искреннего интереса в ее глазах, когда она решала сложную задачу; из ее тихого смеха над его неудачной шуткой; из той уязвимости, которую она ему доверила. «Но они невозможны. Недопустимы. Опасны… для нее».

Он увидел Анну глазами других: глазами директора, озабоченного репутацией; глазами отца, охваченного паническим гневом; глазами сплетников, жаждущих скандала. И в этом взгляде со стороны его чувства превращались в грязь, в преступление, в инструмент разрушения. Осознание этого было как удар под дых. «Я не могу дать волю этим чувствам. Ни на миг. Ни единым намеком. Потому что любой мой взгляд, любое лишнее слово – это пуля, которая попадет в нее. Не в меня – в нее». Жестокость этого выбора – защитить ее, отвернувшись, – душила его. Он сжал кулаки, упираясь лбом в прохладное стекло окна. Решение, пришедшее в тот момент, было не добровольным, а вынужденным капитуляцией перед обстоятельствами, перед властью правил и чужого гнева. «Держать дистанцию. Железную. Непреодолимую. Сосредоточиться на работе. На уроках. На всем, что не она. Это единственный выход. Единственный способ… не сломать ее окончательно». Но даже мысль об этом казалась предательством – предательством тех ростков доверия и тепла, что успели прорасти между ними.

В то время как Алексей Сергеевич боролся со своей внутренней бурей за окном кабинета физики, Анна Маркова переживала свою личную катастрофу в шумном потоке школьного дня. После разговора с родителями, где мама пыталась осторожно выяснить «правду», а отец молчал, но его молчание было страшнее крика, Анна чувствовала себя как загнанный зверек. В школе атмосфера сгустилась. Шепотки за спиной стали громче, взгляды – наглее. Даже те, кто раньше просто игнорировал ее, теперь смотрели с откровенным любопытством или брезгливостью.

«Неправильно поняты…» – эта мысль жгла ее изнутри. Ее чувства, такие чистые, такие огромные и важные для нее, были растоптаны, извращены, выставлены на всеобщее посмешище как нечто постыдное и грязное. Она хотела кричать: «Это не так! Он не такой! Я не такая!» Но слова застревали в горле комом стыда и бессилия. «Они все видят только гадость. Никто не хочет понять…»

Она попыталась найти островок спасения, обратиться к тем, кого считала друзьями. На перемене она подошла к Кате, с которой сидела за одной партой с пятого класса.

«Кать… можно поговорить?» – голос Анны предательски дрожал.

Катя, болтавшая с группой девчонок, обернулась. На ее лице мелькнуло что-то вроде смущения, но тут же появилась натянутая улыбка.

«О, Аня! Привет! Ну что, как твой… эээ… любимый физик? – она подмигнула подругам, и те фыркнули.

Анна почувствовала, как кровь ударила в лицо, а потом отхлынула, оставив ледяное онемение. «Не так… Я хотела поговорить по-дружески…»

«Катя, это не смешно, – тихо сказала Анна. – Мне правда тяжело. Все эти разговоры… родители…»

«А чего ты хотела? – Катя пожала плечами, ее голос стал резче, менее дружелюбным. «Завела роман с учителем – будь добра пожинать плоды! Хотя… – она оглядела Анну с ног до головы с преувеличенной оценкой, – …роман ли? Может, просто флирт? Или ты уже…?» Она не договорила, но многозначительный взгляд и хихиканье подруг сказали все.

Анна отшатнулась, словно от удара. Глаза ее наполнились слезами. «Флирт… Роман…» Они все сводили ее чувства к пошлости, к чему-то грязному и низменному. Никто не видел в этом искренности, боли, той огромной трепетной силы, которая переворачивала ее мир.

«Ты… ты же моя подруга!» – вырвалось у Анны, голос сорвался на шепот.

«Подруга? – Катя фыркнула. «Подруга – это когда делятся секретами о мальчиках из параллельного класса, а не о… – она кивнула в сторону учительской, – …о женатых дядьках. Это уже не дружба, Ань, это… странно как-то. И неудобно, честно».

