Архитектор ада

Психолог Антон остался там, в картонной коробке кабинета, с расплесканным кофе, коричневой кляксой на отчете о чужом горе и призраком плачущей женщины, запертым за тонкой стенкой из гипсокартона. По скрипучему линолеуму узкого коридора, скрипя дешевыми, стоптанными ботинками, шел уже кто-то другой. Человек с цифрами в глазах и холодной, зияющей трещиной в душе. Скриптмейкер делал свой первый, робкий еще, но необратимый шаг. К фабрике монстров. К империи лжи, выстроенной на знании человеческих слабостей. Начало было таким… банальным, пошлым, невыразимо соблазнительным в своей грязной простоте. И пахло оно не серой, а пылью, дешевым кофе и головокружительным, опасным миллионом возможностей. Дверь щелкнула. Лаборатория ждала.

Глава 2: Цифровой Кокон

Адрес светился на экране телефона Антона не просто точкой на карте, а как цифровая язва, пульсирующая в такт его учащенному сердцебиению. «Завод "Восход", корпус 5, вход со стороны теплотрассы». Заброшенная промзона на самой окраине города– царство разбитого асфальта, проржавевших заборов и уродливых граффити, изображавших похабных пророков апокалипсиса и облезлых ангелов с автоматами. Автобус проехал мимо знакомой остановки – той, от которой пять минут пешком до маминого дома. Он отвернулся, уткнулся в телефон, глуша внезапный укол стыда.

А через 15 минут Антон стоял у ворот, сжимая в кармане пальто телефон, экран которого все еще хранил призрачное тепло криптокошелька. Миллион рублей. «Всего лишь за размышление», – шептал внутренний голос, но интонация уже была не Антона-психолога. Она звучала цинично, почти насмешливо – голос Скриптмейкера, методично выдавливавшего из оболочки прежней жизни хрупкое существо Психолога. Поздний ноябрьский ветер, несущий ледяные иглы дождя, выл в ребрах ржавых конструкций. Воздух пах дождем, горелой изоляцией и чем-то глубоко, тошнотворно кислым – словно сам город, этот гигантский механизм, разлагался здесь, в этом индустриальном некрополе, выдавая миазмы своей изнанки. Код домофона – #7357 – он ввел дрожащими, закоченевшими пальцами. *7-3-5-7. Цифры. И вдруг, будто в ответ на это мертвое сочетание, в памяти всплыли другие цифры. Двадцать второе декабря. День его рождения. Тот день, когда ему подарили не просто подарок, а мечту – настоящую электрогитару..

…И вот на следующий день, он, подросток пятнадцати лет, возится с разобранной старой радиолой «Океан». Провода, транзисторы, паяльник. Он хочет собрать из этого хлама усилитель для гитары. И у него ничего не получается. Искры, запах гари, и вот он в ярости швыряет паяльник об пол. «Чертова дрянь! Ничего не работает! Ни-че-го!»

Мать заходит в комнату. Смотрит на его багровое от злости лицо, на дымящийся паяльник. Не ругает. Не читает нотаций. Молча подходит, поднимает паяльник, проверяет, не сломался ли.

«Сложнее всего починить то, что не поддается сразу, сынок, – говорит она тихо, голос у нее мягкий, усталый, но спокойный. – Но это не значит, что оно того не стоит. Всё самое крепкое и ценное – оно с характером, его сразу не возьмешь.»

Она не разбирается в транзисторах. Она швея. Но она подходит и говорит: «Давай вместе. Покажешь мне, что там у тебя? Я хоть и не спец, а подержать могу, подать что надо»

И они сидят на полу, среди проводов и радиодеталей. Он, все еще злой, тычет пальцем в схему, что-то бормочет про сопротивление и контакты. А она просто сидит рядом. Держит плату, пока он паяет. Ее присутствие – невесомое, но ощутимое – понемногу гасит его ярость. Он ошибается, она подает ему припой. У него дрожат руки, она придерживает паяльник.

И вот, когда он уже почти сдается, раздается тихий щелчок. Лампочка на самодельном блоке питания загорается тусклым оранжевым светом. Звука нет, только этот огонек. Но для него это – целая симфония.

«Видишь, – улыбается мать, ее лицо в свете этой лампочки кажется молодым и счастливым. – А ты говорил – дрянь. Она просто ждала, когда ты до нее достучишься. Ласково, с пониманием. Как и все сложное на свете. Надо просто не бросать, Антош.»

Он тогда не оценил этот момент. Скорчил гримасу: «Ну, загорелось и загорелось.» Но сейчас, у ворот, он понял. Та лампочка была его шансом. Маяком. Он мог бы «достучаться» – до себя, до жизни, до ее простой мудрости. Но он предпочел сломать то, что «не поддавалось сразу». И стал мастером по разрушению.

Он резко ткнул пальцем в код домофона. #7357. Ворота с скрежетом отъехали. Он сделал шаг на территорию, оставляя за воротами, в промозглом ноябрьском воздухе призрак того теплого вечера на полу, рядом с матерью, и ту единственную лампочку, которую он сумел зажечь своими руками.

 Главный корпус «Восхода» возвышался перед ним как бетонный монстр эпохи застоя, слепой и обезображенный. Глаза-окна были выбиты, зияя черными провалами. Антон поднял голову: где-то наверху, на крыше, мерцал тусклый красный глаз – аварийный маяк или сигнал для своих? Бронированная дверь, лишенная каких-либо надписей или кнопок, казалась входом в бункер. Над ней, под потолком, беззвучно парила черная полусфера камеры – безучастный, всевидящий зрачок. Он постучал костяшками пальцев по холодному металлу. Звук, глухой и беспомощный, мгновенно растворился в низком, непрерывном гуле, доносящемся изнутри. Это был не просто шум. Это было дыхание – тяжелое, мощное, ритмичное, как дыхание спящего дракона или гигантского сервера. Сотни серверов. Тысячи ядер. Поток данных, несущийся по оптоволоконным венам. Антона бросило в жар, несмотря на холод.

Дверь открылась бесшумно, отъехав в сторону. На пороге стоял Максим. «Жук». Высокий, неестественно сутулый, словно позвоночник не выдерживал тяжести невидимого панциря. На нем было мешковатое черное худи, капюшон глубоко натянут на лоб, скрывая волосы и часть лица. То, что было видно – бледная, почти прозрачная кожа, острый подбородок с редкой щетиной, тени под глазами глубокие как провалы. Глаза же словно два уголька, горящие нечеловеческим, холодным техногенным огнем. В них не было ни приветствия, ни любопытства. Только сканирование. Оценка биоматериала, потенциального ресурса. Взгляд оптического сенсора.

– Пришел – голос Максима был хриплым, лишенным тепла и интонаций. Он сделал небрежный жест рукой, на которой Антон заметил татуировку – стилизованную схему микропроцессора. – Только не блевани с порога. Воздух специфический.

Запах ударил в нос Антона. Едкий, многослойный коктейль: сладковатый дух перегретого кремния, въевшаяся в бетон пыль десятилетий забвения, резкий химический аромат дешевого пластика от корпусов оборудования, навязчивый, тошнотворный запах лапши быстрого приготовления «Доширак»… и под всем этим – густой, звериный запах пота. Не просто пота, а концентрированной эссенции человеческого страха, адреналина, отчаяния и циничного безразличия, въевшейся в стены, пол, в саму атмосферу места. Антон, подавив рвотный спазм, шагнул внутрь – и погрузился в цифровой ад.

Пространство бывшего сборочного цеха оглушало. Гигантский зал, некогда заполненный станками и людьми, был теперь хаотично разбит на десятки клетушек фанерными перегородками, создавая лабиринт узких проходов. Но доминировали не они. Доминировали стеллажи. Бесконечные ряды серых металлических стоек, уходящих в полумрак под потолком. Они гудели. Низкий, мощный, вибрирующий рокот, исходящий от сотен, тысяч серверных блоков, плотно упакованных в эти стойки. Мириады крошечных светодиодов мигали на них: синие, красные, зеленые, желтые – безумный светлячковый рой в бетонной пустыне. Воздух был насыщен статическим электричеством, от которого щекотало кожу и шевелились волосы. Антон почувствовал, как вибрация проходит через подошвы ботинок и резонирует в костях. Это был храм. И божеством здесь был Гул.