Слова «странно» и «неудобно» прозвучали как приговор. Анна увидела в глазах Кати не сочувствие, а отстраненность, даже легкое отвращение. Остальные девчонки смотрели на нее как на диковинку, на нарушительницу табу.

«Я… я поняла», – прошептала Анна. Она повернулась и пошла прочь, не видя пути, чувствуя, как насмешливые взгляды прожигают ей спину. Одиночество сомкнулось вокруг нее как ледяная вода, глубже и страшнее, чем когда-либо. Даже те, кто был рядом, оказались по ту сторону стены непонимания и осуждения. Ее чувства, самая важная и уязвимая часть ее души, стали объектом насмешек и источником ее изоляции. Это угнетало сильнее родительского гнева и директорских предупреждений. Она была одна. Совершенно и бесповоротно одна в своей «неправильной» любви. И эта мысль была невыносимой.

Глава 10: Примирение: Пульс под Запретом

Недели, прошедшие после визита отца и директорского внушения, превратились для Алексея Сергеевича в сплошной ад самодисциплины. Он выстроил вокруг себя ледяную крепость отстраненности. На уроках его взгляд скользил по классу, целенаправленно избегая одного угла – того, где сидела Анна Маркова. Его голос, обычно живой и увлеченный, теперь звучал как откалиброванный метроном – четко, информативно, без эмоций. Он говорил с доской, с учебником, с воздухом, но не с ней. Любое ее движение на периферии зрения заставляло его внутренне сжиматься, а сердце – предательски учащать ритм. Он стал машиной для преподавания физики, вытравив из себя все человеческое, что могло быть обращено к ней.

«Смотри на доску. Объясняй закон Ома. Не смотри туда. Не замечай, как она опустила голову. Не думай о том, как ее волосы падают на тетрадь. Это – стена. Ты – стена. Она должна видеть только стену», – это был его внутренний ритуал, повторяемый каждые сорок пять минут.

Но для Анны эта стена была пыткой. Каждый урок физики превращался в испытание на прочность. Она все еще пылала, все еще ловила каждое его слово, но теперь оно било по ней, как ледяной град. Его отстраненность была ощутима физически – холодным ветром, дующим с учительского стола. Она видела, как он намеренно отводил взгляд, как его рука с мелом замирала на долю секунды, если их глаза все же случайно встречались (а она ловила эти мгновения, как утопающий соломинку), как он тут же резко поворачивался к доске. Это было хуже гнева, хуже осуждения. Это было игнорирование. Стирание. Как будто ее чувства были не просто неправильными, а настолько ничтожными, что не заслуживали даже отрицательной реакции. Это ранило глубже любых слов.

«Он меня ненавидит? – мысль грызла ее изнутри, пока он объяснял принцип работы трансформатора. – Или… боится? Боится того, что я чувствую? Боится меня?» Она ловила жесткий профиль, напряженную линию губ. И в этом напряжении она вдруг видела не отвращение, а… борьбу. «А может… он чувствует то же? И просто… не может?» Эта мысль, опасная и сладкая, вспыхивала, как искра, но тут же гасилась ледяной водой реальности: его каменное лицо, директорские предупреждения, насмешки одноклассников, гнев отца. «Нет. Он просто хочет, чтобы я исчезла из его мира». И от этой мысли сердце сжималось так, что нечем было дышать.

В тот день он объяснял электромагнитную индукцию. Голос его был монотонным, движения – резкими, отточенными. Анна сидела, стиснув руки под партой, глядя не на схему катушки, а на его пальцы, сжимающие указку. Она помнила, как эти же пальцы когда-то мягко поправляли ее расчеты в тетради. Теперь они казались орудием дистанции. Внезапно он обернулся, его взгляд, как радар, скользнул по классу.

«Он посмотрел… Он увидел…» – мысль пульсировала в такт пульсу. Это не было безразличием. Это было… внимание. Запретное, сжатое, но – внимание. И в этом мгновенном взгляде она прочла не отстраненность, а напряжение сдерживаемой силы. Это дало ей безумную, отчаянную смелость.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.