В клетушках, заваленных пустыми банками энергетиков «Demon», обертками от шоколадных батончиков и окурками, сидели люди. «Голоса». Каждый – в дешевых игровых наушниках с микрофоном на гибкой дужке, уткнувшись в мерцающие мониторы. Лица… серые. Лица потухших фонарей. У одного парня лет двадцати, с впалыми щеками и неестественно блестящими глазами, мелко дрожали пальцы, стуча по дешевой пластиковой клавиатуре. Он говорил в микрофон, не отрываясь от экрана:

«…будет полностью заблокирован через десять минут, включая пенсионные накопления и детские пособия. Для предотвращения вам необходимо немедленно поменять пароль в личном кабинете, я вам помогу…»

Не прерывая этого потока слов, парень потянулся вниз, к стоящей у ноги литровой пластиковой бутылке из-под «Липтона». Ловким движением расстегнул ширинку штанов. Звук струи, бьющей по пластику, слился с всеобъемлющим гулом серверов, стал его органичной частью.

– Оптимизация временных ресурсов. Роботизированный физиологический позыв, – холодно констатировал внутренний Психолог Антона, но где-то глубже, в подвалах сознания, пробудился иной интерес, чисто научный, клинический: До какой степени атрофируется человеческое в угоду эффективности? Каков предел адаптации к абсурду? Антон поймал себя на этом вопросе и внутренне содрогнулся.

Максим вел его вдоль узкого прохода. Под ногами хрустели крошки пенопласта от упаковок, обрывки изоленты. – Цех, – бросил он через плечо, его голос едва пробивался сквозь гул. – Конвейер XXI века. На входе – базы номеров, алгоритмы анализа. На выходе – криптовалюта, чистая и быстрая. Твоя задача, Звезда, – повысить КПД этой машины. Он резко остановился и указал на серые, гудящие стойки. – Он – истинный хозяин. Сердце и мозг. Не спит. Не срёт. Не ноет о зарплате. Только жрет мегаватты электричества и… Максим стрельнул своими угольками-глазами в сторону оператора с бутылкой, – иногда перемалывает жизни. А мы… он развел руками, жестом, включавшим и себя, и Антона, и всех «Голосов», – его жрецы. Обслуживающий персонал. Питательная среда.

Они прошли мимо одного из серверных шкафов. На его верхней панели, в стороне от вентиляционных решеток, стоял маленький глиняный горшок. В нем рос кактус – невзрачный, покрытый тонким слоем пыли, но живой. Максим, не прерывая своего циничного монолога, на ходу достал из кармана худи маленький баллончик со сжатым воздухом, короткой точной струей сдул пыль с кактуса и так же быстро убрал баллончик.

– Черт, опять пыль на нем осела, – бросил он, как бы между прочим, и тут же вернулся к теме. —но ничего не поделаешь – требует ухода.

Этот бессмысленный, почти ритуальный акт заботы о колючем растении посреди цифрового ада смотрелся настолько диссонирующе, что у Антона на мгновение перехватило дыхание. В этом жесте было больше человечности, чем во всем остальном пространстве цеха, вместе взятом.

Он подвел Антона к своему «алтарю» – столу в углу, заваленному до предела. Три огромных монитора, паутина проводов, спускающихся к полу, десятки пустых жестяных банок от энергетика с агрессивным логотипом демона. На экранах – калейдоскоп данных. Карты мира, усыпанные мигающими точками – Москва, Питер, Берлин, Дели, Сидней, Нью-Йорк. Водопады цифр – количество звонков, длительность, география. Графики, похожие на кардиограммы эпилептика – резкие пики и провалы. Максим ткнул пальцем в один из графиков, где кривая упорно ползла у самого дна шкалы.

– Смотри, – Максим ткнул пальцем в экран. – Система слушает. Тысячи звонков в час. Она ищет в них дрожь в голосе, паузы нерешительности, тот особый звук, когда человек одинок и напуган. Находит – и бросает эту добычу им, – он кивнул на клетушки с операторами. – Как хищник, отдающий объедки падальщикам. А они уже доводят дело до конца.

И что? Его палец врезался в цифру на экране: 3.2%. – Конверсия. Отстой. Мозги этих обезьян, – он кивнул в сторону операторских клетушек, и в его голосе прозвучало презрение, граничащее с ненавистью, – биологический мусор. Не способны на большее. Тупые, как пробки. Им нужен фермент. Вирус. Для их доисторических мозгов. Он резко повернулся к Антону, угольки-глаза впились в него, словно сканеры, считывающие реакцию. – Твой вирус. И ты его создашь.

Антон почувствовал, как желудок сжимается в тугой, болезненный узел. По спине пробежал холодный пот. – Это… отвратительно. Примитивно. Преступно. Слова вырвались сами, голос звучал хрипло.

Максим хохотнул. Коротко, сухо, без тени веселья. Звук напоминал шелчок затвора.

– Преступно? Он развалился в своем потертом кресле на колесиках, достал из кармана худи жестяной портсигар «Mackintosh», вытащил сигарету, закурил, не отрывая взгляда от Антона. Дым струйкой пополз к потолку. – Твои университетские мозги все еще варятся в кастрюльке с этикой, профессор? Закон – он сделал паузу, выпустив кольцо дыма, – это устаревший код. Баг в системе. Мы его… патчим. Под наши нужды. Он потянулся к мышке, щелкнул. На центральном мониторе появился интерфейс с записями разговоров. Выбрал две. – Слушай. Запоминай.

Запись 1 (Провал):

Оператор (голос молодой, неуверенный, с легкой дрожью): «Д-добрый день! Вас беспокоит служба безопасности банка «Столичный Кредит»…»

*Мужчина (голос резкий, властный, 50+): «Какого банка? Назовите БИК!»*

Оператор (растерянно, пауза): «БИК? Э-э… это… подождите секундочку…»

Мужчина (раздраженно): «Шавки!»

Щелк. Громкие гудки.

Запись 2 (Успех):

*Оператор (голос мужской, 35-40, властный, ровный, без пауз, нажим): «Вас беспокоит старший инспектор Управления «К» Роскомнадзора, майор Сидоров Иван Сергеевич! Ваш IP-адрес 217.118.18.75, зарегистрированный на физическое лицо, использовался вчера в 17:43 для распространения материалов экстремистского характера, внесенных в Федеральный список! Соединение разрываем через ДВАДЦАТЬ секунд для немедленной блокировки ВСЕХ ваших банковских счетов, электронных кошельков и аккаунтов в социальных сетях! Для отмены блокировки мне необходимо УСТНО подтвердить вашу личность. Продиктуйте ПОЛНОСТЬЮ цифровой код, который придет к вам в СМС от номера 900!

*Женщина (голос пожилой, испуганный, сбивчивый): «Ой, Господи! Я… я ничего не… код… 4-5…»*

Оператор (громче, резче, ускоряя темп): «ПОЛНОСТЬЮ! ПЯТНАДЦАТЬ секунд!»

Женщина (всхлипывая, почти кричит): «457892! 457892!»

Оператор (мгновенно меняя тон на спокойный, деловой): «Подтверждено. Блокировка отменена.»

Щелк.

Антон снял наушники, которые ему сунул Максим. Ладони были липкими от пота, в горле стоял ком. Он смотрел на экран, где только что закончилась запись, не видя его. «Это… Гадко, – выдохнул он, и голос его был хриплым от внутренней дрожи. Он вытер руки о брюки, стирая невидимую грязь.

– Эффективно, – поправил Максим, затягиваясь сигаретой. Дым стелился сизой пеленой. – На лохах и старухах. Но представь, Антон. Мы дадим им не топор. Не дубину. Мы дадим им скальпель. Он откинулся в кресле, разглядывая Антона. – Точные фразы. Паузы. Интонации. Основанные на твоих наработках. Когнитивный диссонанс. Слепое подчинение. НЛП для подавления критического мышления. – Максим наклонился вперед. – Ты докажешь их. Не на тридцати студентах. На миллионах. В реальном времени. Вот твой рецензент. – Палец снова ткнул в график. – Жесткий. Безжалостный, но честный. И платит… немедленно. Ты – алхимик в первоклассной лаборатории. Превращаешь теорию в золото.

Лаборатория. Слово ударило в сознание Антона, как разряд тока. Его священный Грааль. Его неосуществленная мечта. В НИИ Клинической Психиатрии обещали годами – «скоро», «следующий бюджет», «найдем спонсора». Здесь… здесь она была. Гигантская, аморальная, дышащая гулом серверов и страхом жертв. И данные! Не искаженные самоотчетами испытуемых, не отфильтрованные этическими комитетами. Чистые, не приукрашенные данные о реакции человека. На чистый, неразбавленный страх. На слепое доверие к мнимому авторитету. На ложную надежду, поданную в момент максимальной уязвимости. Научный голод, дремавший годами под слоем цинизма и разочарования, проснулся в Антоне с такой силой, что заглушил на мгновение страх и отвращение. Он почувствовал, как пальцы сами собой сжались, будто уже держали воображаемую ручку исследователя.

– Я… я не хочу быть частью… этого конвейера, – выговорил Антон, но сила протеста была уже как вода, утекающая сквозь пальцы. Он видел приемы Максима, видел их ясно, как психолог:

Якорение: Постоянное "Звезда", "гениальный", "алхимик", навязчивые отсылки к его диплому, к статье – создание образа избранности.

Рефрейминг: "Не преступление, а патч устаревшей системы". "Не мошенничество, а масштабное, революционное исследование". "Не жертвы, а статистические единицы, источники чистых данных".

Подстройка к ценностям: Власть (над системой, над "Голосами", над умами миллионов). Признание (доказательство истинности теорий на практике). Месть (системе, академии, профессорам, недооценившим его). Деньги (как мерило успеха и освобождение от унизительной бедности).

Трюизмы: "Весь мир – большой обман", "сильные пожирают слабых", "этика – роскошь для лузеров и идиотов".

– Частью? – Максим усмехнулся, уголок его рта дрогнул в подобии улыбки. – Ты будешь архитектором. Ты будешь творцом. Мы даем тебе сырье. Глупость. Страх. Жадность. Одиночество. А ты… он сделал широкий жест рукой, охватывая весь цех, – лепи из этого сырья шедевры. Оптимизированные потоки убеждения. Идеальные ловушки для разума. Его голос понизился, стал почти интимным. – Ты построишь здесь свою Вавилонскую башню. Из цифр. Из страхов. Из денег.

В этот момент, из тени между двумя серверными стойками в конце прохода, появилась фигура. Она возникла бесшумно, как призрак. Мужчина лет шестидесяти. Среднего роста, но казался выше благодаря безупречной выправке. Серый костюм, сшитый явно по индивидуальному заказу из дорогой, плотной шерсти, идеально сидел на подтянутой фигуре. Белоснежная рубашка, галстук глубокого бордового цвета. Лицо – словно высеченное из серого гранита: четкие, жесткие линии скул, прямой нос, тонкие, плотно сжатые губы. Волосы коротко стрижены, с проседью, уложены с безупречной аккуратностью. Но главное – глаза. Светло-серые, почти ледяные. Спокойные. Неподвижные. Лишенные всякой эмоции. В них читалась лишь абсолютная уверенность и смертоносная опасность, как у взведенного курка. Максим, увидев его, мгновенно выпрямился, словно по команде «смирно». Вся его нарочитая расслабленность, нахальство испарились. Лицо стало подобострастным, почти испуганным.

– Михаил Петрович… – он проглатывал слова. – Я… мы как раз…

– Не отвлекайся, Максим, – голос Михаила Петровича был тихим, ровным, негромким, но он резал все остальные звуки – и гул серверов, и бубнеж операторов – как нить лезвием бритвы. Он не повышал тона. В этом не было нужды. – Просто проверяю ход процесса. Набор «кадров» идет по плану? Его ледяные глаза медленно скользнули по Антону. Взгляд был физически ощутим – как рентгеновский луч, сканирующий насквозь. – А это наш новый… Архитектор? – Он произнес слово с легкой, едва уловимой иронией.

Максим кивнул, слишком быстро. – Да, Михаил Петрович. Антон. Тот самый… специалист по головам. О котором я докладывал.

Михаил Петрович сделал шаг вперед. От него пахло не заводской гарью, а дорогим, сдержанным парфюмом с нотами кожи, бензоина и холодного металла. И еще – едва уловимым запахом оружейной смазки. Он достал из внутреннего кармана пиджака шелковый платок, безупречно белый, и начал неторопливо протирать также безупречно чистые стекла очков в тонкой стальной оправе.

– Слышал я о вашей дипломной работе, Антон, – голос его был ровным и спокойным, словно поверхность горного озера, но в этой идеальной глади скрывалась нешуточная глубина. Он на мгновение прикрыл один глаз, будто стараясь точнее сфокусироваться на воспоминании. – Знаете, это действительно остроумно и неожиданно – такое сочетание встречается редко.

Аккуратно водворив очки на переносицу, он устремил на Антона свой пронизывающий взгляд.

– Мы в нашей организации ценим людей с живым умом, но главное для нас – чтобы человек понимал суть вещей. – Михаил Петрович сделал выразительную паузу, давая словам прочно осесть в сознании собеседника. – Хочу, чтобы вы осознали: мы не просто цех и уж тем более не какая-то подпольная лавочка. Мы – полноценная система. Тщательно отлаженная и надежно защищенная. – Его взгляд внезапно стал цепким и острым. – Наши люди есть везде, поэтому работайте спокойно, сосредоточьтесь на качестве. Все остальное… – он едва заметно махнул изящным платочком, – …мы обеспечим. И обеспечим бесперебойно.

Следующая пауза затянулась чуть дольше, и его взгляд неожиданно смягчился, приобретя почти отеческие нотки – что парадоксальным образом вызывало еще большее напряжение.

– У меня, знаете ли, сын был… – тихо произнес Михаил Петрович, и в его голосе прозвучала какая-то неуловимая нота, заставившая Антона внутренне замереть. – Примерно ваших лет. Тоже когда-то увлекался психологией, говорил, что хочет понять, что же творится в головах у людей… – Но взгляд снова стал рентгеновским, пронизывающим. – В итоге предпочел стать юристом. Показал себя прагматиком. А вы, Антон… вы пошли до самого конца. Такая последовательность вызывает уважение.

Он снова поправил очки, и тень человечности мгновенно исчезла, уступив место образу гаранта, полковника, дяди Миши – тому, кем он был по своей сути. Задержал взгляд на Максиме, и сказал словно не обращаясь ни к кому конкретно.

– Как там у Тютчева-то было? «Мысль изреченная есть ложь»… – Медленно повернулся, чтобы уйти, но бросил через плечо: – Вот и вы постарайтесь… поменьше говорите. Побольше думайте. А свои мысли… по возможности… старайтесь при себе оставлять. Это для вашей же пользы, поверьте.

Он ушел так же бесшумно, как появился, растворившись в лабиринте серверных стоек и фанерных перегородок. Гул цеха, казалось, на мгновение стих, подавленный его присутствием, а потом снова накатил волной. Максим вытер тыльной стороной ладони лоб, на котором выступили капельки пота.

– Дядя Миша. Михаил Петрович. – прошептал он, и в голосе его было что-то между страхом и почтением. – Наш… Связной с миром. Бывший полковник, очень серьезного управления. Теперь решает вопросы. Любые. – Он посмотрел на Антона. —Понимаешь масштаб? Это не детские игры.

Антон почувствовал, как по спине снова пробежали мурашки, но теперь это был иной холод. Холод осознания глубокой, системной коррупции. «Крыша» от ментов до прокуроров. Высшая защита. Это вырывало почву из-под ног его последних сомнений о «преступности». Преступность, оказывается, была лишь вопросом точки зрения и уровня защиты. Это было… отрезвляюще.

– А если… – Антон замолчал, его пальцы бессознательно сжимаются, будто он пытается ухватиться за невидимую опору. – Если из-за нас кто-то не выдержит? – он выдыхает эти слова с трудом, чувствуя, как последний островок его прежних убеждений уходит под воду. – Из-за наших же скриптов… Старушка, у которой сердце не выдерживает… Или человек, который после нашего звонка… – он заставляет себя договорить, хотя голос предательски срывается, – …просто подходит к краю крыши и делает шаг? Мы же… мы становимся причиной.